Шара застает Ретта врасплох, но реагирует он как настоящий имперский офицер – слегка отшатывается, затем закладывает руки за спину, выравнивает осанку и замирает в уставной позе «ноги на ширине плеч».

Выучку не пропьешь и по повстанческим базам не прогуляешь. Встреча внезапная, но так даже лучше. Как реагировать на неожиданности на такой насквозь имперской территории, Ретт знает. Нужно просто быть собой, каким он был несколько лет назад.

— Мисс Бэй, — коротко кивает он с каменным лицом, показывая ей, что узнал, и только после этого ритуала расслабляет плечи и становится «вольно». 

Интересно, что она здесь делает. Как ей удалось выбраться из камеры на базе чандрильского восстания?.. Кто-то помог? Или все-таки кто-то внимательно прочел его доклад и решил заняться вербовкой?..

Пяти месяцев для вербовки было бы достаточно. А если нет?..

Лучше считать, что нет. Безопаснее. Но если ее все-таки завербовали…

В первые секунды Ретт не знает, что думать, поэтому сдержанно улыбается, как улыбался бы приличный лейтенант штурм-коммандос, встретив знакомого пилота.

— Шара, — он словно бы поправляется, осознав, что она обращалась к нему на «ты», словно вспоминает ее имя, словно радуется ей, словно показывает, что не против говорить вне устава. В конце концов, они в госпитале. Можно говорить как угодно.

— Ты здесь… — он невольно трогает себя за лицо возле глаза.

Почему она здесь, очевидно. Она ранена. В каком-то бою, наверное. Ему жаль ее – без дураков, и как человеку, и как медику. Как повстанец он думает, где и как это произошло. Смотрит сочувственно – как имперец и как он сам.

— Я рад, что тебя вытащили, — Ретт говорит и кивает своим словам, словно усиливая их этим коротким движением. – Я сам тогда не мог. Присядем?

Ему нельзя теперь быстро уйти, он вообще не должен выглядеть спешащим. Но ведь он и не спешит. Теперь, когда она его увидела, им нужно поговорить. Хотя бы для того, чтобы он понял, кем она его считает.

Пока – повстанцем, похоже. Можно ли это изменить? Что она будет делать, если нет?

Хорошо, что лавочка близко и до нее не нужно далеко идти. Ей, наверное, пока тяжело ходить. Ранение неприятное.

ИЗР?!.

В голове у Ретта успевает пронестись десяток мыслей, но мук совести среди них он не обнаруживает, потому что слишком хорошо успел войти в роль правильного имперского штурм-коммандос.

Он не имел ничего против Шары лично, он только делал свою работу.

ИЗР упал на город.

Как повстанец он тогда ругался матом, чуть не пробил кулаком стену (точнее, чуть не разбил кулак об нее), и переживал до сих пор, и конца-края этому было не видно. Он вынужден был следить за своим душевным состоянием, потому что оно отражалось на его разумных, но результат операции был хреновый, и деться от этого было некуда.

Как штурм-коммандос, он относился к этому философски.

В конце концов, это был просто еще один город.

В этот раз его родной. Но те города, которые пострадали от Империи на других планетах, тоже были кому-то дороги.

А то, что Шара все-таки выжила, радует обоих – и имперца, и повстанца.

На этом шатком балансе Ретт и встает где-то внутри своей головы, и держится на нем примерно как собака на заборе, пока его вышколенное тело улыбается, садится на лавочку и сочувственно смотрит на девушку.

— То есть? – он приподнимает бровь. – Прилетел на спидере… Ааа, ты про Центр. Ну… Как это обычно бывает. Моя работа там, где мы виделись, закончилась. Мне повезло, я смог чисто уйти. Прости, я не мог тебя вытащить, хотя очень хотел и старался сделать все, чтобы они тебя не казнили. Если бы я зашел с этим слишком далеко, это многое поставило бы под угрозу. Это была довольно важная база, знаешь.

Ему неловко, и на самом деле эта тяжелая неловкость – из-за ИЗРа, но проявляется она точно так же, как проявлялась бы неловкость имперского штурм-коммандос, который не мог спасти коллегу-имперку из плена, рискуя тем самым провалить свое задание.

— Я писал о тебе доклады нашим, и я… — он опускает голову, смотрит на носки ботинок, потом поднимает вновь. – Я надеялся, что так и случится. Что я еще увижу тебя на свободе.

Ретт пожимает плечом.

— Выбрал удачную миссию, чтобы не вернуться с нее на базу, так что довольно чисто ушел. Есть разные способы. Нас этому учат вообще-то, — он слегка посмеивается, но не всерьез, потому что в мыслях его идет лихорадочная работа.

Что значит ее вопрос?

— Шара, я даже не знаю, как ответить, — честно признается он. – Давай посчитаем. Лет с восьми? Это считается за «давно»?

В госпитальном саду тихо, только ветер шелестит листвой деревьев и где-то вдали дроид шуршит, подметая дорожки. Кажется, что нет никакой войны, ни скрытой, ни явной, и только повязка Шары напоминает о том, что война идет.

А организовал ей ранение он сам.

— Расскажи, как тебя вытащили? Наши? Был штурм? Или провернули по-тихому?

Вот это его сильно интересует. Что же там произошло?

Если честно, Ретт не помнит уже точной даты, когда он «вернулся». Они прилетели сюда с Кассианом, и он вовсе не хотел на самом деле покидать Восстание, просто был уверен, что должен так поступить, что именно так будет правильно, и этот долг оказался выше его «хочу» — как часто бывало.

Он хотел остаться там, где его приняли, где ему дали работу и дали возможность чувствовать себя нужным, и никак не мог, если это значило снова работать на Империю…

Если.

Потом Кассиан нашел своего дроида и с его помощью вернулся на базу (по крайней мере, Ретт очень на это надеялся), и больше Ретт никогда его не видел, ничего о нем не слышал, и не было у него больше никакого лучшего друга в чандрильской разведке.

Он все еще думает (иногда, вечерами на базе, в те редкие моменты, когда остается один), что Кассиан не простит ему сомнений в искренности Мон Мотмы. И ухода тоже. И вообще ничего не простит.

Давно стоит выбросить это из головы, но Ретт, вернувшись на Корусант, бросил затею пытаться казаться железным. Он вспомнил, что живой, и вспоминает это каждый день.

Особенно после штурма императорского дворца.

— Месяца три или четыре, — навскидку говорит он, зная, что и то, и другое неправда. Но даты он все равно не помнит. Номера дней затираются в памяти. Особенно тех, которые хочешь затереть.

— Ого, — затем говорит он, и брови его поднимаются до середины лба. – Контра?! Она была такой убежденной повстанкой. Даже пыталась убить меня.  Кажется, ни секунды не верила в мою легенду.

Ретт улыбается – этому – но его озадаченность и некоторое неверие в рассказ летчицы все равно сильнее, чем желание улыбнуться тому, что все попытки Контры рассказать о нем правду не увенчались особым успехом в Восстании.

— Звучит как потрясающая история. Но, в любом случае, я рад. А… сама Контра? Сбежала с тобой?

Ретт осторожно пожимает плечами. Может, и не прав. Люди по-разному переживают одни и те же события, и то, что для него было ничем, для других могло оказаться личным кошмаром, а то, что тревожило его, иным казалось мелочью.

Обычное дело.

Плен – бесспорно, отстой. А вот что не так с побегом, он искренне не понимает. Побег, особенно удачный, всегда хорошо.

Другое дело, что Контра сейчас уже, наверное, мертва.

Да наверняка.

На месте Шары он постарался бы утащить помощника с собой. На ювинге было, он помнит, до хрена места. Хватило бы и на пятерых разумных. И нет особой разницы, в каком составе бежать, если ты все равно угоняешь криффов ювинг из повстанческого ангара.

История Шары выходила… странноватой.

— Подожди, — говорит он и поднимает на нее заинтересованный и чуточку веселый взгляд. – А ты мне тут сказки не вешаешь? Они тебя что, завербовали? Завербовали и вернули сюда?

В это ему поверить чуть проще, чем в то, что мисс Бэй бросила Контру на базе на верную смерть, но, с другой стороны, что-то могло помешать отвязной повстанке добраться до ювинга и не надо вешать на имперскую летчицу лишних собак. Хватает уже висящих.

Рэм несколько секунд щурится на Шару с легким холодком, как настоящий имперский офицер с дознавательским прошлым.

Шара под этим взглядом признаваться не спешит, поэтому он в конце концов смеется и совершенно честно говорит:

— Да я же сам им это и предложил.

Пленные на базе не живут долго. Незачем, потому что их не обменивают. Империя не меняется с мятежниками. Поэтому пленников вербуют или приводят приговор в исполнение. Бывает, конечно, по-разному, но в целом так.

Надежда на вербовку была для Шары единственным способом продлить свои дни, и тогда ему и вправду хотелось, чтобы она услышала и его, и общую повстанческую точку зрения, и может быть, что-то поняла. Ему казалось, что вот она могла бы понять.

Но, видимо, нет.

Очень жаль.

Но каждый разумный должен иметь право на выбор.

— Так как? Я, видишь ли, очень хорошо знаю Контру, — штурм-коммандос щурится, и холодка в этом становится чуть больше. – Буквально изнутри. Она идейная мятежница, и шансы на то, что она решила тебе помочь, примерно один к десяти. Поэтому твоя вербовка и заброска сюда – не самый невероятный вариант…