День, хотя бы разнообразия, мог бы заканчиваться получше, чем начался. Например, векторы от Явина могли бы сложиться в чуть менее причудливую загогулину, как он подозревал, в культурах каких-нибудь народов обозначавшую что-то неприличное. Альтернатива, на которую он мог рассчитывать (чтобы без загогулин), требовала бы пролететь между двумя крейсерами, кажется, ещё парочкой старых «пиконосцев» и непересчитываемого количества пёстрой стаи малых летательных аппаратов — и ничего из перечисленного не относилось ни к каким союзникам, чтобы рассчитывать на снисхождение артиллеристов и безопасные коридоры, так что альтернатива была какой-то... безальтернативной. Иначе бы он, конечно, предпочёл что-то более надёжное, чем приказать Разбойной выходить из боя на своё усмотрение и взять любой возможный курс к маяку на Ботайеф, не отвлекая носители, пока те пытались вместить всех тех, кто не мог убраться из системы на своих плоскостях (ещё, желательно, по пути не слишком геройствовать, но кто-то точно пропустил эту часть мимо ушей).

Пока Гэвин внимательно следил, как разгоняются для прыжка до смазанного луча света и исчезают с радара точки-Проныры, разбросанные по все стороны от своих и чужих кораблей, он предпочёл сделать вид, что вот как раз сам себя не услышал. У него вот, скажем, по пути был тяжело разворачивавшийся «Додонна», при ближайшем приближении усеянный пробоинами. Он заложил вокруг него несколько кругов, успев рассмотреть, пожалуй, все дыры в подробностях и — это уже к собственной радости — не найти поблизости желающих проделать новые.

— Капитан, вам чем-то помочь? — командир «Додонны» отозвался сквозь помехи не сразу.

— Уже нечем, полковник... Но, если можете, прикройте наши дюзы, пока мы не уйдём. Извините, что не можем взять вас на борт.

— Не извиняйтесь, я сделаю всё, что смогу. Чистого неба, капитан.

— И вам того же, Проныра-лидер, ещё свидимся.

То ли пожелание и впрямь работало, то ли Новой Республике на сегодня горечи разочарований уже хватило, но на ковыляющего «Додонну» никто не покушался (иначе, конечно, было бы самое время задаться вопросом, а что же такого в самом деле может сделать одинокий крестокрыл не первой и далеко не второй свежести), и он свернул туда, где за сотни световых лет его ждала (ждала же, здесь не могло быть вариантов) на небольшой сигнальной станции эскадрилья.

От неожиданности, с какой силой крестокрыл вырвало из подпространства в реальное и как завопила аварийная сигнализация вместе с астромехом, Гэвин умудрился приложиться шлемом о штурвал и сам чуть не завопил от того, как ремни врезались в плечи. Глупее было только то, что ушибленную голову он пытался потереть перчаткой по шлему, пока вычитывал жёлтые и красные строчки, и только позже понял, что явно делает что-то не то. Истребитель явно делал тоже что-то не то, как-то запоздало запуская маршевые и первые несколько секунд едва ли не перекатываясь кубарем по космосу (если так можно сказать в космосе) на разнотяге, чего не оценивал уже его желудок, лишённый на какой-то незабываемый момент действия гравикомпенсатора, пока он пытался выровнять этот полёт сумасшедшего эвока.

— Кэтч, что случилось?

«Сработал предохранитель гипердрайва. Критически низкий уровень топлива». Стон Дарклайтера, наверное, мог бы быть дольше и протяжнее, если бы он не приложился теперь головой в обратную сторону, затылком о подголовник кресла.

— И где мы?

«Судя по расположению звёзд, это система Шадрен. Я бы рекомендовал снизить мощность двигателей в два раза, это уменьшит расход топлива на восемь процентов».

— Здорово, Кэтч, а что-нибудь более полезное мы можем сделать?

Астромех обиженно забулькал.

— Ладно, ладно, извини, это очень полезно, чтобы мы могли выбраться, ты прав... Я имел ввиду, здесь есть что-то поблизости, где можно сесть? Какая-то заправка?

После затянувшейся паузы, пока он действительно приглушил двигатели (видимо, тот всё же надулся, хотя он мало себе представлял, как это происходит у дроидов), Кэтч выдал ему сектор астрокарты с сияющей точкой. «Шадрен-V. Это старая имперская база, потом её какое-то время использовал Альянс».

Гэвин копался в датападе недолго, в целом уже удовлетворённый вообще фактом существования чего-то обитаемого, а не камней-планетоидов без атмосферы. Что-то под мокрым от пота комбинезоном напомнило ему, что весь его кислород и система жизнеобеспечения сейчас запитаны к тем самым двигателям, а без них запаса хватает, ну, так скажем, ненадолго. Не настолько долго, чтобы кто-то решил заняться его поисками и нашёл вместо его не космическую льдинку, если ещё эти самые планетоиды не сделают из льдинки холодненькую пыль на один совочек.

— Тогда летим на Шадрен-V. Туда-то нам хватит?

«Туда — хватит. Обратно — нет». Он чуть было не подавился таким убойным оптимизмом от астромеха.

— Спасибо, Кэтч, ты настоящий друг. Мы можем что-нибудь сэкономить?

«Если выключить радар, систему наведения, обесточить пушки и дефлекторы, это снизит расход ещё на пять процентов». Итого, как Гэвин мысленно подвёл воображаемую черту, нужно было остаться слепым, безоружным и совершенно беззащитным. Не перспектива, а кошмар для лётчика.

— Хорошо, вырубай. Давай кратчайший курс до базы, следи за отклонениями, чтобы мы не сожгли лишнего... — и он, видят звёзды, собирался уложиться в подсвеченный трек с точностью, с какой ещё никто не летал.

Спустя неполный стандартный час крестокрыл круто вонзился в верхние слои атмосферы Шадрен-V падающей звездой, объятой огненно-красным сиянием раскалённого от трения воздуха о лобовой дефлектор. Это во многом и было хорошо контролируемое падение к поверхности на задушенных до холостого хода маршевых двигателях, то и дело выдававших хаотичные скачки тяги на топливных парах — дроид перед тем, как отсчитывать клики до начала снижения, выдал нехитрый расчёт, что использовать естественную гравитацию будет предпочтительнее, если он ещё собирался что-то дополнительно приберечь на случай, если база не такая уж и старая, и не такая ничейная, потому что, между прочим, по предварительным (но очень точным) расчётам, сохранённого топлива хватит для генераторов плазмы, всех-всех четырёх, аж на два счетверённых залпа, а если его пилот не будет банта-пуудуу, то это приблизительно равняется четырём спаренным и восьми одиночным выстрелам! Честно говоря, то и дело поглядывая на датчики температуры корпуса, на которых эта самая температура медленно и весьма уверенно ползла вверх до красной зоны, Дарклайтер философски думал, умеют ли астромехи ошибаться в расчётах, стоит ли того чайная ложка горючего, распылённая по бакам, и откуда его дроид набрался ругательств.

Когда истребитель пробил облака, даже сквозь слепящие всполохи по транспарастилу быстро приближающуюся в лоб базу не заметить было бы сложно — под мелодичную трель Кэтча он потянул штурвал на себя, одновременно с тем, как переключил энергию на репульсоры и те на мягких руках подбросили машину повыше, на широкую посадочную площадку, с которой он тем самым поднял вихрь пыли и песка, на скрипнувшие от удара амортизаторами стойки. Это, впрочем, были мелочи, когда этот всполошенный ветер бросил ему песок в лицо, потому что первым делом за земле он толкнул колпак кабины вверх, чтобы глотнуть свежего — и, что куда важнее, если ты в перегретой и очень герметичной консервной банке — прохладного воздуха.

Он, кажется, и за четырьмя переходящими в немелодичный вой движками мог слышать, как потрескивает и пощёлкивает краска на фюзеляже, пока с почерневшего от копоти курносого носа поднимался тонкими струйками пар.

Первые две минуты, пока он полной грудью вдыхал немного влажный, отдающий лесным мхом воздух, немного подпорченный запахом горелого, были просто замечательными. Стянуть с головы шлем оказалось не так просто, как он ожидал, и достаточно напрячь для этого совершенно ватные руки получилось не с первой попытки, но результат усилий стоил, добавив замечательности момента ещё пару очков, когда на его мокрую голову разом навалился весь покалывающий холод атмосферы, будто он высунул голову в иллюминатор в космосе. Жар от обшивки, конечно, уравновешивал ситуацию и теперь, без шлема, Гэвин чувствовал себя до крайности странно — он мёрз с одной стороны и зажаривался с другой одновременно.

Благоразумно не сняв перчатки, он взялся за борт крестокрыла — те зашипели, подтверждая все его догадки относительно того, что лучше бы не трогать ничего снаружи, пока раскалённый металл не перестанет парить и трещать. Прыжок на землю пришлось исполнять едва ли не кувырком через голову, потому что, как показало его следующее открытие, подошвы ботинок тоже подплавлялись, стоило ему упереться о бок истребителя. К горчинке тлеющей краски добавился новый оттенок вони.

Хорошо, что не жареного мяса, но от этого секундного радостного озарения его начинало немного мутить.

— Эй, Кэтч, слышишь меня? — не доораться до собственного астромеха даже и сквозь свист двигателей ведь невозможно, да?.. Дроид, к счастью, сразу же распищался — там было что-то, что на общегалактический с двоичного переводить было бы постыдно, но он был рад и этому. Малыш тоже получил по куполу от такого снижения, можно было его понять. — Да, да, я сниму тебя... Заглуши пока всё. Ну, на первый взгляд здесь действительно никого нет и пушки нам не понадобя... — Дарклайтер так и не договорил, лучше любого радара поворачивая голову на новый, более громкий вой двигателей — его-то движки как раз подавились и встали колом, а тишина не наступила.

И вот кто его за язык тянул?

Насколько против света местной звезды он мог видеть, хотя бы силуэт — это не была тайка, не был пиратский уродец из чего попало, а очень даже пропорционально-стандартный крестокрыл. Другой вопрос, что теперь так сразу и не угадаешь, кто там за штурвалами стандартных и обычных крестокрылов... он с некоторой доли разочарования сообразил, что не взял из кокпита ничего, даже запасной комлинк в карман не запихнул, так что из утешения оставался только пристёгнутый к бедру стандартный бластер без запасного энергомагазина.

Хотя, судя по траектории, его главной проблемой был не тот разумный, который сидел под колпаком кабины, а сам несущийся на площадку истребитель, потому что за секунду до того, как клочок посадочной площадки на Шадрен-V из земли обетованной превратился в на одной ноте звенящий металлический скрежет, Гэвин понял, что не услышал щелчка включения чужих репульсоров.

Он рухнул на дюракрит, вжимая себя в слой местной пылищи щекой — наверное, вообще было не очень важно, как именно тебя раздавит многотонная машина, упав с неба, но она не раздавила. Может быть потому, что в своём скольжении на брюхе её пушки, выдававшиеся зубастыми кольями, сцепились с такими же копьями уже его крестокрыла и поволокли за собой, заваливая на бок и плоскостями под себя.

Конечно, крестокрыл ни за что не держался, это не корабельная палуба, чтобы сработал магнитный замок и у него просто выгнуло бы плоскости от такого рукопожатия.

Вот первые две минуты были замечательными, это да...

Остальные были как обычный день двадцать первого числа телоны. Горелый нос с размаху и с грохотом ткнулся в бетон.

Когда Гэвин поднялся на ноги в облаке из пыли стёсанного дюракрита, скула и губа как-то подозрительно саднили, а из носа капало горячим и липким. Кровь он растёр перчаткой, которые так и не снял до этого, и в каком-то остром уколе разочарования от всего разом всё же сбросил их с рук на землю.

Посмотреть в глаза этого гения посадки хотелось едва не острее, так что он всё же шагнул вперёд к общей на два крестокрыла свалке, примеряясь к тому, как бы удобнее залезть и где можно было зацепиться за гладкий фюзеляж. Едкая пыль и гарь начинали щекотать лёгкие и он периодически пытался откашляться, кажется, раздирая горло больше.

Где-то на половине пути, пока он подтягивался на очень гладких сложенных крыльях, Дарклайтер решил про себя, что, во-первых, в кокпит можно сунуться, не доставая бластер, потому что такая посадка из кого угодно вышибет дух, а во-вторых — не станет исходить праведным полковничьим гневом, если в кресле республиканский пилот, останется жив — и ладно.

В-третьих, конечно, можно было не экономить топливо, парообразный остаток которого сейчас явно высасывало наружу через лопнувшие баки.

Открытому колпаку он не очень верит как однозначному знаку, что пилот смог открыть кабину сам, замки могло как-нибудь неудачно сорвать, у них сегодня как раз день плохих совпадений.

Когда он видит на потёртом куполе шлема рисунок из золотых треугольников — очень хорошо знакомый рисунок из золотых треугольников — которые разбивал металлический штырь от крепления системы наведения, Гэвин думает, что нет.

Не плохих совпадений.

Ужасных.

Он бы сказал, что от того, что видит двигающиеся окровавленные руки по чёрным, тронутым россыпью седины вихрастым волосам, у него немного отлегло от сердца, но он молчит, потому что у него перехватывает дыхание — и совсем не от кашля.

Особенно когда он встречается с размытым тёмно-карим взглядом глазами.

Пока Ведж моргает за двоих, Гэвин за двоих как раз не моргает. Это именно от этого, наверное, глаза щиплет?

Он почему-то ловит себя на странной мысли для человека, командовавшего эскадрильей уже почти двадцать лет и повидавшего две войны, что не знает, что ему делать. У него в памяти, кажется, вообще не было ни единого воспоминания, сколько бы он ни пытался перебрать их, где командир был бы ранен серьёзнее, чем, ну... о разбитый стакан из-под вирренского.

Что он мог не оказаться на ногах раньше всех в ангаре, раздавая на бегу приказы, одновременно журя за что-нибудь и жутко зыркая на кого-то из особо растопыривших перья, что он не рявкал в эфире, призывая заткнуть клювы. От этого глаза щиплет ещё больше.

Что он... да хоть бы и уверенно не наставляет на него бластер, ну и крифф с ним.

Он всё ещё не знает, что ему делать, и молча смотрит, как Антиллес борется с собой и реальностью. Как бьёт по подлокотнику кресла — Дарклайтер от этого удара, кажется, рефлекторно вздрагивает и чуть пригибается, вовремя спохватываясь, что он сидит, как на жёрдочке, на краю кабины, и ему очень нужно удержаться.

Ещё неизвестно, кто кого в итоге держит. Гэвин перехватывает, крепко сжимает его руку у локтя, не давая взяться за борт.

— Ведж... это... я, Ведж. Я здесь, — он не узнаёт свой сиплый голос со стороны, но стискивает руку почти судорожно, будто иначе точно сорвётся. — Ведж, ты не спрыгнешь, здесь метра... четыре до земли. Я помогу тебе спуститься, хорошо? Ведж?.. Слышишь меня? У меня был бактейд, — он, конечно, очень отвлечённо ещё думает, был ли у него ещё бактейд, после того, как его крестокрыл едва ли не перевернуло брюхом кверху.

С точки зрения того, чтобы слезть уже на землю, держаться за руки — совершенно бесперспективная затея, даже вредная. С точки зрения Гэвина в данный момент, держаться за руки — замечательно.

Ну, ладно, не очень уж это замечательно, учитывая где они и что они, и как он здесь болтается, но когда ты старался не допускать надежд, что вообще однажды ещё сможешь, это замечательно, хоть и правда сиди так, сиди, как раз осядет пыль и развеется лёгкий дымок, и может местное солнце пробьётся через тучи... Он одёргивает себя — вот это уже точно лишнее, необъяснимое, даже если совсем засмотреться в чужие глаза и обнаружить себя потом в каком-то совсем далёком полёте мысли.

В котором, видимо, у него тоже выгорит всё горючее и история будет обречена повторять сама себя.

Дарклайтер пытается не дать слезам прожечь себе путь наружу, поджимая губы.

— Н-нет, знаешь... я согласен с Гейтом, я тот ещё идиот... — он мотает головой, всхлипывает почему-то с нервным смешком, чувствуя подступающую соль у глаз, и ненадолго поднимает взгляд к небу в надежде, что ещё немного он может продержаться. Перспективы были примерно такие же туманные, как и наличие на этой базе топлива в хранилищах. Дроид тактично молчит. — Я здесь, Ведж, здесь... Я сделал... сказал тебе... то, что не должен был. Никогда не должен был, но... Не думаю, что когда-то сам себя прощу, — он обрывает, не договаривает, не то не способный произнести вслух, не то отвлекаясь на струйку крови по щеке. Крупная капля скатывается медленно, густо, пока он тут пытается сказать какие-то слова.

Он не знает, что делать, да, но вообще ничего не делать — значит, что ему просто через какое-то время некому будет сказать даже замечательно заготовленную речь, и это чуть отрезвляет, будто он попытался сунуть пальцы в розетку и его так предупредительно кольнуло, пока ещё не всем напряжением. Ногой Гэвин нашаривает какую-нибудь опору, кажется, цепляясь протектором ботинка где-то у пусковой установки торпед — это что-то не самое надёжное в галактике, но надёжно он держался за руку Антиллеса. Нелепо, наверное, вот как раз в духе того самого идиота.

— Не выпустишь меня, хорошо, Ведж?.. Я посмотрю в аптечке, чем остановить тебе кровь, может, там ещё что-то есть... Представляешь, Ведж, у меня просто закончилось топливо, такая глупость была бы — выбраться из Гордианского предела, а потом просто... кончилось топливо... — он говорит обо всём (это тоже тот ещё абсурд), отталкивается самым носком, свободной рукой цепляясь подальше, над приборной панелью, чтобы вроде и забраться в тесную кабину, но всё же большей частью растянуться поперёк курносого носа. Тоже, конечно, нашёлся парящий минокк... Правда то, что он увидел по другую сторону крестокрыла, совсем краешком, заставило его выругаться на непереводимом татуинском наречии и всё же немного сдвинуться назад. По правому борту площадки не было, зато был местный огромный лес. Точнее, может и была, но она заканчивалась где-то под брюхом поломанной птицы, и ему не хотелось бы узнать, где по металлу могли пройти критические трещины. Взгляд находит приоткрытую аптечку шустрее (ох уж это научно доказанное положительное воздействие на психику людей зелёного цвета), звёзды, кто вообще делает для этих салфеток с бактой столько обёрток... — Ведж, слышишь? Мы отсюда спустимся, вот, только прижми её, ладно? У меня ведь больше никого нет, Ведж... кроме вас — никого... Извини, сейчас... — он старается приложить салфетку как можно аккуратнее к ране, не причиняя боли больше, чем она уже, наверное, жутко болела (он видит рваные края и может лишь это воображать, ну, из своих не самых богатых познаний), хотя знает — всё равно придётся вжать как можно сильнее.

Руку ему Дарклайтер тоже сжимает так сильно, как только может — но это больше для того, чтобы он тоже его руку не выпускал.

Гэвин колеблется от полушутливого «да, я видел тебя, просто был немного занят, чтобы поздороваться» до уточнения, что насчёт «почти» дюз он крайне преувеличивал и дюзы его, в целом, не были похожи на что-то, куда попала ракета, потому что когда она попадает...

Где-то на этом моменте он всё же прикусывает себе язык.

Считал ли он когда-то после госпиталя, когда всё вроде бы вернулось на свои места, что предал Веджа, всё их доверие, дружбу в конце концов? Он соврёт, если скажет, что да. Потому что он не думал, он какое-то время даже верил в это. Кажется, примерно тогда, когда кто-то незнакомый первым похлопал его по плечу и сказал, мол, какой же вы молодец, полковник, что вы попытались остановить этого безумца!

Теперь Дарклайтер смотрел на «этого безумца» в лёгком бреду перед собой, от боли и слабости прикрывавшего глаза в кресле напрочь раздолбанного крестокрыла, свесившегося над пропастью, и догадывался, что в этом случае, конечно, «молодец» было грубейшим ругательством, за которое стоит отправлять на гауптвахту, и он не хочет слышать этого слова больше никогда в жизни.

— Ведж, я... Ведж, звёзды, да чего ты меня оправдываешь!.. Я ведь только потом... потом понял, что тебя бы никто не остановил. Что всё это, оно... потому что ты её так любил. Что невозможно отступиться, если любил. Я просто... просто не любил, чтобы так, — он как-то отвлечённо думает, что спустя столько времени так и не съездил ни разу туда, где когда-то был Хосниан-Прайм, в какой-то момент лишь сложив в коробку вместе с какими-то считанными фотографиями и мелочёвкой, что были у него в корусантской квартире, обручальное кольцо и поставив её на полку покрываться пылью. Когда показавшаяся ужасной боль потери схлынула, будто волна после отлива, она не оставила после себя ничего, кроме пустого дна. — К тому же... я ведь просто кинулся в лобовую, да?.. Надо было... придумать подход получше?.. — он фыркает, немного морщит нос, немного недовольный собой, пока очень, очень осторожно накрывает своей ладонью поверх руки Антиллеса ту салфетку — старается даже не расслаблять ни единой мышцы, чтобы случайно не надавить на рану больше, чем тот сам прижимал её.

Мысленный голос, подозрительно совпадающий с нынешним куда более реалистичным собеседником (это, вероятно, уже шизофрения), снова спрашивал его, о чём он думал, бросаясь в одиночку на целую эскадрилью.

На этот раз Гэвин не уверен, что он тогда на «Сюрпризе» вообще думал — ну, в общепринятом смысле, чтобы как-то рационально, тактически, не подкладывая голову под несущийся поезд, чтобы его остановить.

— Эй, Ведж, не дури! Сколько бы у тебя ни было, я не возьму, я... не оставлю тебя здесь одного, я же места себе потом не найду... — он всё ещё держит руку на его локте, сжимает, будто Ведж мог прямо сейчас перещёлкнуть тумблеры и переключить топливные насосы, хотя, конечно, дело не столько в том, что он не знал, как его командир мог бы поступить, сняв, если надо, с крестокрыла, с себя всё, любой ценой. Ценой себя — тоже. — Ты же не думаешь, что?.. Ведж? Ведж, послушай, Ведж! Я же никогда... никогда не стану. Клянусь тебе, чем угодно клянусь... ты уйдёшь отсюда, куда захочешь, хорошо? Даже если кто-то решит, что сможет помешать, ему сначала придётся посчитаться со мной, — Дарклайтер старается заглянуть ему в глаза — и это очень решительные, собранные глаза человека, намеревавшегося подраться, если понадобится, хоть со всей республиканской флотилией. «Если у тебя будет столько же умения, сколько храбрости...»

Много чего, честно говоря, надо было придумать получше. Может, если бы они и впрямь тогда думали больше, то можно бы было вырулить, но скорее всего неизбежное всё же случилось бы, так или иначе, рано или поздно. Есть такое, что просто наступает, случается.

Наверное, от того, что Ведж правда не думал (ну, ведь не думал!), Гэвину немного проще. Дышать, тараторить что-нибудь, упрямиться.

Он кивает — вызвать кого-то из Бродячей безопаснее любого другого сигнала, ему ведь она ничем не угрожает (не угрожает же?), и он сможет быть наверняка уверен, что Антиллес в надёжных руках, получит свою бакту и через пару дней будет на ногах, как ни в чём ни бывало. Он вернётся к Разбойной, и всё будет по-прежнему, только немного лучше, потому что теперь эта гора не будет лежать у него на плечах.

— Понимаешь, какое дело... Мой крестокрыл, он... Наверное, наполовину под твоим. Возможно, мы пока ещё не упали вниз только потому, что он так зацепился... Попросим потом Кэтча его вытащить, может быть, он ещё сможет летать, — Дарклайтер глупо посмеивается. Больше, конечно, с ситуации, полной случайностей, причём случайностей таких, ну, до крайности смешных. — Давай, положишь мне голову на плечо? Медленно, да, осторожно, я тебя подержу... А я пока посмотрю, что там есть. Не потеряешь сознание, хорошо? — помимо того, чтобы не сверзнуться (потому что он очень смело предложил «подержать», его самого было бы неплохо подержать), он думает ещё и о том, чтобы минимально Веджа тревожить. Было бы совсем здорово, если не понадобилось его двигать вообще, но нужно хотя бы чуть-чуть сдвинуть кресло вперёд, а то у него даже рука туда не влезет.

Веджа на своём плече он полуобнимает как самую хрупкую драгоценность — но лучше так, нашарить вслепую одной рукой, зато зная, что ему немного полегче, чем держать голову своими силами, что он сэкономит эти силы для того, чтобы спуститься с их условных небес на землю.

В конце концов, Дарклайтер не первый раз в истребителе сидел, и наощупь опознавал и набор ключей, и глок-отвёртку, и... а, вот это тонкое, шершавое, холодящее сталью, видимо, и был трос. Печально, что не верёвка, честно говоря, хотя с чего бы на корабле вообще возить верёвку, ею явно закрепить тяжёлую машину получилось бы не так удачно — но только вот трос тоже не был предназначен, чтобы по нему ползали, и Гэвин живо представлял, в каком состоянии после будут руки.

Но лучше уж подранные до мяса руки, чем переломанные ноги и спина. Он с металлическим звоном тянет его на себя и пыхтит, пока пытается выдернуть этот обманчиво тонкий серебристый канат.

— Ладно, трос... может быть, даже с крюками. Зацепим за борт и привяжем вместо страховки? — полковник опускает тот факт, что для того, чтобы страховка работала, нужно очень хорошо предусмотреть её длину и повиснуть так, чтобы действительно безопасно сорваться, а не до земли. — Нам только на левую сторону, справа там... тоже метра четыре, но до макушек деревьев. Ведж, ты можешь? Просто держаться за меня? — он не скрывает, что беспокоится, и в голосе тоже. И просто стащить Антиллеса вниз на себе кажется ему самым надёжным шансом в целости и сохранности слезть из кабины вдвоём.

Гэвин с сомнением думает про это очень ёмкое «да» — то есть, может, в другой ситуации он даже не заострил бы внимания... в крайнем случае, списал бы на то, что Антиллес был в той редкой жизненной ситуации, когда для закручивания хитрых фигур ему нужна была не только одна левая, но ещё и правая, и вся остальная концентрация внимания к ним. Что намекало бы на то, что ситуация, конечно, не фонтан, однако при некоторых усилиях сверх обычных вполне себе преодолимая.

С тем, когда твоё тело явно отказывается подчиняться «как обычно», не помогут никакие усилия, как не сокращай набор слов и звуков в речи.

Поэтому, видимо, он чуть не спотыкается (было бы как, если болтаешься в раскорячку на гладком, ситх его подери, носу истребителя) об эту очень твёрдую речь и слишком ясные мысли для пробитой головы, что запасается ещё большим сомнением. Но бинты — зря, правда, думал о них во множественном числе, оставался всего один — к тросу достаёт из раздербаненой аптечки. Пожалуй, сам бы он подумал настолько светло, только когда уже, дай Сила, спустился бы на землю, если бы был достаточно проворен, то и с относительно целыми руками.

А может и нет, и это был бы тот ещё способ «просветлиться».

По сравнению с тросом, конечно, тонкая тканевая лента (даже делая скидку на то, что наматывать надо так много слоёв, сколько возможно из этого мотка) совсем не выглядит аргументом против, но Дарклайтер всё же обматывает ладони кое-как, отфыркиваясь, пока пытается использовать в качестве помощи свои зубы. Что-то всегда лучше, чем совсем ничего... и ему действительно нужно не сорваться. Даже не ради себя, наверное, нужно больше.

Куда больше, чем хорошенько замотать руки, он старался не пошевелиться резко, дёрнув ли руками, шеей, потому что Ведж всё ещё лежал на его плече и с ним всё ещё нужно было обращаться так осторожно, как он, может быть, и не умел никогда. Но учился — даже вот так вот, на лету.

Через бинты трос уже не так холодил кожу.

И там даже бряцнули крюки, чем несказанно радовали хотя бы уже одного этого полковника. Набросить два крюка сложенного вдвое троса — это почти вслепую легко сделать, точно также, как и вслепую надеяться, что длины хватит.

Никогда не знаешь, когда четыре метра много, а когда — мало.

— Ведж, ты не молчи, расскажи о чём угодно, хорошо? Мне тогда, наверное, будет не так страшно... о чём хочешь говори, да? — у него вслух звучит это чуть виновато, однако он всё равно просит, хотя понимает — просит он о многом. Только иначе Гэвин не сможет знать наверняка, что всё ещё в порядке с его самым ценным грузом — потому что перед глазами ему лучше держать эту пыльную пропасть. Он понемногу, по чуть-чуть съехал вбок, цепляясь ботинками за выступы по обшивке, а под свой локоть — висящим с борта тросом. — Видишь, я обмотал руки, мы не упадём... Давай, просто подайся немного вперёд, я подниму тебя. Верь мне, хорошо? Веришь? — он ощутимо сжимает в кулак ткань его комбинезона где-то на спине, чтобы хоть так, без слов, донести и вопрос, и ответ одновременно — что ему можно верить, вот точно также, как это было и до «Сюрприза», и будто бы от самого рождения галактики.

Гэвину, в общем-то, не очень хочется знать наверняка, чему Ведж верит. Потому что хотелось бы, чтобы ему, как раньше — так, чтобы силой этой веры было можно не только вытянуть когда-то давно мальчишку Гэвина Дарклайтера с татуинской фермы, но и спуститься по очень скользкому и тонкому тросу на смешные какие-то метры вниз.

В отличие от шатающегося Веджа, ему желательно не пробовать, а спуститься. Желательно, за двоих.

Он бы, может, даже пошутил, что для своей очень щуплой комплекции Антиллес весил как-то многовато, но шутилось не очень, пока пытаешься вслепую нашарить хоть какую-то точку опоры. Мир ему переворачивать не требовалось — всего лишь достаточно опереться, перевести дыхание, о котором он забывал, делая шаг вниз и чувствуя, как трос старался резать пальцы.

Нет, ещё, если немного задержать дыхание, так было лучше слышно Веджа — как он дышит и говорит, и это будто бы могло немного успокоить, пока они спускались к посадочной площадке, по ощущениям, по сантиметрам.

Или не успокоить, даже если делать ставку на то, что один генерал мог бредить.

Он, конечно, держится изо всех сил, только чем ниже, тем меньше есть того, за что можно зацепится.

То, что он поскальзывается на гладком металле, так и не нащупав ботинком ничего, было скорее делом времени и стечения обстоятельств, которые сегодня, как мы помним, не очень-то благоволили. От того, как Гэвин слишком резко дёргает и сжимает трос, стараясь подтянуться чуть-чуть обратно, тот всё же продирает рыхлую ткань — ладони резко обжигает иначе. Передышка выходит тяжелее — чтобы не просто подышать, но и ещё немного отдохнуть, он приваливается ещё и плечом, по-прежнему с осторожностью, чтобы это было только его плечо, а не Веджа.

— Схватили?.. Кто? — Гэвину даже не надо было специально звучать удивлённо, пока он осматривается, ищет землю и будто бы догоняет мыслями уже сказанное. Эта часть истории явно была ему неизвестна — а была, может, самой важной. Ну, после того факта, что серое полотно дюракрита стало сильно ближе. — Мы почти внизу, слышишь, Ведж? — и ещё неизвестно кого это сейчас радовало больше.

Путь дальше ощущался сложнее, хотя бы тем, как жглась кожа — он старался не смотреть, чтобы не увидеть крови на бинтах, только почаще смотрел вниз.

А когда пятками он всё же почувствовал твёрдую площадку — самым сложным было не рухнуть на неё мгновенно, а сначала аккуратно поставить на неё же Антиллеса.

И только потом, уже не так осторожно, с облегчением лечь в эту серую пыль.