Пальцы адмирала сдавливают ее до боли — и Джин болезненно морщится, отводит взгляд и жмурится; прерывисто выдыхает.
Она могла бы стерпеть это молча и без выражения, но зачем?
Она, очевидно, отсюда не уйдет — значит нужно расслабиться, придумать план и сделать так, чтобы Кассиан не попал под подозрение.
Ни в коем случае.
Если с ним что-то случится, то возможно, что в этой версии жизни миру придется очень несладко.
Очень.
Джин не уверена, что еще есть вариант развития событий, при котором все может пойти как-то нормально. Привычно. Правильно.
Она давно не была в душе, но по-настоящему грязной чувствует себя только сейчас, когда ее касается адмирал — потому что следы его прикосновений хочется отмыть больше, чем грязь.
Бывают же такие ублюдки.
Джин по-прежнему не смотрит на него, смотрит на свои руки.
— Геррера подобрал меня пять лет назад, — начинает Джин, не поднимая взгляда на адмирала, и изучает грязь под ногтями. — Четыре года назад девочка, которая была до этого с ним, исчезла. Умерла, наверное, я не знаю. Еще через год я совсем заняла ее место, — Джин говорит немного тише, глуше.
Напрягается в плечах — словно хочет сбросить его руки, — а потом расслабляется. А потом вовсе подается ближе, думая, что в иной ситуации можно было бы и ухмыльнуться — но не сейчас. Сейчас она продолжает проверять границы. Сейчас ей уже просто любопытно — и отчасти ей не нравится, как ее шатает из одного состояния в другое.
Но она все равно подается ближе, под его руку.
Не смотрит, но ей смотреть и не надо.
— Я уже говорила это. И говорила про Джакку и Нар-Шаддаа. И про Татуин. Я не знаю, что сказать еще. Я бы хотела. Но я не знаю.
[icon]http://sh.uploads.ru/lQRb8.jpg[/icon]

— Никто не знает о нем все, — говорит Джин, потому что это правда. — Все знают, что он ненавидит Империю, что он не заботится о том, выживают ли его люди, все знают, что он не жалеет своих людей. И это то, что я знаю тоже.
Она говорит по-прежнему негромко и немного виновато — словно чувствует вину за то, что не может сказать больше; и ждет, что ее накажут, и даже не пытается этого наказания избежать — потому что оно справедливо и заслужено.
Что точно должна знать девочка Со Герреры, если верить тем слухам, часть которых успешно распускает она сама, так это то, что если тебе больно — ты виновата в этом сама.
Джин говорит об этом, как об истине в последней инстанции — и потому что в чем-то это правда.
В том, например, что обычно все, что случается в жизни, это следствие твоих решений, твоего выбора, твоих поступков.
— У них была база на Ондероне — но уже давно. Они были на Джакку. На Татуине. Это то, что я знаю, — Джин не пытается заглянуть ему в глаза, потому что знает, что она заслужила все, что может с ней произойти, и готова к этому. Потому что чему-чему, а смирению в ячейке Со учат хорошо.
Ну, если верить слухам.
Она делает вдох, открывает рот, словно собирается что-то сказать, и замолкает, так и не сказав ничего — словно знает, что извиняться за свое незнание бессмысленно.
Если ей будет плохо, она это заслужила.
[icon]http://sh.uploads.ru/lQRb8.jpg[/icon]

Есть сорт мудаков, который не переносит даже Джин — и это вот такие мудаки, как адмирал.
Бывали и похуже, бывали и получше, но пока что Джин не видела ничего более отвратительного, чем люди, упивающиеся своей вседозволенностью и даже не скрывающие этого.
Или не-люди.
Не суть важно.
Есть зрелище более отвратительное, но оно уже не относится к этой категории.
Джин смотрит на адмирала — у нее даже немного слезятся глаза; то ли от усталости, то ли от света, то ли от страха — вариантов множество.
Адмирал может выбрать тот, который ему нравится.
Джин помнит, что он говорит — что она будет жить, искалеченная и страдающая, но не умрет.
Нет.
Это не то, что ей надо.
Умереть, на самом деле, не так уж сложно.
В конце концов, крифф знает этого адмирала — он мог и просто пугать.
Замирает, когда он касается ее лица, а потом протяжно и болезненно стонет, дернувшись, когда виском бьется о гладкую стену.
В следующий раз там не должно быть гладкой стены.
Если правильно упасть, можно достаточно быстро умереть от пробитого виска.
Либо можно раздобыть что-нибудь острое — и вскрыть бедренные артерии, например.
Джин думает об этом коротко — буквально две секунды — а потом отключается.
Она могла бы не отключаться, но сейчас это не нужно.
В голове звенит, а перед глазами пляшут пятна, словно обуглившаяся бумага, и Джин позволяет этой черноте расползтись — пока она не захватит всю ее, полностью.
[icon]http://sh.uploads.ru/lQRb8.jpg[/icon]

Это правильно — то, что она позволяет себе потерять сознание.
Джин думает об этом, когда приходит в себя — достаточно скоро; травма незначительна, — и смотрит сквозь слипшиеся ресницы на второго — третьего, если считать ее, — человека в камере.
Кассиан.
Она выглядит так себе — как обычно, хуже, чем чувствует себя на самом деле, — и это хорошо. Джин знает это и так, ей не нужно зеркало, чтобы знать, что она выглядит паршиво.
Здесь Кассиан — и Джин, подумав, слабо, едва слышно стонет, пытаясь перевернуться — и у нее почти получается, но ей плохо, голова кружится и ее ведет — и Джин падает на пол.
Рука неудачно подгибается — Джин больно бьется косточкой о пол, падая сверху. Жмурится. Почти скулит, только беззвучно.
Ей бывало хуже, намного хуже — но сейчас ей всего лишь шестнадцать и, ну, она не самый ценный экземпляр в отряде Герреры.
[icon]http://sh.uploads.ru/lQRb8.jpg[/icon]

Во всяком случае, она умрет без электричества — это хорошо.
Она умрет от рук Кассиана — ну, это неплохо.
Можно сказать, один-один.
Джин выдыхает, жмурится. Слабо скребет пальцами холодный твердый пол.
От движения кровь начинает идти быстрее.
Это тоже неплохо.
Жаль, что в этот раз все получается так — как-то Джин больше по душе их стандартная программа.
Джин с трудом переворачивается на спину, хрипит — и кашляет, выгибаясь в спине.
Жмурится — потом распахивает глаза, смотрит на Кассиана — умоляюще, просяще; подставляет шею словно нарочно — словно сдается и не собирается даже сопротивляться.
Или — словно животное — говорит о том, что сдалась, что только не надо, пожалуйста.
Джин думает, что, наверное, будет хорошо, если Кассиан решит ее задушить.
Это не очень быстро, но… она скучала. Очень скучала. И хотя бы так можно будет коснуться его без подозрений.
[icon]http://sh.uploads.ru/lQRb8.jpg[/icon]

Он делает то, что она хотела, и Джин жалеет только об одном — что сейчас она не может извиниться за то, что ему приходится это делать, не может попросить прощения и сказать, как сильно она благодарна тому, что это он.
Он, а не кто-нибудь другой.
Джин не боится смерти, но умирать предпочитает либо по стандартному сценарию, либо от правильных рук.
Джин дергается, тяжело дышит — и сжимает его руки своими.
Слабее и слабее, и не отводит взгляда до самого конца.
В этой жизни у него мягкие руки — мягче, чем обычно; но это все равно он, и Джин хотела бы сказать, что она рада, что это он.
Но ничего не может сделать.
Только держаться и держать — и она держит, держит до самого конца, пока темнота перед глазами не расползается, словно огонь по бумаге.
И немного после — пока мышцы еще работают по инерции.
[icon]http://sh.uploads.ru/lQRb8.jpg[/icon]