Долорес не сразу услышала оклик.

Сидя над могилой, она, как обычно, рассеянно водила пальцами по выбитой в камне надписи В«Хуан Пинто. Анна Пинто. Да пребудет ваша любовь с вами и на пустоши в конце тропыВ». Она не помнила, кто высекал эти буквы, кто устанавливал камень... И самих похорон она тоже не помнила, хотя они случились через год после исчезновения её родителей — а их-то она ни на секунду не забывала. В«Надо же девчонке к кому-то приходитьВ», — решил город и (не спрашивая мнения самой девчонки) устроил похороны, на которых Долорес, как и положено, бросила в могилу первую горсть земли, а потом яму зарыли, установив над ней надгробие. Тоже как и положено, да.

Долорес ненавидела их за это. За то, что они прикрыли пустоту обрядовой дерюгой и на этом успокоились. Как и положено.

Её родителей не было под этим камнем. Их вообще не было нигде. Они просто исчезли, как исчезает горизонт в жёлтом мареве песчаной бури, которая несколько раз в год затягивала небо тяжёлой гнойной хмарью... Но потом проходила (В«Как и всё проходит в этом миреВ», — приговаривала бабушка Кармела, самая старшая из Сестёр), и горизонт оставался на том же месте. Разве что холмы где-то на грани видимости словно бы чуть-чуть сдвигались. Еле заметно, но за двадцать пять лет, которые Долорес прожила В«в этом миреВ», их силуэты здорово сместились влево. Раньше она спрашивала взрослых, почему так, но от неё отмахивались с жестом, отгоняющим скверну.

Однако горизонт всё равно оставался, после каждой бури, какой бы сильной она ни была. А вот родители...

Долорес поправила букет золотарника у подножия могильного камня. Она собирала цветы днём, в самый тяжёлый зной, хотя знала, что это неправильно, что их надо рвать утром, пока они ещё в росе, тогда проживут дольше... Но для родителей-которых-тут-не-было вряд ли имело значение, сколько проживёт её букет. Цветы вяли прямо на глазах, и не сегодня-завтра они превратятся в пучок сухой травы, которую смахнёт колючий ветер и развеет мелкой трухой.

А Долорес принесёт новый букет...

Когда она наконец услышала зов, тётушка Литта уже почти досеменила до неё, тяжело переваливаясь на толстых отёкших ногах.

— Долорес Пинто! Сколько можно тебя звать, девочка, ты что, оглохла?!

Девушка встала, поспешно оправила юбку.

— Долгих дней и...

— Ай, оставь это! И скорее, скорее, пойдём!

— Куда?

— Да что сегодня с этой девчонкой?! В Дом Сестёр, куда же ещё!

— Что-то случилось?

Несмотря на поторапливания тётушки Литты, Долорес приходилось сдерживать шаг, приноравливаясь к её неуклюжей поступи. Воспитанная девица не должна обгонять старших — это невежливо. Воспитанная девица должна больше времени уделять хлопотам по хозяйству, а не метанию тарелки, — женщины воюют только в крайнем случае. Воспитанная девица не должна избегать ухаживаний, потому что должна создать семью и выполнить своё предназначение жены и матери... Бесконечные В«должнаВ» и В«не должнаВ» сыпались на Долорес, как бобы из прорехи в мешке, с того самого дня, как она осталась одна, и заботу о пятилетней сироте взяли на себя Сёстры Орисы — как и множество иных забот, которые Долорес с тех пор с ними делила.

— В Дом Сестёр принесли женщину, — страшным шёпотом поведала тётушка Литта, округлив глаза. — С перерезанным горлом!

— Ох... Так её надо обмыть и...

— С ума сошла?! Она жива!

— Жива?!

Долорес споткнулась. В её представлении перерезанное горло никак не вязалось ни с лечением, ни тем более с выживанием. Это же верная смерть, один из способов сразу убить человека. Девушка с лёгким стыдом ощутила, как в её сочувствие гремучей змейкой вползает любопытство. К счастью, у неё хватило ума придержать язык и больше ни о чём не спрашивать тётушку Литту. К тому же, они почти дошли до Дома.

Тётушка осталась на крыльце, грузно опустившись на скамью и обмахивая краем платка побагровевшее потное лицо. А Долорес, уже не медля, вихрем влетела в Дом и сразу увидела приоткрытую дверь в одну из комнат. Изнутри доносились женские голоса — кажется, в комнате собралось чуть ли не всё сестринство. Девушка заглянула внутрь.

Ну, всё не всё, а несколько женщин суетились, подавая бинты, унося тазики с грязновато-бурой водой, оправляя постели... В Доме Сестёр было ещё двое больных — молодой фермер со сломанной лодыжкой и девчонка, жутко отёкшая после укуса дикой пчелы. Однако они лежали в соседней комнате. Здесь была только одна пациентка... Та самая.

— Миссус Солли, — негромко позвала Долорес. Женщина у кровати обернулась и поманила её кивком головы. Осторожно лавируя среди Сестёр, девушка скользнула к кровати. Миссус Соледад Эрейра тоже была одной из Старших — высокая, сухопарая, она считалась едва ли не лучшей лекаркой на Внешней Дуге. И Долорес почти не сомневалась, что, если женщина с перерезанным горлом выжила, то только благодаря искусству миссус Соледад.

Девушка встала по другую сторону кровати и почти одновременно со Старшей наклонилась над лежащей.

Та медленно открыла глаза.

— Леди Ориса была милостива к вам, сэй, — обратилась к ней миссус Солли. — Но говорить вам ещё рано. Долорес, присмотри за ней.

Девушка кивнула и, смочив чистую тряпицу в медной миске, стоявшей возле кровати, привычными движениями обтёрла женщине лицо.

Влажная ткань стёрла с лица незнакомки не только пыль и пот, но и паутину возраста. Теперь Долорес ясно видела, что перед ней — девушка, возможно, ровесница, но скорее всего чуть младше неё. Обветренные щёки и лоб, тронутые лёгким загаром, были гораздо светлее, чем лица фермеров, прокалённые жгучим солнцем Внешней Дуги, под которым они трудились из поколения в поколение. Долорес не видела рук незнакомки, скрытых одеялом, но была почти уверена, что на них нет мозолей от плуга, серпа или топора. Значит, она точно не уроженка одного из городов, чьи названия начинаются со слова В«КальяВ».

Но тогда откуда она? Из Внутренних Феодов? Говорят, с тех пор, как мир сдвинулся с места, люди уходят оттуда в поисках если не лучшей, то хотя бы спокойной жизни... Если так, то девушка проделала слишком долгий путь — да ещё и в одиночку. Или она была не одна? Но миссус Солли и тётушка Литта ничего не говорили о её спутниках. Может, им не так повезло и они не пережили нападения? Или погибли в пути? Или...

— Пить.

Долорес на мгновение замерла. Голос незнакомки был хриплым, чуть слышным, но она говорила! После этакой-то раны!

Подхватив чистую тряпицу, Долорес намочила её край и осторожно вложила мокрую ткань в пересохшие потрескавшиеся губы.

— Сейчас вам нельзя напрягать горло глотанием, леди-сэй, — ласково, но твёрдо (таким тоном Сёстры Орисы всегда разговаривали с пациентами, особенно с маленькими и напуганными — и с большими и буйными) ответила она. — Швы могут разойтись. Поэтому пока вот так.

Она раз за разом смачивала край тряпицы, а незнакомка раз за разом высасывала жидкость из ткани почти досуха. Долорес смотрела, как убывает в миске вода, и думала, что скоро придётся выйти и наполнить миску заново. Но оставлять девушку почему-то было боязно. Теперь пришелица казалась совсем юной, и кто знает, может, когда Долорес выйдет за дверь, Леди Ориса тоже на мгновение отвернётся, и тогда...

— Долли! Эй! — страшным шёпотом позвали сзади.

В дверях стояла Тереса Эстрада, одна из Средних Сестёр, которая жила в Калье Брин Стерджис всего третий год — познакомилась на речной ярмарке с местным пареньком, Хавьером Эстрадой, тот, не теряя времени, позвал её замуж и перевёз из Кальи Сен Че сюда, на свой крохотный клочок земли. Тереса нравилась Долорес. Собственно, она всем нравилась — улыбчивая, ясноглазая, чистосердечная, открытая... Такие люди сразу заводят друзей везде, куда бы ни занесла их ка. Хавьер считал себя счастливчиком, и все соглашались с ним.

Только Долорес, глядя на Тересу, почему-то вспоминала старую песенку о доброй девочке в красной косынке, которая попыталась угостить пирожками сначала собачку, потом овечку, а потом — голодного волка.

— Вот! — тем же страшным шёпотом произнесла Тереса и подняла на вытянутых руках... пояс? А на нём...

— Что это? — опешила Долорес, глядя на две кобуры, свисавшие с кожаной ленты.

— Это было при ней. Возьми, положи где-нибудь рядом. Она наверняка вспомнит о них и разволнуется, а ей нельзя, ты же понимаешь.

Пока пациентка высасывала очередную порцию воды, Долорес подошла к Тересе и взяла то, что та принесла. Ох ты ж... тяжёлые...

Она положила пояс с кобурами на скамеечку для ног подле кровати. Теперь Долорес была почти уверена, что у незнакомки был по крайней мере один спутник, который не пережил долгого пути. А иначе откуда у женщины огнестрелы? Да ещё такие внушительные... словно она...

— Леди-сэй, — вырвалось у Долорес, — вы — стрелок?

— Долли, — кивнула Долорес. — А вы — Моргана, я поняла, сэй. Ваши огнестрелы будут здесь, не тревожьтесь. Когда вы окрепнете, то сможете снова их носить.

В«...если их вообще может носить не-стрелок. Впрочем, почему нет? У некоторых фермеров были огнестрелы — и короткие, и длинные, не такие, конечно, как у этой... Морганы... и вряд ли они когда-нибудь стреляли, но...В»

Долорес посмотрела, как пациентка, слегка морщась, шевелится под одеялом. Шевеления едва заметные, но всё-таки они есть, а стало быть, её выздоровление — дело времени и терпения. Интересно, терпелива ли Моргана? Говорят, стрелков учат терпению... но она же сама сказала, что не стрелок.

— Я понимаю, — улыбнулась Долорес. — Вам хотелось бы помыться... но рано, леди-сэй, подождите хотя бы день-другой. Пока я могу только обтереть вас. Это, конечно, не то что полноценное мытьё, но лучше, чем ничего.

Спустя полчаса Долорес, кое-как обтерев Моргану крепким отваром ромашки, уложила её в чистую постель и подождала, пока девушка заснёт. Пояс с револьверами она повесила на спинку кровати — Моргана явно тревожилась, когда их не видела. К тому же, револьверы стрелков — не просто ружие, это сигул, завещанный самим Артуром Эльдским, и хотя за больными в Доме Сестёр присматривает Леди Ориса, вряд ли она откажется от такой могущественной помощи, как священное наследие Эльда.

Сама Долорес вышла из дома, чтобы немного подышать свежим воздухом. И почти не удивилась, когда ноги снова принесли её на кладбище, к В«могилеВ» родителей. Правда, теперь она пришла с пустыми руками, но за несколько минувших часов её утренний букет ещё не успел высохнуть — только увял.

Девушка потянулась поправить его — но тут же отдёрнула руку, потому что букет... зашевелился.

Из-под пожухлых золотистых венчиков выбрался огромный чёрный жук, показавшийся девушке размером едва ли не с половину её ладони. Он уставился на Долорес выпуклыми блестящими глазками и угрожающе застрекотал, переминаясь с лапки на лапку. Она раньше никогда не видела таких жуков. Вообще Долорес не боялась насекомых (подобную роскошь дочь фермера вряд ли могла бы себе позволить: падать в обморок при виде паучка или гусеницы — привилегия изнеженной аристократки, никак не простолюдинки), но этот жук вызывал в ней странную смесь ужаса и омерзения.

Он стрекотал и стрекотал, и Долорес содрогалась при мысли, что эта тварь сидит на надгробном камне, где выбиты имена её родителей. Что-то в этом было отвратительно кощунственное, и девушка огляделась в поисках палки или камня, или чего-нибудь, что могло бы прогнать жука. Странно, но мысль убить его — раздавить, например, — даже не пришла ей в голову. Возможно, потому что насекомое было слишком уж необычным. Может, его так запросто и не убьёшь... Но прогнать-то она наверняка сможет.

А жук, словно разгадав намерения девушки, вдруг соскользнул с надгробия и пополз к ней, стрекоча всё громче. Долорес, стоявшая на коленях, попыталась отползти, но вместо этого неуклюже плюхнулась на задницу, беспомощно поджимая ноги, и едва не закричала...

...впрочем, она и закричала, когда из зарослей неподалёку вдруг вылетело нечто, показавшееся девушке тёмно-серой молнией. Двигалось оно, во всяком случае, почти так же стремительно. Молния мелькнула между ней и жуком, раздался странный резкий хруст — и Долорес, проморгавшись, поняла, что перед ней сидит маленький серый зверёк с тёмно-бурыми полосками на пушистом хвосте. Зверёк мотнул головой и выплюнул из зубастой пасти перекушенного пополам жука — дохлого, сочащегося зеленоватой слизью и потому ещё более отвратительного, но уже совсем не страшного. Зверёк презрительно фыркнул и принялся смывать с мордочки остатки слизи, время от времени вытирая когтистую лапку о траву. Потом он внимательно воззрился на Долорес огромными круглыми глазами в золотистых ободках.

Девушка никогда раньше не видела таких животных, но тут же узнала зверька — о них часто рассказывал дедушка Залман из Кра Красной тропы, когда приезжал в Калью что-то продать или купить. Ушастик-путаник... Уши у зверька действительно казались несоразмерно большими. Дедушка Залман ещё называл их трокенами, утверждал, что они очень умны и иногда даже могут разговаривать.

— Мы... хорошо встретились, — занемевшими губами произнесла Долорес. Услышав её голос, зверёк насторожился, но не попытался убежать. — Я говорю спасибо тебе, сэй трокен.

— Окен, — негромко буркнул ушастик низким хрипловатым голоском и потрусил обратно в заросли, ни разу не оглянувшись на девушку.

Пошатываясь от пережитого волнения, Долорес вернулась в Дом Сестёр. Переоделась, умылась, выпила чашку крепкого кофе и вернулась к своей пациентке. Моргана по-прежнему спала, и Долорес, притулившуюся около её кровати на низеньком табурете, вскоре тоже сморила дремота.