Комната очень большая, очень тихая и очень тёмная.
Всё это ей непривычно. Непривычно, что нет шума корабельных двигателей или хотя бы вентиляции: много-много лет она живёт под аккомпанемент этих звуков на коралях и военных базах, мозг не воспринимает его существование, а вот его отсутствие чувствует очень хорошо. Каждая ночь на поверхности планеты - особенная, она полна неподвижности и тишины. Странно думать, что у неё теперь будет много таких ночей, что это не краткая увольнительная или командировка, а просто - жизнь, и теперь у неё - у них - будет много-много таких ночей.
Непривычно еще, что комната такая большая и постель такая мягкая, что по комнате можно ходить кругами, а не мерить крохотное пространство каюты тремя шагами, что невозможно дотянуться до любой из четырех стен, просто протянув руку и слегка потянувшись вперёд.
В большой комнате на большой планете - посреди новой большой войны - она чувствует себя особенно маленькой и беспомощной. Все в этом доме, на этой планете и на этой войне существует без её присмотра и вмешательства, ничто не требует её внимания, каждый и без неё знает свое место, только она одна своего места не знает.
Может быть, её место - рядом с Таветом? С тем, кто еще более потерян в этом большом мире.
Должно быть, так. Но этим вечером они так естественно разошлись по разным спальням, что теперь Хартер не рискует прийти к мужу, а меряет шагами пространство своей комнаты, не включая света.
Может быть, ему так лучше. Может быть, лучше не трогать его, может быть, ему нужно дать много времени и пространства, чтобы он почувствовал себя на свободе. Или же всё ровно наоборот. Ей нужен какой-нибудь психолог, не та ужасная женщина из Ордена, а настоящий специалист, разбирающийся в подобных травмах. Войны как минимум сорока последних лет не могли не породить хороших методик и хороших спецов, и ей нужен лучший. Не для того, чтобы привести к нему мужа - это он должен решить сам или должен, по крайней мере, согласиться принять помощь, а для того, чтобы узнать, как вести себя с ним и как не навредить.
Наконец-то найдя для себя конкретную и выполнимую задачу, она едва-едва успевает угнездиться в кресле с датападом в руках, как раздается стук в дверь. Погасив экран и бросив пад на спинку кресла, она идет открывать.
- Я думала о тебе так громко, что ты услышал и пришёл? - Хартер широко открывает дверь и пропускает Тавета в комнату, заодно хлопнув ладонью по выключателю, чтобы зажегся свет. Окно в комнате плотно занавешено, а постель не разобрана и даже не примята, видно, что она еще не ложилась. - Проходи, устраивайся, где захочешь. Мне одной тут слишком много места. Тебе тоже?
Заметив на спинке кровати мокрое полотенце, которое не унесла в ванную после душа, Хартер уносит его на сушитель, вернувшись, рефлекторно поправляет босой ногой коврик у кровати, который лежит не слишком ровно, и убирает датапад со спинки кресла в тумбочку. Когда-то - в прошлой жизни - она вот так же ходила по дому, ожидая возвращения Вета, и наводила порядок. С двумя детьми, хоть маленькими, хоть подростками, это было не так-то просто! А теперь...
- А еще здесь очень тихо, ни двигателей, ни вентиляции.
Больше не встретив на своем пути беспорядка, она садится на краешек кровати и смотрит на мужа.
Она еще не научилась молчать рядом с ним, ей постоянно нужно что-нибудь говорить.

Пальцы у Тавета сухие и тёплые. Хартер заглядывает в его тёмные глаза, чувствует прикосновения и как будто раздваивается: одна её часть пытается анализировать поведение, слова и выражение лица мужа, пытается в очередной раз поставить ему диагноз - вернее, один из диагнозов; но другая её часть смутно чувствует что-то... иное.
Хартер хочет сказать - почти говорит - "брось, это ерунда", хочет сказать "да любой поступил бы так же", и еще "я сделала меньше, чем должна была", но не говорит. Она еще много раз упрекнет себя в том, что не посвятила всю себя поискам сразу после войны, и в том особенно, что отчаялась, поверила в смерть мужа. Это было проще, чем утешать себя ложной, как ей думалось, надеждой - и это оказалось ошибкой. Но все эти мысли только для неё, ни одна из них не для Тавета.
Он говорит то, что ему важно сказать, и она внимательно слушает. Пытается понять, что стоит за этими словами, какой реакции на них он ждет, как ей следует ответить? В голову ничего не приходит. Ей страшно реагировать так, как она отреагировала бы в любом другом случае. Страшно навредить Вету любым, буквально любым и каждым своим словом. Он сильный, он сильнее неё и многих-многих в этой Галактике, но его так измучили за эти годы, что страшно принести ему еще больше боли.
Интуиция предательски молчит.
- Очень много завершенных событий, - Хартер хватается за конкретный вопрос как за спасительную соломинку. - В это сложно поверить, но мы действительно сбежали от Первого Ордена. Мы добрались до безопасного места. Мы говорили с Лорой и позвали её прилететь к нам, скоро она прилетит. Мы будем в безопасности и дальше, потому что если кто-то и понимает в безопасности, то это разумные, благодаря которым голова сенатора Иблиса до сих пор на его плечах, а у нее еще со времен Восстания было много шансов их покинуть.
Она отвыкла от прикосновений и уже с трудом может вспомнить, как это - когда прикосновения значат столько же, сколько слова, или даже больше. Значат не потому что вы не можете обменяться словами в присутствии камер, а потому что у прикосновений свой, особый язык чувств. Вот только сейчас у неё нет ни подходящих слов, ни подходящих прикосновений - она ощущает себя сломанной, высохшей, слишком погруженной в бесконечную череду мыслей, и вся её нежность - как будто бы не больше, чем бережное отношение врача к пациенту, и вся её тревога - привычка заботиться о других, и вся её любовь... Любовь?
Ведь есть же - любовь.
То, что с юности и навсегда отдано единственному человеку в Галактике.
Ведь есть же - любовь?
Она не думает об этом, когда Тавет целует её, но часто думает в другое время.
- Мне всё равно страшно - за тебя, за Лору, - но это пройдёт. Мы научимся жить как обычные люди, - Хартер осторожно улыбается и так же осторожно продолжает, словно не говорит, а идет по ниточке над пропастью. - Не уходи от меня? Зачем нам расставаться теперь, когда можно не расставаться, зачем нам быть поодиночке, если можно быть вместе. Не уходи? - и смотрит, внимательно и серьезно, абсолютно уверенная в том, что в ответ может услышать равно и согласие, и отказ.