Джин качает носком, закинув ногу на ногу, и смотрит на капитана Кассиана Андора с прищуром. Скорчить как можно более недоверчивую и презрительную морду, прищуриться, словно не видишь дальше своего носа, и скрестить руки на груди — и тогда, вроде как, могут не заметить твою растерянность.

Джин чувствует себя крайне неловко, оказавшись один на один с капитаном Андором, но показывать это не собирается. Хватит того, что было в зале совещаний.

Она даже находит себе оправдание, но звучит оно убого и больше похоже на отговорку неразумного ребенка, которому десять раз говорили, что нельзя стрелять из бластера в людей, а он говорит, что, ну, мама и папа, это ведь бластерная винтовка, вы не уточняли модель.

До вылета у них есть время — Джин искренне надеется, что ей дадут время и возможность принять душ, поесть и почувствовать себя человеком. Поспать она пытается, пока её везут с Вобани на базу Восстания. Спит урывками, чутко, толком и не заснув. Можно было поспать и по дороге в трудовой лагерь — можно, если бы она не собиралась бежать.

Она понятия не имеет, зачем понадобилась этим людям, которые «поздравляю, вас спасают», и дроиду. Жестянка, к счастью, находится далеко — за штурвалом; это радует, потому что один только вид КейТуЭсО вызывает желание схватиться за бластер и отбивает всяческое желание поспать.

Бластера нет. Спать не получается. Не получается даже ковырять в ухе, потому что на руках энергокандалы.

Ни поспать, ни пожрать, ни поговорить. Поэтому почти все время в пути Джин сидит с закрытыми глазами и чувствует себя чуточку лучше, чем в предыдущем месте транспортировки.

Зачем она им понадобилась, Лиана Халлик — а точнее Джин Эрсо, — узнает позже. И думает, что, ну, нет, спасибо, лучше бы она не знала.

— Как вы меня нашли? — наконец спрашивает она, склонив голову к плечу и прекратив корчить чрезвычайно интригующие морды. — Геррера меня сдать не мог, иначе б я вам и не понадобилась. Так кто?

То есть все-таки Геррера. Пусть не прямо, но косвенно — все равно Геррера. И она сама, разумеется.

Надо было сменить имя раньше, но она слишком к нему привыкла — а привычка равняется опасности. Во всяком случае, именно эта привычка, и Джин это знает, но почему-то теряет из виду.

Ей так сильно хочется иметь хоть что-то свое, настоящее, пусть это даже придуманное имя, что в чем-то она идет против доводов здравого смысла.

Зря.

У Джин есть подозрения, почему тогда Геррера ее бросил. Оставил бластер, нож и немного воды — этого ей хватило, чтобы выбраться из той задницы, где она оказалась. Но этого не хватает сейчас, чтобы собрать себя во что-то единое и цельное, во что-то, чему не придется каждое утро — ну или когда посчастливится проснуться — задаваться вопросами в духе «кто я, где я, почему я».

Джин понимает, когда «мы» значит «я».

Обычно это всегда так бывает, когда имеешь дело с людьми типа капитана Андора. Она не то что бы большой спец в плане докапывания до сути человека (хотя можете дать ей нож, моток крепкой веревки и пару часов наедине с нужным человеком и тогда она докопается если не до нутра, то до околовнутреннего), но интуиция у нее хорошая. Интуиция, которая говорит, что вот от этого типа ей бы лучше держаться подальше.

По правде говоря, обычно именно на это она ориентируется, когда берет заказы. Чем глубже яма, тем больше заплатят. Поэтому вдвойне смешно то, что попадается она на сущей ерунде.

Так вот. Капитан Андор совершенно точно из тех, кто можно значит. Много делает. Многое решает. Человек важный, но не важничающий.

Джин даже интересно, а ценят ли его здесь или однажды так же выпнут, словно надоевшего щенка?

Хотя он, наверное, решает и знает слишком много, чтобы выпнуть. Скорее пристрелят или пустят в расход — во благо Восстания, разумеется.

Джин ничего не имеет против методов Восстания. Ей просто не импонирует подход отдельных его представителей.

— У Восстания так много людей, чтобы приглядывать за « простоинтересными»? — Джин по-прежнему склоняет голову к плечу, неприкрыто разглядывая капитана, щурит глаза и насмешливо фыркает, дует щеки. Геррера всегда говорил, что по ее лицу можно читать, как в открытой книге. И она, разумеется, учится этим пользоваться. — А я-то думала, вы с трудом выбиваете финансирование на технику, вооружение и все остальное. Но ладно. Это неважно. Это все? Как тогда Империя не нашла меня раньше вас? Если уж Восстанию понадобилась дочь Галена Эрсо, — она хмыкает, — думаешь, не понадобится и Империи? А у нее-то ресурсов будет побольше. У нее, можно сказать, и сам Гален Эрсо. Тоже хороший… ресурс.

Джин тихо смеется, запрокинув голову, встряхивает волосами и щурится снова. Смотрит теперь на Кассиана весело — на первый взгляд. Если отвлечься от улыбки, можно заметить, что ее глаза, так же как и глаза капитана Андора, радости не выражают.

— У вас, — она говорит «вы», но совершенно точно имеет в виду «ты», — есть полный список всех моих прегрешений. Если забыли, связывалась ли я с Империей, можете перечитать на досуге.

Совершенно точно — связывалась.

Джин связывается со всеми, кто готов заплатить, потому что врагов у нее нет. Для того, чтоб были враги, нужны друзья — а их что-то тоже не наберется больше, чем нуль.

Ну и называть врагом весь мир — это немного слишком. Всему миру до нее нет никакого дела, так же как и ей до него.

То, что она говорит, это не ответ на вопрос, но капитану Андору того хватит — в этом Джин не сомневается.

Она всегда веселится, когда слышит, что узнать что-то можно, только услышав ответы на вопросы. Люди иногда почему-то забывают, что отсутствие ответа или способ избежать прямоты — это тоже ответ.

И это говорит о многом. Иногда даже чуть ли не обо всем.

— Я не знаю, где он, — пожимает плечами излишне равнодушно, показное веселье сменяется же показной скукой.

Ей, по правде говоря, очень странно понимать, что здесь ее знают в первую очередь как Джин Эрсо.

И что ее совершенно точно собираются использовать, а она соглашается на это взамен на видимость свободы (ну в самом-то деле), это тоже очень странно.

— Я не знаю, где он, — повторяет, щурит глаза. Теперь устало. И позволяет себе сказать правду: — И не уверена, что хочу знать.

Больше всего, как это всегда и бывает, она хочет, чтобы этого всего просто не случалось. Не было.

Но это есть, и теперь Джин снова вляпывается в дурно пахнущее дело.

Ага, и дело это зовется «Восстание».

— В чем я точно уверена, это в том, что хочу в душ и поесть, — покачнувшись на стуле, встает, вскидывает голову — Кассиан выше нее. — Здесь такое имеется или сначала команда, потом вкусняшки?

Что-то такое она и предполагает услышать, и только ведет плечом, вздернув бровь, пошловато облизывает губы:

— Ну, можешь составить компанию.

И ухмыляется чуть шире.

Едва ли эти действия вызовут хоть какую-то реакцию — ну в самом деле, капитан Андор вовсе не кажется юным мальчиком, который поведется на настолько поверхностные штучки, — но пробежаться по верхам и проверить основные точки все равно стоит.

В конце концов, лучше сначала отсечь все ненужные ветки, а потом уже разбирать листики.

— Вкусняшки — тоже хорошо. Ведите, капитан.

Иногда ей даже удается шутить и вести себя относительно непринужденно. Ну да, если она правильно помнит, Танити Понта — местами та еще… занятная, в общем, особа. Не самого тяжелого характера, однозначно.

Окольные пути её смущают мало. Она запоминает дорогу скорее по привычке, чем из необходимости — искренне надеется, что надолго здесь не задержится.

Подход Кассиана она понимает и одобряет. Надо сказать, это еще очень даже мягкий подход — в прежнем её расположении гостям бы просто надели на голову мешки из плотно непросвечивающей ткани. Так, знаете ли, немного проще.

Трет шею, все же оглядываясь по сторонам, чуть удивленно хмыкает.

Она не мастак разбираться в атмосфере и всем таком, но ей кажется, что здесь все ощущается немного иначе, чем у Герреры. Может быть, кажется. Может быть, она уже просто не помнит, как было там.

Может быть, она даже права.

Это, по правде говоря, не так важно.

Важно, что с душем не складывается, но ее готовы накормить — и это просто замечательно. Джин ловит на себе взгляды поваров, в которых читается отчетливое желание накормить сиротинушку, и от этих взглядов становится неуютно. Кто эти люди, чтобы испытывать подобные желания? Чужая забота, тем более забота со стороны людей, которых она видит впервые в жизни, пусть и выражается только во взглядах и желании откормить, настораживает. Не пугает, но тревожит — Джин по привычке ищет бластер, чтобы уверится, что, если что, он под рукой, и раздраженно выдыхает.

Надо будет достать себе новый.

Поднос с едой ей кажется огромным — она и не помнит, когда видела столько еды последний раз, — и Джин сначала с сомнением и некоторым вопросом смотрит на капитана — это он взял и на себя? Но быстро кивает, подтягивая еду к себе, хватает кусок хлеба.

— Шпашибо, — кивает снова, жуя хлеб, и явно торопится. Еды никогда не бывает много, да что там — её не то что бы часто бывает достаточно. И есть надо побыстрее, чтобы досталось побольше; точнее, чтобы хотя бы твоя порция досталась тебе одной.

Джин цепляется взглядом за яркие ягоды, растерянно смотрит сначала на них, потом на Кассиана.

Она знает, что это такое. И сколько за это дерут.

Подозрительность борется со здравым смыслом — наверное, если они на подносе, который принес ей Кассиан, их можно съесть. Но…

Но Джин слишком уж привыкает не доверять тому, что лежит на самом видном месте.

Поэтому уточняет:

— Это точно мне?

Слова Кассиана о том, что это люди Герреры за ней охотились, Джин неприятно удивляют.

Она знает, что за ней вечно есть хвост — это то, к чему привыкаешь сразу же, как только начинаешь идти против системы или по системе, но не самыми законными методами, — и избавляется от него, как умеет, но редко дает утруждает себя тем, чтобы разобраться — это хвост имперский или она просто кому-то отдавила ногу и перехватила чужой заказ. Такое тоже случается, но к счастью, не слишком часто.

В общем-то, да, нельзя сказать, что весь мир она считает одним сплошным своим врагом, но иногда бывает очень близка к подобному состоянию.

— Я не знаю, — Джин дергает плечом, все еще с подозрением косясь на ягоды, но наконец пересиливает себя и заставляет буквально попробовать. Вкусно, но вкусно по странному; и в самом деле бодрит — или это самовнушение? А хрен его знает, честное слово. — Точнее как. Мы с Со расстались, когда мне было шестнадцать. Он оставил мне бластер и вибронож, пообещав вернуться и забрать меня на рассвете, а потом… — хмыкнула. — Ну, я ведь не зря была лучшей среди его солдат.

И именно поэтому, вероятно, жива до сих пор.

— Так что не вижу никаких причин, зачем бы ему меня защищать. Что раньше, что теперь.

Джин прижимается спиной к стене, стянув кусок хлеба, отщипывает мякиш и катает в шарики, ест. Еды на подносе еще остается много — но больше она просто не съест. Если съесть сильно больше, чем обычно, хорошо ей не будет точно. А впереди, между тем, операция.

— Но если у тебя есть идеи — излагай. Правда, — она ловит его взгляд, склонив голову к плечу, — нам еще не пора?

Джин понятия не имеет, как примет ее Со. И ей, по большей части, без разницы — лишь бы остаться живой. Но живой она останется точно; точно не от руки Со.

У него было много возможностей — не упустил бы.

Она хочет остаться живой и выполнить ее часть договора, а после свалить отсюда куда-нибудь подальше и не иметь больше ничего общего с Восстанием.

Она хочет свободы. И к отцу.

Стискивает пальцы, ускоряя шаг, на Кассиана не оглядывается. Она помнит дорогу, а он точно не потеряется.

И да. Надо прихватить бластер по дороге.

«Еще судьи найдутся?»

Джин смотрит на капитана Андора, поднимающегося вверх по лестнице, и не чувствует ничего.

Она бы оценила шутку, но не знает о ней: солдат с чувством вины и голосом совести, воспитанный Со Геррерой.

Это и правда смешно. Этого сейчас слишком много — и все лишнее, — и потому кажется, что нет ничего. Джин хочет уткнуться в чье-нибудь плечо, но не в кого — и поэтому она избавляется от горя так, как умеет и как привыкла. Может быть, не стоило этого делать. Может быть, не стоило предъявлять обвинения Кассиану — он мог за ней не возвращаться. Они теряют ее отца, теряют диск с голограммой, и сама Джин теперь не представляет никакого значения, не имеет никакой важности. Её можно оставить на Иде и их общее дело, о Сила, ну в самом-то деле, не понесет существенных потерь.

Но он возвращается, рискуя угодить под обстрел своих же.

Джин умеет быть благодарной. Наверное.

Она и в самом деле ничего не может предъявить капитану Андору.

Джин оглядывается, взглядом цепляется за оставленную здесь плащ-палатку. Прохладно, и от пережитого Джин трясет. Она не сразу это понимает, только когда смотрит на свои руки.

«Зачем, — хочет спросить она у Чиррута, — ты рассказал мне об этом? Зачем?»

Вряд ли он ответит. Или скажет какую-нибудь очередную блажь, которая сделает все только хуже.

Он ей верит. Ну замечательно.

Джин раздраженно сжимает губы, оглядывается снова.

Легко поднимается по лестнице, пригибается — наверху места немного, во весь рост не встанешь. Это больше похоже на недо-каюту, где можно вздремнуть в особенно долгие перелеты, но и все. Джин проползает вперед, щурясь — темно — находит взглядом Кассиана. Сворачивается под его боком, закрывая глаза, кончиками пальцев касается его руки.

Зачем-то признается:

— Меня никто не звал «Джин» уже семь лет.

Это, наверное, очень глупо.

И, ну, она правда не умеет иначе.

Джин часто думает, что живёт как-то неправильно. Не совсем так, как этого хотел бы отец. Она думает, он был бы разочарован, продлись их встреча немногим дольше. Он вряд ли бы хотел знать, что его дочь немногим лучше обычного наемника, готового ради денег на все. Она готова на многое, но есть и... принципы. Хотя это, наверное, звучит очень смешно применительно к ней, и Джин тихо смеётся.

Единственное, что она не делает — не убивает за деньги. Она умеет убивать. Она знает, что сможет убить кого угодно, если ей будет угрожать опасность. Но только не ради денег.

Хоть что-то святое в этом мире быть должно — почему бы не быть этому? Жизнь — вполне неплохо.

— Я умею, — горло немного хрипит, как бывает после долгого плача и криков, но говорить это не мешает. — Умею в смену имён. Не так хорошо, как ты, конечно, — она поворачивается на бок, прижимается лбом к плечу Кассиана и водит пальцами по его руке. — Но умею. Мне давно следовало оставить Лиану. Просто... — она мнется. Не знает, как это объяснить, не знает, нужно ли это объяснять. — Я перестала быть Джин Эрсо тринадцать лет назад. Когда меня забрал Со. Я даже не помню, какую фамилию он мне дал. Наверное, просто Джин. Первые пару лет, пока я привыкала. Потом — другие имена. Лиана Халлик — самое старое. Самое... Я не могу быть Джин Эрсо. Не могла. Теперь, наверное, ни Восстанию, ни Империи нет дела до дочери мертвого ученого. Но я хочу быть хоть кем-то.

Из Джин не получился бы хороший разведчик. Она слишком привязывается к именам. Слишком боится потерять саму себя, перестать знать, кто она есть, чтобы с такой же лёгкостью, как Кассиан, менять имена. Жить без прошлого.

Каждое имя — это другой человек.

И, соответственно, когда она становится Лианой Халлик, Танити Понтой или какой-нибудь Эйри без фамилии вовсе, для Джин Эрсо не остаётся ни места, ни мыслей, ни воздуха.

И это страшно. И страшно же безумно хочется быть хоть кем-то — хотя бы для себя.

— Да. Жаль, что он умер, — Джин прерывисто выдыхает, жмурится, когда в лицо попадает мех с куртки Кассиана, и сжимает дрожащие пальцы. — Он был бы... — она сбивается. Молчит. — Я мечтала, что отец вернётся по мне. А теперь он мертв по-настоящему.

Жаль — слишком мало, слишком узко, чтобы полностью соответствовать тому, что она чувствует и что хочет сказать.

Наверное, говорить и не надо.

Джин смеётся снова — теперь из-за Кассиана. Потому что это, ну, честное слово, это очень смешно, наверное, то, как они выглядят со стороны. Одна плачется в жилетку и скулит, другой говорит о работе.

Это в самом деле смешно — и Джин фыркает, замолчав, третий слезящиеся глаза.

Ее однажды пришибут — вот совершенно точно. Не за список прегрешений, так за долбанутое чувство юмора.

Но,если говорить откровенно, с иным чувством юмора просто не выживешь — поэтому Джин умеет смеяться даже тогда, когда ее гребаный мир не то что бы разрушается на мириады и мириады осколков, но упрямо к этому стремится.

— Извини, — ловит чужой взгляд, успокоившись так же быстро, как прежде развеселилась, и качает головой. — Нет. Он не сказал ничего больше. Если бы сказал... — дёргает плечом. — Я бы рассказала в первую очередь.

Все же Джин воспитана Восстанием — и она умеет определять приоритеты. Сначала дело, потом слезы.

— Мне жаль, — она неловко отводит взгляд — ей действительно жаль. И стыдно. — Что я не забрала диск с голограммой. Но... Может быть, все равно все получится. Я... Я надеюсь .

Джин не может сказать, откуда берется эта надежда. И почему вообще ее волнует, может она помочь Восстанию или нет.

Это все работает как-то странно, но работает.

Наверное, капитану Андору прекрасно удается вербовка.

— Слабость в реакторе. Чертежи на Скарифе, — прикусывает губу, ерошит волосы. Стягивает шнурок — надо завязать заново, но потом. — Прости.

Извиниться за незнание оказывается намного легче, чем признать, что была неправа, говоря ему все то, что сказала раньше.

Что-то совершенно точно не так работает в этом мире — ну правда.

Продолжает водить пальцами по его руке. Это успокаивает.

Но остаётся один вопрос, не задать который она не может. Но и спрашивать об этом... Тяжело. Даже немного страшно.

— Ты должен был убить его, — констатирует, не спрашивает. И не обвиняет. — Но не убил. Это... Какие последствия для тебя?

Джин живёт Восстанием семь лет, прежде чем Восстание забывает о ней, и она знает, как это работает. Знает, что без вещественных доказательств едва ли кто-то ей поверит; во всяком случае, она не сможет убедить всех. Но если она убедит половину и ещё одного человека — то, честное слово, все не так уж и плохо.

Джин понимает это отчётливо. Она, в конце концов, немногим хуже Кассиана знает, как это работает.

Она была лучшей среди солдат Герреры — в шестнадцать лет. И, следует признать, надо постараться, чтобы вообще дожить до этого возраста. Геррера, конечно, уделяет ей внимания больше, чем другим. Но требования для всех остаются одинаковыми.

Если ей не поверят — если не поверит достаточное число лидеров Альянса, — то придется, все брать в свои руки.

Отец был бы разочарован, узнай он, чем занимается его дочь; во что превратилась его дочь, о которой он вспоминал лишь того, когда знал, что эти воспоминания его не сломают.

Наверное, даже хорошо, что он этого так и не узнает.

Она предпочитала считать, что он мертв. Но так получается, что легче повторять себе это каждый день, чем действительно поверить.

Поэтому теперь она должна сделать все, чтобы доказать, что все это было не напрасным. Что ее жизнь — и ее семья — разрушены не просто так.

— Ты ведь сам в это не веришь, да? — когда Кассиан снова ложится на спину, Джин приподнимается на локте, заглядывает ему в глаза. Сжимает предплечье. — Я поняла. Может быть... Может быть,мне повезет.

Но, если честно, Джин затрудняется сказать, когда ей последний раз везло.

И она тоже ложится обратно, как в самом начале — прижимается лбом к плечу. Прикрывает глаза. Мех щекочет лицо, а дрожь понемногу отпускает.

Наверное, стоит поблагодарить. Ей в жизни попадается не так уж много тех, кто способен и готов просто послушать.

А иногда... Иногда это, кажется, необходимо.

С другой стороны, Кассиан разведчик. Слушать — это его профессия.

Впрочем, вряд ли к его должностным обязанностям относится слушание нытья.

Джин чуть крепче сжимает его ладонь, облизывает губы.

— Спасибо.

— Погладьте эвока — мурлыкать не будет, но руку отожрет, — совершенно серьезно кивает Джин в ответ на предложение о работе, но за показной серьёзностью и невозмутимостью отчётливо проглядывает веселье. — Я даже и не знаю, капитан Андор, — тянет «р», и в иных условиях можно было бы подумать, что так заигрывает. Но тут другое — просто возможность посмеяться, как смешно это не звучало ввиду немного долбанутого чувства юмора, появляется не так уж часто. Сейчас, во всяком случае, от этого веселья не тянет изрядной долей обречённости и не-смеха. — Мне надо подумать. Слишком уж заманчивые перспективы, капитан Андор-р.

В открывающихся перспективах нет ни капли заманчивости — но что-то подсказывает, что, согласись Джин на шуточное предложение Кассиана, она получит не меньше, чем обычно получает от своих заказов. Даже больше, мелькает мысль, и это на мгновение забивает смех куда-то в глотку. Даже больше — здесь ей прикроют спину.

Доверие — вопрос обоюдный. И неожиданно легко оказывается принять, что если прикроет спину ты, то и тебя не оставят.

Наверное, работать с Кассианом и впрямь было бы неплохо. Она, в конце концов, одна из лучших солдат Со Герреры — даже сейчас. Пушечное мясо, но мясо отличное тренированное.

Да и координатор она тоже не самый плохой.

Джин улыбается, укладывая голову на плечо Кассиана, по старой — еще детской — привычке трётся щекой, проверяя мягкость «подушки».

— Душ, — жалобно бормочет она, не открывая глаз, и пронзительно и очень тяжело вздыхает. — Пообещай, что на базе я наконец попаду в этот гребаный душ. Если так сильно надо — хоть в самом деле компанию составляй. Но будь человеком.

— Наконец-то, — можно подумать, что она недовольно ворчит, но на самом деле нет. Джин устало щурится, трет заплаканные глаза и снова устраивается, как прежде — перекидывает руку через пояс Кассиана, прижимается щекой и почти сладко вздыхает. В детстве ее люимой игрушкой был штурмовик Хас — твердый и острых, с металлическими деталями. Джин кажется, что в этом есть что-то забавное, но озвучивать не решается. Вряд ли кому понравится теперь такое сравнение.

И все же она засыпает — быстро, буквально отключается.

На Скарифе им понадобятся силы.

Песок забивается под бриджи и в обувь, а ещё в рот и волосы. И ветер бьётся, швыряя в лицо целые горсти. Но это, кажется, и все — потому что обладала на горизонте ужасно далеки, непонятно даже, дойдут они до пляжа или нет.

Приятнее думать, что это кучевые обладала, ураган, что угодно — но только не взрывная волна.

«Да. Гордился бы, — думает Джин, заставляя себя держать глаза открытыми, и снова прижимается щекой к плечу Кассиана. — Теперь — да»

Но вслух этого не произносит. Вслух она тихо смеётся, потому что, ну, в самом деле, есть в этом что-то забавное, впивается пальцами в плечо Кассиана и свободной рукой обнимает за шею. Так получается поддерживать друг друга, потому что на то, чтобы стоять самостоятельно, сил уже нет.

Песок под коленями по ощущением напоминает горсть камней, но, честное слово, сейчас это волнует не больше, чем спутавшиеся волосы или соус, пролитый на одежду.

— Ты бы понравился ему,  — взрывная волна все ещё кажется ужасно далёкой, и, ну у них даже есть время. Утешительно. — Не каждый, знаешь ли,заморочишься с таким представлением на третьем свидании.

Она смеётся. Потому что смеяться всегда легче, чем плакать — теперь-то уж точно.

— Ужин, тир, салют — все по высшему разряду.