Когда фрахтовик садится в ангаре «Блефа», они все просто очень друг другу рады. Обнимаются, перебрасываются какими-то общими фразами, значащими все — и ничего конкретно. Уэс просто рад вернуться домой. Рад, что Ведж в порядке, что Тайко на ногах и выглядит лучше, чем в тот день, когда повел шаттл в пылевую бурю. Что весь его выводок Котят на месте... почти весь, но об этом он еще все узнает, потом они вместе поговорят обо всем, оплачут свои потери, разберутся, что делать дальше.

А пока он отмахивается привычным «да все со мной нормально» от медиков, к которым пошел только потому что настоял Ведж, приводит себя в порядок, залезает в любимую старую форму и идет к командиру.

Ведж ни словом, ни взглядом не дал понять, что что-то не так. В конце концов, он сам подписал те свои приказы как раз на такой случай, сам сказал «Используй их, если потребуется». Разумом Уэс все это понимает, но есть вещи, которые выше разума, логики и холодных расчетов.

«Меня заставили» — бесконечно плохое извинение, но лучше, чем вообще никакое.

Себе он говорит, что Веджа нужно предупредить о Хорне. Рассказать о том, что тот темнеет, может, поделиться своими догадками насчет того, почему. И что дело вовсе не в попытке любым способом добыть себе внешнее подтверждение: тебя не считают предателем.

К Веджу Янсон, для разнообразия, даже стучится.

— Есть минутка? — он неловко мнется на пороге, безуспешно пытается прятать тревогу за улыбкой. — Надо поговорить.

Волшебная фраза, после которой никогда не звучит ничего хорошего.

Когда дверь за ним закрывается, Уэс остается торчать у входа, сделав хорошо если шаг. Как будто в этой вселенной может существовать вариант, в котором Ведж просто выгоняет его к ситхам, и не стоит отходить далеко от двери. Или как будто ему самому может понадобиться очень быстро сбежать. Сам он едва ли это осознает. Просто начать говорить очень сложно. Кажется, даже сложнее, чем когда пришлось рассказать про всю ту историю с отцом Тайнера.

— Насчет того, что было на слушании... — слова застревают в горле, никак не желают складываться в хоть сколько-нибудь годные формулировки. — Ведж, я... Прости. Я не собирался вешать все это на тебя. Тем более Эндекс и Бастион.

Но повесил. Прилюдно. Под присягой.

— Ты же знаешь, я бы никогда этого не сделал.

Но вообще-то сделал.

— Но там был Хорн, и... Я пытался не дать ему, и не смог.

Это звучит бесконечно жалко. Как ситх знает что это звучит, и надо развернуть мысль, потому что Ведж не был одаренным, и по одной только записи вряд ли мог что-то понять.

— Он заставил меня это сказать, — голос срывается, потому что это какие-то невозможные слова, которые не должны звучать никогда. — Ведж... Я правда не хотел.

Это все так бесконечно неправильно. То, как Ведж смотрит, что говорит. На мгновение Уэс чувствует себя подносящим зажигалку к чужому дому. Как будто мало было Йеллы, мало было Гэвина, теперь еще и Хорн. И то, что он собирается рассказать, сделает только хуже. И не рассказать нельзя.

Янсон садится, куда сказали, и, пока вирренское льется, молча смотрит на сцепленные перед собой руки. Во второй раз, казалось бы, должно быть легче, но криффа с два. Сложнее. Потому что это Ведж. И криффов Корран Хорн, веджев друг, ученик и член семьи.

— Мы говорили спустя пару недель после того, как меня обменяли, — голос все еще кажется чужим, звучит тихо и глухо. — Он еще тогда потребовал, чтобы я все повесил на тебя. Все полностью, потому что Республике плевать, никто не будет разбираться, где были мои атаки, а где — чьи-то еще. Что это мой единственный шанс отделаться пожизненным. Я отказался. Его это взбесило.

Уэс безрадостно ухмыляется, вспоминая тот разговор.

— Тогда он взялся давить на Навару. Но ты же знаешь Вена, этот старый хитрец сумел так все повернуть... ну, ты слышал, наверно. Красиво. Хорн не оценил. И взял меня под контроль.

Ведж хотел знать, как это было...

— Это как... как будто летишь на автопилоте с заблокированным управлением. Все видишь, понимаешь, но не можешь ничего сделать. Только наблюдать, как вещи... происходят.

Рваться сквозь сковавший все лед чужой воли, не пустив по нему даже жалкой трещины, беззвучно орать от бессилия под спокойный, чуть недовольный голос друга — «так нужно, это для твоего же блага».

Уэс только теперь замечает, что сжимает пальцы до ощутимой боли. Расцепляет — и тут же сцепляет обратно. Дрожат, заметно. Крифф.

— Он говорил, что спасает меня от «вышки». Может, в самом деле так считал. Только... Для этого достаточно было Бискейна и Орд-Траси. Того, что было в твоих приказах. Но он сказал... заставил меня сказать про Эндекс и Бастион тоже. Потому что «так надо».

Янсон поднимает глаза, ловит взгляд Веджа.

— Ему зачем-то было надо, чтобы все атаки официально считались нашими.

Они оба понимают, что это может значить. Это здесь самое паршивое. А то, как именно Хорн это провернул... Вторично.

Уэс берет стакан, проглатывает содержимое одним глотком.

— Технически — выполнил, — короткий смешок выходит хриплым, то ли вирренское горло жжет, то ли... — Да ладно, Ведж. Ты не мог всерьез рассчитывать, что я это сделаю. Если бы ты не вернулся... Это имело бы смысл.

Если бы осталось кому сходить под трибунал, потому что Уэс совсем не уверен, что ограничился бы названными Веджем целями, получи он тогда подтверждение его гибели вместо неопределенного «пропал», всегда оставляющего шансы.

— Но ты вернулся. У тебя девчонки. Мне и так дали бы «вышку» — им же нужно кого-то красиво повесить на воротах, а тебя еще поди поймай. Я просто не хотел топить нас обоих, звезды свидетели, меня одного было достаточно...

Он вдруг понимает, что упустил что-то в словах Веджа. Что говорит это не столько ему, сколько той части себя, которая очень хотела жить любой ценой, и которую все эти месяцы нужно было затыкать постоянным напоминанием: ты все равно уже мертвец, незачем тащить с собой компанию.

Все, больше не нужно. Его вытащили, прямо сейчас впереди не маячит ни казнь, ни Кессель, а на всех попытках вывести Веджа из-под удара водружен большой могильный камень силами Коррана мать его Хорна.

Уэс глубоко вдыхает, пробует собраться. У них здесь сейчас есть более важная штука, чем его чувство вины.

— А если дело не в пиратах? — то, что он собирается сказать, тянет на очень жестокое обвинение, и Янсон старается быть очень аккуратным в словах. — После суда ко мне приходила его ученица. Начмед с «Сюрприза», ты должен ее помнить. Она сказала, что Хорн темнеет. Темнеет настолько, что она всерьез опасается, не окажется ли завтра на моем месте Кре'фей или кто-то еще из руководства Республики. Ведж... он пережил кучу разной срани, пережил криффову Исард, вонгскую — и не потемнел, а об пиратов его сорвало? Или плен у пиратов страшнее, чем «Лусанкия»... или дело в чем-то еще.

Они бы все равно его вытащили.

Не имело никакого значения, каким был бы приговор, потому что за ним все равно бы пришли.

Несколько секунд Уэс молча смотрит на Веджа с лицом человека, который заново осознал какие-то основополагающие вещи во вселенной.

Странно, как в одном разуме могут легко уживаться знание, что друзья сделают все, чтобы вернуть тебя домой, и уверенность в том, что за тобой никто не придет. Вытащить его из Осколка было практически нереально. Может, не самоубийством в чистом виде, но где-то близко, и пока одна его часть иррационально на что-то надеялась, вторая, холодная и расчетливая, знала, что риск себя не оправдывает. Что друзья, опытные командиры, провернувшие достаточно безумных операций, точно так же все прикинули и пришли к выводу, что шансы на удачный исход исчезающе малы. Да, они все привыкли слать эти шансы к ситхам и делать невозможное вопреки всем расчетам... Но иногда бывает, что в самом деле ничего нельзя сделать. Как бы ни хотелось. Он столько раз сталкивался с этим сам, а тут просто оказался по другую сторону, вот и все. И еще у Даалы так качественно запретил себе на что-то рассчитывать, что даже передача в НР, фактически к своим, этого не изменила.

А за ним все равно пришли. Пока он там прикидывал, как сделать свою вероятную смерть менее бессмысленной, эти безумные люди искали способ его вытащить, и нашли.

Ох, не за то извиняться стоило, Янсон...

— Я больше всего боялся, что с тебя станется лично явиться в зал суда, — неловко шутит Уэс, улыбается тепло и чуть виновато. — Хорошо, что короткую вытянула Винтер. Знаешь, какими были ее первые слова? «Нет времени объяснять, раздевайся».

Об этом хочется говорить. О том, как прекрасны эти две безумные женщины, как чисто и красиво все прошло, как он рад быть дома. О чем-то хорошем, а не залезать обеими руками в чужую незаживающую рану.

Улыбка Янсона гаснет. Глоток вирренского выходит как будто для храбрости.

— Не так важно, что он сделал со мной.

Пауза висит несколько секунд, пока Уэс пробует сформулировать свои соображения как-нибудь аккуратно, и заодно отделаться от памяти о собственной беспомощности в руках Хорна, которая застилает собой все, как внезапно наползший грозовой фронт. И с тем, и с другим выходит так себе.

— Что если за всем этим изначально стоял кто-то из наших? Кто-то из НР. Кто-то, кому нужна была эта война, кто знал, как ты отреагируешь, как мы все отреагируем. Что если Хорн замешан, и поэтому едет крышей?

Уэс тихо, мрачно смеется. Шутка про совесть Хорна хорошая, да.

— У меня нет хороших доказательств, — признается он. Делает глоток, задумчиво ведет пальцем по краю стакана. — Вообще никаких нет, если честно. Просто в какой-то момент понял, что не могу достаточно искренне ответить Даале, что Республика не имеет отношения к атакам. Потому что могла иметь. Им было проще всего узнать про наш план. И ваш с Тайко плен не у импов, а у крифф знает кого. И эти две «доблестно отбитые» атаки, как будто чисто на случай, если я плюну на план и пойду за вами... Слишком много для цепочки совпадений. Ты знаешь.

Они уже говорили об этом, и не раз, но до сих пор не смотрели всерьез в сторону Республики. Просто не приходило почему-то в голову.

Знакомые ледорубы рассказывали, что иногда, если задача не решается, помогает выпить лума. Это сдвигает восприятие и позволяет посмотреть на проблему по-новому. Ему вот понадобилось оказаться в пыточном кресле для того, чтобы восприятие достаточно сдвинулось. А потом попасть под форс-контроль, чтобы сдвинулось еще раз.

— А с Хорном... сначала я думал, что он просто жрет себя за то, что не был с тобой на Эндексе, и пытается хоть что-то исправить в своей неповторимой манере. Потом он сделал то, что сделал. И картинка вдруг сложилась. 

Уэс дотягивается до бутылки, подливает Веджу и себе. Голова какая-то тяжелая. Наверно, заканчивается действие обезболивающего, которым он закинулся еще на фрахтовике. Не с двух же стаканов вирренского, в самом деле.

— Он предлагал стереть мне память об этом. Даже странно, что в самом деле не стер. Наверно, у него все же есть какая-то совесть.

В какой-то момент, еще в камере, он задумался о том, что, возможно, помнит не все, или помнит что-то не так, как было на самом деле. И не поехал крышей в попытках найти не такое и потерянное только потому, что вспомнил про запись для капитана Калум. Если бы он говорил что-то не то, что-то странное, она бы заметила, сказала бы.

— Винтер говорила, что у нее есть какая-то зацепка насчет удара по Бастиону, — вспоминает Уэс. Тогда, сразу, он просто отметил эту новость как хорошую и тут же выбросил из головы, больше занятый тем, чтобы уйти с Кореллии чисто, не нарваться в последний момент.

Винтер есть до этого дело, но это потому, что здесь Тайко. Холдо есть дело... крифф его знает, почему, с ней вообще никогда не угадаешь. Они в этом не одни, на самом-то деле. Но кажется, что одни, и всем плевать.

Ему с одинаковой силой хочется двух противоположных вещей. Плюнуть на все эти поиски концов, на правых, виноватых и кто на ком стоял, и просто воевать на стороне своих, пока он еще может. И одновременно — перерыть всю гребаную галактику, вытащить на свет эту несчастную третью сторону, предъявить всем... но, кажется, только затем, чтобы хоть чем-то заткнуть оставленную Хорном дыру. Оба пути ведут в никуда.

— Не знаю, — он дергает щекой в попытке улыбнуться, смотрит в пол сквозь дно стакана и вирренское над ним. — Я до сих пор думал, что если достаточно хорошо сопротивляться, можно... не позволить ему хоть что-то. Грейс сказала, он порядочно об меня укатался. Но...

Уэс поднимает взгляд на Веджа. Облизывает пересохшие губы, пытается выровнять голос.

— Он мог сделать абсолютно все, что захотел бы. Что угодно. И криффа с два я бы ему помешал. Не знаю, насколько ему было сложно. Я... всего моего сопротивления для него как будто не существовало.

Его снова бросает назад, в бездну беспомощности, внутри становится холодно, а из пальцев как будто пропадают кости. Янсон осознает, что говорит больше, чем хотел бы, что еще немного — и он начнет Веджу откровенно плакаться, но не совсем понимает, почему. Он же еще не пьян, не настолько, даже не близко.

Вдох, выдох. Собраться. Не думать больше про Хорна. Рассказать про запись, это важно.

— Капитан Калум... его ученица, видела это все, и ей не понравилось. Я надиктовал для нее свидетельство против Хорна, о том, что был на суде под форс-контролем. Она собиралась показать запись кому-то из джедаев. Хотела помочь мне, спасти Хорна от Темной стороны, а галактику — от Темного Хорна. Отчаянная девушка — копать под собственного наставника-менталиста у него под носом. Надеюсь, она на этом пути не угробится. Будет жаль. Она славная.

Лучше бы ей, конечно, вообще бросить эту затею. Но не бросит ведь. Ей для этого слишком не плевать.

Простите, док, не будет у вас теперь дополнительного материала против Хорна.

— Да, — тихо отзывается Уэс. — Она тоже так сказала.

Единственный выбор, который нельзя забрать. Знание, сдался ты сам или тебя заставили. Ему казалось, это что-то решает. Что в этом можно найти опору. Что этого будет достаточно даже когда тебя собираются вывернуть наизнанку.

В процессе — да. Но когда тебя уже сломали, становится все равно, как, чем, и как долго и сильно ты сопротивлялся. Итог все равно один, и мысль «но я не сдался» — слишком хрупкая соломинка, когда тонешь в черном омуте из стыда и ненависти к себе.

Уэс вливает в себя виски, почти не чувствуя вкуса. Упирается локтями в колени. Так как будто немного легче дышать, как будто, если свернуться клубком, получится удержать черноту внутри. Не дать ей накрыть с головой, сожрать себя всего.

Холод растекается изнутри наружу, стекает в пальцы, а странная слабость — наоборот, ползет по рукам вверх. Пустой стакан едва не выскальзывает из руки, приходится перехватить понадежнее, двумя. Наверно, он все-таки пьян. В этом есть что-то почти обидное: надираются ведь затем, чтобы стало легче, ну что за криффня.

Вдох, выдох, собраться... Получается из рук вон плохо. Да и больше вроде как незачем, он рассказал все, о чем Веджу стоило знать. Надо бы выметаться теперь.

Намерение так и не превращается в действие. Уэс сидит неподвижно, смотрит в пустоту. Пытается справиться с собой и раз за разом проигрывает.

— Там, у Даалы, был форс, — говорит он после долгой паузы. — Он мог бы вскрыть и выпотрошить меня за пару минут. Но предпочел классический допрос. Тогда я не понял, почему. Теперь, кажется, понимаю.

Он думал, что тогда узнал все и про страх, и про беспомощность. А потом Хорн заставил его говорить. И беспомощность открылась с совершенно новой стороны.

Даже в пыточном кресле у него был выбор. Иллюзорный, жалкий выбор сдаться сейчас или минутой позже. Но он был.

Хорн ему выбора не оставил. И даже слепота оказалась чем-то ерундовым по сравнению с осознанием, что ты больше себе не принадлежишь. Что твои губы произносят слова, которые ты меньше всего хотел произносить, а ты, как бы ни пытался, не можешь это остановить.

И делает это с тобой не вражеский форс, а близкий, надёжный друг. Которому ты привык верить, как себе, кто прикрывал твою спину в самых безумных боях.

Губы дрожат. Уэс кусает их до боли, а потом вдруг поднимает странно блестящий взгляд на Антиллеса.

— Ведж, зачем он так?

Это самый дурацкий вопрос на свете, он же сам только что рассказывал и про Темную сторону, и про возможные причины... Но это что-то иррациональное, бесконтрольное. Как будто у командира, знающего Хорна лучше всех, обязательно есть какой-то хороший ответ, который все объяснит, все поставит на свои места, придаст всему смысл.