— Кто-то маленький всегда съедает кого-то большого, — Джин пожала плечами, напоследок почесав бок банты, и отступила, не отвлекая животное — она уже решила, что эту банту будут звать Меховушка, — от еды. — Меховушка очень милая — или это он? — но я бы лучше выдрессировала ворнскра.
Оглянувшись на Уэса, она вовсе повернулась и сделала шаг к нему, становясь рядом — словно привычно.
— В детстве очень хотела его завести, но Со эта идея не очень нравилась… А потом я нашла бор-галлита, — запнувшись, скомкано улыбнулась и отвела за уши лезущие в лицо волосы. За месяц они ощутимо отросли, и пряди у лица иногда мешались.
А потом она нашла бор-галлита — и Со потерял тот кусочек памяти, в котором жила Стилла. Вместе с этим кусочком он потерял и часть себя-человека, но тогда Джин этого не поняла.
Она поняла это значительно позже, когда уже ничего нельзя было исправить. Да впрочем — смогла бы она?..
— Еще остались отпугиватели, которые мы не проверили? — это «мы» слетало легко, легче, чем Джин могла бы подумать. И звучало для нее отчего-то… весомо. Но тяжесть эта была приятной. — Не хочу, чтобы какой-нибудь ранкор задрал Меховушку.

Визг сигналки поднял ее мгновенно, и через две минуты Джин уже была внизу: кое-как натянула штаны, забыв переменить рубашку, и теперь застегивала ботинок; в голенище привычно прятался нож.
В руку лег бластер — и Джин посмотрела на Уэса пристально, но коротко, кивнула: бластер так бластер, все лучше, чем ничего.
Бластер ощущался привычнее, роднее, правильнее. С ним она все же встречалась чаще, чем с винтовкой, не при ее работе.
Прошлой. Прошлой работе.
Теперь она собиралась охотиться на ранкоров — ну о чем еще могла оповещать эта сигналка.
Такая и мертвого бы подняла.
— Куда лучше стрелять? — спросила Джин, уже привычно устраиваясь за спиной Уэса на байке, но в этот раз — так, чтобы точно не помешать. Ничего, можно и за сиденье подержаться, не свалится. — Глаза — понятно, но малореально. Так куда?

Уэс напомнил держаться — и Джин мгновенно вцепилась покрепче: не помешает — значит, нечего кокетничать.
Пока они летят и Уэс рассказывает, куда лучше целиться, Джин думает, что могла бы и не спрашивать: походу, сучий ранкор в плане защищенности не уступает шагоходу, выйти против него с бластером — то же, что кидаться щебнем в АТ-АТ.
Значит, Джин отвлекает и не дает ранкору подобраться ближе к…
…к Уэсу, мгновенно решила Джин, увидев тварь вжимаю. Крифф с ней, с бантой, даже если это Меховушечка или Дасти. Дасти — это та банта, которая, когда Джин пыталась ее погладить, чуть не зажевала ей руку.
Тогда Джин мгновенно поняла, что Дасти станет ее любимицей.
Но выбирая между тем, от кого уводить ранкора, она бы разумеется выбрала Уэса.
— Принято, — крикнула Джин — ветер закладывал уши — и, стоило Уэсу соскочить, сдвинулась вперед, перехватывая управление.
Завела байк в сторону — так, чтобы при необходимости могла рвануть наперерез, бросься ранкор на Уэса или добивать банту, — и вскинула бластер, выжидая.
Бластер против этой твари — что щебенка против шагохода, у винтовки Уэса было больше шансов. Но в эту бронированную тварь еще надо попасть — и крифф знает, не сделает ли она хуже, если отвлечет ящерицу сейчас.
Увести от Уэса успеет в любом случае.

Уэс стрелял, но ранкор, кажется, ущерба даже не почувствовал — будто бы лишь больше бесился и пер вперед со скоростью… наверное, голодного ранкора?
Джин уже особо не размышляла, стреляя; лазболты попадали в цель — то есть в ранкора — но тот плевать на это хотел и не замедлился даже на секунду.
А расстояние между ним и Уэсом стремительно сокращалось, и это заставляло нервничать: кажется, убивать разумных Джин умела все же лучше, чем диких тварей.
Даже если этот конкретный вид считается полуразумным…
Тварь взвизгнула — и Джин втопила газ, врезаясь в сучьего ранкора так, чтобы не помять байк.
Плечо прострелило болью, по боку полоснуло; Джин попыталась вильнуть, чтобы увернуться, но маневренность байка оставляла желать лучшего — как и ее навыки.
Впрочем, и того, и другого хватило, чтобы туша завизжавшего ранкора обрушилась где-то рядом, а не на саму Джин или байк.
Сама Джин слетела с резко затормозившего байка куда-то в другую сторону — понять точнее, пропахав носом землю, она затруднялась.
Рука — все та же — мерзко заныла, когда Джин попыталась приподняться; но ничего, терпимо.
Все лучше, чем лежать мордой в траве.

Уэс рявкнул — и Джин послушно замерла, не пытаясь подняться: конкретно сейчас ему совершенно точно лучше видно.
Разорался еще один выстрел, тварь взвизгнула и наконец затихла.
Джин прикрыла глаза, переводя дыхание, сделала глубокий вдох и на выдохе села, чувствуя прикосновение к плечу — крифф, да почему именно к этому…
— Порядок, — потерла здоровой рукой лицо, скорее размазывая по нему грязь, а не стирая ее, и поморщилась. — Да почему вечно левая… Порядок, Уэс. Ты как? — встревоженный, самую малость замутненный болью взгляд впился в его лицо, прошелся по плечам, шее, корпусу — и Джин кивнула сама себе, но тут же напрягалась снова: — А байк? Вроде не должен был разбиться, я пыталась аккуратно… посмотри, все нормально?
Плечо ныло — она не планировала врезаться в него чем-то, кроме байка, но по касательной задело; сучий ранкор задел и ее, но вроде бы ничего страшного — рубашка на левом боку, где ребра, казалась липкой, но совсем немного.
Ничего, бывало хуже. Повезло.
Вдохнув-выдохнув, облизнула губы и чуть оттянула рубашку, разглядывая.
— Вот же сучий потрох, — недовольно скривилась и глянула на Уэса. Рубашку было жалко, она ей нравилась. — Как банта? Мы успели?

— Ты же сказал — отвлечь, если подойдет близко, — Джин послушно зажала рубашку, глянув на Уэса растерянно. — Я отвлекла. С байком же все нормально? Ты чего? Все в поря… Крифф!
Руку он вправил хорошо, быстро — но неожиданно, и сдержать эмоции не получилось. Даже в ночи Уэс казался каким-то то ли побледневшим, то ли взволнованным — даже дольше, чем сама Джин, хотя сама Джин особо и не волновалась.
С кем не бывает. Бывало хуже.
Даже теперь, когда начала подбираться настоящая боль, пока тихо, словно присматриваясь, — как всегда, когда первые минуты проходили, — все еще бывало хуже. И лучше тоже — бок, плечо, нога (Джин попыталась согнуть ее, чтобы сесть поудобнее, и скривилась, зашипела сквозь зубы), ребра (заныло, когда Уэс прижал ее, словно ребенка успокаивал, и Джин лишь чуть-чуть попыталась сместиться, чтобы вдохнуть)… Урона могло быть и поменьше, но эй, она впервые встречалась с ранкором лицом к лицу.
Неплохой результат.
— Ладно тебе, — Джин терпеливо подставила голову, прижимаясь щекой к его груди, и неловко погладила по спине вправленной рукой. Рука толком не слушалась, но на это хватило. — Все в порядке, не переживай так. Только, — она откашлялась — медленный вдох, медленный выдох, — погладила по спине чуть сильнее, — проверь уже байк, ладно? И банту.
Чуть помолчала и тихо призналась:
— Домой хочу.

Когда раздался выстрел, Джин отчего-то вздрогнула и замерла, напряженно вслушиваясь в разлившуюся, словно вода по рубашке, тишину. Воздух показался тяжелым, словно намокшая ткань, и внутри что-то сжалось, стиснуло.
Ей доводилось добивать — не животных, разумных, и по всем нормам морали и цивильной жизни это было хуже и страшнее.
Оказалось, что нет.
Про себя Джин знала — она была бы благодарна, если бы ее добили; быстрая смерть — для нее это всегда казалось самым лучшим вариантом развития событий. Исход в духе «умереть в своей потели от старости» она бы просто не могла представить.
Банта же вряд ли чувствовала благодарность или облегчение. Наверное, ей было просто больно и страшно, и от этого почему-то больно и страшно становилось самой Джин.
Но тишина распалась, рядом появился Уэс, и Джин, подумав, прислушавшись к себе, протянула руку. Левая рука слушалась все еще неохотно, но это было  лучше, чем отнимать правую — нормально прижать левую, чтобы удержать рубашку, сейчас бы не получилось.
Поднявшись, качнулась вперед, лицом уткнулась в Уэса — подъем вышел резким, а нога почти подогнулась, хоть Джин и старалась опираться на здоровую. Крифф, да что ж за хрень.
— Смогла, — заключила она и все-таки отстранилась. Неохотно — Уэс был горячим и надежным, а она сама начинала мерзнуть. И ноги держали нетвердо. Но держали. Достаточно, чтобы добраться отсюда до байка, а от байка до дома. — Но, кажется, ближайшую неделю спать я буду на первом этаже. Ну, — она фыркнула с видимой беспечностью, с тщательно же скрываемой осторожностью шагнула к байку, — зато поближе к еде.
Сохранить ровный шаг не удалось — коленка мерзко и остро ныла, — но ничего.
— Поехали, а? Холодно.
И вовсе не звучала в голосе ни усталость, ни желание запрятаться в темный угол и отлежаться там, пока не станет лучше.
Кажется, стоило порадоваться, что аптечку они действительно обновили.
Каково это — переломаться и оказаться без колес и денег, — Джин тоже знала неплохо.

Она хотела было возразить, но осеклась, когда Уэс заговорил.
Ну надо же, как талантливо все испортила: и сама подставилась, из-за чего Уэсу теперь приходится ее на руках таскать, и байк… не угробила, конечно, но ведь явно придется на ремонт потратиться.
Вряд ли Уэс будет этому рад.
Поэтому только кивнула коротко и прижалась щекой к плечу, чуть порезала, устраиваясь немного удобнее, но так, чтобы не мешать.
Сквозь ткань футболки чувствовалось тепло его тела, и Джин даже почти задремала; ноющая боль и холод причудливо сплелись, позволяя отключить мысли, не думать ни о чем, и это было хорошо.
Еще бы было чуть потеплее.
К счастью, Уэс грел не хуже печки.
— Бор-галлит — это такая… не знаю, как описать. У него есть щупальца, и в них лучше не попадаться — в худшем случае мозги превратятся в кисель.
Говорить о бор-галлите не хотелось — воспоминания о нем были надежно запрятаны в тот же уголок сознания, где хранилось все…
Все, что мешало ей нормально функционировать.
Но Уэс попросил рассказать о нем, а Джин достаточно ему задолжала, чтобы отказываться.
— Я нашла бор-галлита в джедских катакомбах, когда была маленькой. Со решил его оставить — я потом уже поняла, для чего, — она прервалась, подбирая слова, облизнула губы. — И что у Со бор-галлит забрал кусочек памяти, в котором была Стилла, его сестра, тоже поняла сильно позже.
Вместе с памятью о сестре исчез и кусочек человечности. Потом ее стало еще меньше, когда Со оставил Джин на Тэмси-Прайм.
— Иногда я думаю, что если бы не нашла тогда бор-галлита, все было бы иначе. Со дольше оставался бы… человеком. Знаешь, со мной он был совсем другим. Может, если бы не бор-галлит, джедские партизаны тоже стали бы частью Восстания. И все было бы иначе.
Она помолчала, переводя дыхание.
— Но я его нашла, а Со решил его оставить. — И попросила, задрав голову, пытаясь заглянуть Уэсу в лицо: — Хочешь, я лучше про Скариф расскажу? Это интереснее, правда.
До дома оставалось не так уж много, но, если честно, Джин бы предпочла не говорить вовсе.

Отредактировано Jyn Erso (18-02-2024 20:24:04)

— А это все, — ответила Джин, проглатывая таблетки и запивая их водой.
Рука чуть дрогнула, Джин закашлялась, вода полилась на рубашку — но вряд ли это хоть на что-то влияло: в свете ламп прекрасно было видно, что рубашка сгодится разве что на тряпки, да и то если получится отстирать кровь. Получилось бы, конечно, но на кой крифф…
Отставив кружку, Джин кое-как стерла с лица грязь мокрой — и относительно чистой — полой рубашки и поморщилась: боль не отступала, с каждый мгновением становилась лишь сильнее, назойливее, но краткие вспышки острой боли словно помогали пережить тянущую и ноющую.
— Потом я застрелила Кренника, потом мы с Кассианом дошли до океана — не знаю, если честно, как вообще смогли, — потом мы умерли.
Прокашлялась, облизнула губы и неловко пожала здоровым плечом:
— Потом я оказалась в твоем стогу, и вот мы здесь.
Конец истории получился скомканный — прежде Джин рассказывала подробнее, с деталями — теми, которые помнила, которые всплывали сами; общих фраз не хватило бы на остаток дороги, а подробности словно помогали абстрагироваться, не думать о том, что по сути она рассказывает историю своей смерти. И ладно бы только своей.
Иногда перебивала сама себя, вспоминая, как об этом писали в учебниках и голонете — разумеется, эта тема была исследована ею вдоль и поперек, — и споря с этими «фактами». Говорила, что актеры, сыгравшие их в каком-то проходном байопике, были совершенно ужасны — ну кто так стреляет, крифф задери, да откуда же у вас разведчики с лычками, можно было бы и потратиться если не на каскадеров, так хоть на инструкторов… — и что хорошо удался только Геррера: его ведь и тогда многие считали свихнувшимся, а тут…
В руках Уэса рассказывать обо всем этом было почти нормально, хотя иногда, когда он зачем-то крепче прижимал ее к себе (Джин мысленно шипела, но терпела — если ему так спокойнее…), говорить отчего-то становилось сложно.
Но потом их мотало, с новой силой ныл бок, и Джин говорила, говорила, говорила…
— А еще, кажется, мне ребра помяло, — Джин кое-как расстегнула рубашку, попыталась стянуть ее и прерывисто выдохнула, посмотрела на Уэса. — Поможешь снять? Я бы с бока начала, остальное вроде в порядке. Ты только говори, когда должно быть больно, чтобы я знала.
Рубашка болталась, спущенная на плече, и Джин в очередной раз пожалела, что не переоделась во что-нибудь другое. Хотя бы майку под нее не нацепила, не было бы так холодно.

По правде говоря, это было самое приятное лечение в ее жизни — во всяком случае, в той ее части, которую можно было считать взрослой и самостоятельной.
Разумеется, было больно, несмотря на колеса — хотя они и подействовали, но скорее приглушали боль, а не снимали ее вовсе. Но в том, как Уэс касался ее, чувствовалось, что ему не все равно и что он не хочет причинить ей лишней боли. Обычно Джин штопала себя сама и всегда старалась сделать это просто побыстрее; когда приходилось обращаться к кому-то еще, чаще всего это было неприятно не столько физически, сколько…
— Крифф, — прерывисто выдохнув, Джин покрепче вцепилась левой рукой в край стола, стискивая его так сильно, что заныли пальцы, и зажмурилась.
На каждую стяжку приходится тяжелый долгий выдох; это помогает лучше, чем ругань, и боль Джин приучена переживать тихо.
Она чувствует, что Уэс переживает о ней больше, чем она сама о себе, и не хочет волновать его сильнее.
Кажется, о ней он беспокоится даже больше, чем о своём байке, и это странно, но если так — то что ж.
Джин думает об этом, потом не думает ни о чем, покрепче зажмуришись и стиснув край стола, дышит и считает, считает и дышит.
Потом это наконец заканчивается, Уэс помогает ей сесть, а Джин сама себе кажется загнанным зверем — так тяжело ей дается простой вдох, так…
— Спасибо, — Джин покрепче вцепилась в его плечи, выравниваясь, и уткнулась лбом в его плечо, закрыла глаза снова. — Дай полминуты. Я сейчас… сейчас.
Она перевела дыхание, успокаивая его.
— Прости, что так напрягаю. И за байк тоже.

— Он бы разбился.
Отвел был простым и очевидным для Джин, но, кажется, не для Уэса. Иначе бы, верно, не спрашивал.
Тонкая ладонь легла на широкую спину, поглаживая — прикосновения выходили чуть более неловкие, чем те, что чувствовала сама Джин, но, возможно, Уэсу это было нужнее, чем ей. Он правда так о ней волновался, как это казалось сейчас?
Джин знала, что она жива — все тело болело, каждая клеточка, а боль всегда значила одно: значит, еще жива. Больно не бывает только мертвым, но и тут ведь как — по всем законам логики и здравого смысла Джин и так уже была мертва. Но ведь нет, болело — и сильно.
И внутри отчего-то было тепло. Приятно.
— Не погибла ведь, — тихо добавив, Джин сжала футболку Уэса на спине, комкая, и сдвинулась чуть ближе, неровно вздохнула. — И ты не погиб. Это же главное, да?

Видимо, Уэс понял: не хочешь споров — не спрашивай. Иначе бы Джин обязательно уперлась, попыталась бы добраться до гостиной сама…
А может и нет.
Может, сама бы, наоборот, потянулась ближе и обняла его за шею, как обнимала сейчас, чтобы ему было удобнее ее нести.
Кажется, за этот день ее носили на руках чаще, чем за всю взрослую жизнь — с тех пор, как ей исполнилось тринадцать и она впервые убила человека.
Или двенадцать? Когда же это было…
Гостиная была совсем близко, а лучше бы — на другом конце дома.
Джин думала об этом, чтобы не думать о том, что руки у него горячие и осторожные, пусть и мозолистые; если думать об этом — то подумаешь и о другом: о том, что эти руки могли бы касаться ее и как-нибудь иначе; что она могла бы чувствовать горячую ладонь не на спине, а на коленке — или на внутренней стороне бедра, где кожа тонкая и чувствительная; что…
Мысли оборвало приземление, и Джин неровно выдохнула, поморщившись, невольно, по въевшейся под кожу привычке, забилась в угол — так, чтобы со спины не ударили. За эти полтора месяца она почти приучилась спать иначе, на широкой кровати посреди комнаты в стену не упрешься, но стычка с гребаным ранкором спокойствия не добавляла. Бешеная усталость соседствовала с такой же бешеной, ненормальной жаждой деятельности, и этот коктейль выматывал получше бессонных ночей.
Без рубашки или одеяла стало зябко, но вскоре Уэс вернулся — и, забрав новую рубашку и не торопясь ее надевать, Джин поймала его руку, переплела пальцы, так, чтобы не выпутался. Не сразу.
— Поможешь с рубашкой? — и дернула плечом, поморщилась снова. — Болит. И коленка нормально не сгибается.
Она бы, конечно, могла поспать и в штанах — но прикосновения Уэса… успокаивали. С одной стороны, сейчас.
О другой стороне она бы подумала позже.

Кажется, за прошедшие тридцать лет медицина — даже такая, домашняя, — сильно шагнула вперед.
Или же у Джин просто никогда не было достаточно денег на пристойные медикаменты. Она никогда не пыталась экономить на них, другое дело, что иногда просто не было возможности достать что-то нормальное. Что-то, что могло поставить на ноги и не всыпать потом такими побочками, что лучше бы потерпела.
В нормальную больницу было не сунуться — документы, биометрия, вопросы, — в нормальную аптеку — тоже, не в том состоянии, когда ей было нужно что-то серьезное.
Она конечно старалась хотя бы иногда обновлять медпак и вся ее жизнь всегда умещалась в один — весьма тощий — рюкзак, но иногда не оставалось даже этого.
Иногда ей катастрофически не везло.
К счастью, иногда случалось и обратное — вот как сейчас например.
Уэс касался ее аккуратно, нежно, подобная нежность была в новинку — и страшно не хотелось, чтобы она заканчивалась. В какой-то момент Джин даже особенно остро пожалела, что у нее заклепан бок и нога посинела от ушибов — будто это просто пара синяков и вывих, все могло бы быть по-другому. Может быть, она бы подалась вперед, чуть шире разводя коленки, цапнула бы Уэса за воротник рубашки и поцеловала бы его сама, не дожидаясь, пока он выпрямится и вспомнит, что она ему не нравится.
Но заклепанный бок и посиневшая нога даже Джин явно намекали: не сегодня.
Лежи и отдыхай, а не получай новый, несомненно интересный опыт.
К тому же если колес, которые в прошлой своей жизни Джин пила каждые две недели и надежно избавлялась от разных неудобств в виде месячных, незапланированных беременностей, в аптечке Уэса не было, а сама она купить не догадалась.
Впрочем, у нее было подозрение, что после той дряни, которой она закидывалась, ее организм едва ли был способен произвести на свет хоть что-то. И какими бы путями Джин не оказалась в здесь и сейчас, тридцать лет спустя, вряд ли эти пути что-то в ней починили.
Да в общем-то, оно и к лучшему.
Все тело ныло, но не так сильно, как могло бы, как не раз бывало раньше, и заснуть оказалось несложно. Словно свет выключили, и она выключилась тоже.

Сложнее всего оказалось отмыться, особенно — промыть волосы. К счастью, надежно зафиксированная коленка болела не так сильно, как могла бы, и Джин скоро о ней почти забыла. К несчастью, зафиксированная рука скорее мешала, чем помогала, но раньше Джин справлялась и не с таким.
Справиться с лестницей ей помог Уэс, а горячая вода помогла вновь почувствовать себя живой.
Впрочем, о том, что она жива, успешно напоминала боль. Она, конечно, была всегда — в каком-то виде — и исчезла бы только после смерти, так что можно было на сомневаться: жива — да еще как.

Дни без привычной уже работы то тянулись медленно, то пролетали стремительно, стоило закрыть глаза и провалиться в сон. Наверное, никогда в жизни она столько не спала. Подрубленное ранкором ощущение безопасности довольно быстро восстанавливалось; по крайней мере, когда она бодрствовала. Во сны же прокрадывалось разное — и иногда Джин просыпалась с мокрым от слез лицом, иногда не просыпалась вовсе, так и спала, и поутру чувствовала себя отдохнувшей ровно настолько же, насколько бодрыми себя чувствуют марафонцы после забега.
Радовало то, что нога уже была даже не совсем желтой, коленка не напоминала о себе при малейшем движении, да и в целом самочувствие явно улучшилось. Еще бы высыпаться — и как все нормальные люди, по ночам, а не когда придется: она и раньше была способна заснуть в любом месте и в любое время, и ее это особо не смущало, но она же и всегда была одна. А когда живешь с кем-то — и общество этого кого-то тебе нравится — хочется видеть человека чуть дольше, чем пара-тройка рандомных часов.
Бодхи, конечно, была замечательной собеседницей — но, кажется, даже она несколько подустала от постоянного внимания в четыре часа утра.

Из колонок доносились самые разнообразные звуки: скрип дверей, визги, зловещий шепот — словом, стандартный набор любого ужастика, даже если снят он был лет сорок назад и успешно возглавлял список очередной незабвенной классики.
Под эти вопли и шорохи спалось неожиданно хорошо — но проблема заключалась в том, что спать Джин не планировала. Она планировала посмотреть вместе фильм, и первые минут тридцать даже смотрела; потом устроилась поудобнее, потом еще — в гнезде из одеяла и уэсовского бока оказалось неожиданно уютно. Настолько, что вскоре Джин уже сопела, уткнувшись лицом в Уэса, и визги и скрипы превращались в свист ветра в скалах и шорохи мышей в траве; и травы было до самого горизонта, и так хорошо было лежать в ней и держать за руку маму — горячую, мягкую ладонь, немного мозолистые пальцы.
А потом рука вдруг стала холодной и словно деревянной, а трава обратилась океаном — и чем ярче становилось зеленое солнце, расширяясь, захватывая все небо, тем сложнее было дышать.

Зеленое солнце исчезло внезапно, словно ее схватили за шкирку и вытащили из океана, и лишь несколько секунд спустя Джин поняла, что она уже не спит, уже все, все закончилось — перед ней не очередной мертвец, которого она не смогла спасти, не очередное лицо, растворяющееся в этом бесконечном океане, не тело, прорастающее травой, а Уэс, живой, здоровый, теплый Уэс.
Даже не теплый — горячий, или же ей только кажется…
Дыхание все никак не успокаивалось, то и дело сбиваясь на всхлипы, когда Джин пыталась сделать вдох поглубже и выдох помедленнее. Уэс был горячим, живым, и, прижавшись к нему, Джин чувствовала его дыхание как свое, его пульс — и это неожиданно помогало лучше, чем…
Не то чтобы у нее были действительно работающие способы справляться с кошмарами.
Не то чтобы она когда-нибудь всерьез об этом думала, а не отмахивалась, старательно загоняя, закапываясь все это поглубже.
— Уэс, — Джин позвала тихо, словно проверяя, точно ли это не сон, точно ли он здесь, но даже так услышала, что голос дрогнул.
Расслабилась, слишком расслабилась — раньше она собиралась быстрее. Раньше она не могла себе позволить вот это всё — а теперь…
А что теперь?
Сидеть так, уткнувшись в Уэса, было немного странно и очень неловко; но ощущение чужого присутствия помогало лучше, чем заставлять себя успокоиться или щипать руку до тех пор, пока не останется долгий след.
Неровно выдохнув, уже спокойнее, тише, Джин перебралась ближе, обнимая за шею и утыкаясь куда-то лицом; грудью она прижималась к его груди — и чувствовала, как он дышит, какой он живой, настоящий, не мертвый и не исчезнувший.
— Я сейчас, — пообещала она и прижалась покрепче.
Горячий. Живой.
Не бросающий посреди никогде.

Уэс был здесь — и говорил об этом, и прост ощущался. Надежный, твердый, горячий — особенно сильно это чувствовалось сквозь тонкую майку, когда его рука скользила по спине.
Это успокаивало. Очень.
И нравилось. Еще больше.
— Спасибо. — Джин обняла его крепче, устраиваясь удобнее, словно свивая себе новое гнездо — одеяло вместе с ней не перетащилось, и все еще было зябко, особенно босым ступням. — Что разбудил. Я сейчас слезу, честно, только…
И прижалась щекой, утыкаясь носом куда-то в ухо, прерывисто вздохнула.
Сейчас, сейчас, только дай еще минутку — чтобы прийти в себя, чтобы вспомнить то, что она узнала перед самой смертью, что узнавала уже здесь, в этом новом мире победившей Империи: можно быть не одной.
И рядом может быть кто-то, кто не ткнет больно в эту случайную, дурную слабость.
Внутри еще немного трясло, но дыхание выравнивалось, пульс возвращался в норму; становилось теплее.
От этого ли, от объятий Уэса — Джин не знала; но потянулась ближе — майка поползла выше, оставляя под рукой полоску голой кожи, — и попросила:
— …только обними сильнее.