Когда два месяца назад папа мельком обмолвился о том, что стоит перестать ходить вокруг да около Сиф, если он хочет, чтобы что-то случилось, По чуть не подавился завтраком и своими словами о том, как классно было вчера во время поездки в музей, где можно было блеснуть своими знаниями в авиатехнике. В ходе разговора картинка сложилась в голове По, и все его чувства и переживания последнего, наверное, полугода, наконец-то нашли свое объяснение в простом факте влюбленности.

Так вот ты какая, влюбленность.

Как оказалось, проблем с тем, чтобы набраться смелости и сделать первый шаг, у По нет, а вот проблемы с тем, чтобы понять, что он влюблен — есть. Но теперь это было позади, как и второй шаг, и третий, и даже немножко четвертого, и вот тут-то все стало очень сложно. Потому что если про влюбленность и все такое можно было просто поговорить с папой — в конце концов, не то чтобы По когда-либо умел что-то таить от него, да и вообще от кого-либо — то с сексом все куда сложнее. Куда, куда сложнее.

По выбирает день, когда папы нет дома, во всяком случае, ему кажется, что нет, когда он возвращается из школы и тихо обходит все комнаты. Убедившись, что не случится никаких непоправимых встреч, По взбегает вверх по лестнице в свою комнату, по привычке не закрывая дверь на замок, потому что он никогда не закрывает ее на замок — ему даже в голову не приходит — и кидает рюкзак на кровать, делает глубокий вдох и три круга по комнате. Так. Так. Так, надо выдохнуть. В конце концов, то, что он решил загнаться и как-то, ну, подготовиться к процессу — это его личное решение. Друзья говорят, что можно и без этого.

Но последнее, чего По хочется, это как-то лажануть перед Сиф, и вдруг Сиф знает чего-то, чего не будет знать он, и поэтому ему нужно знать всё.

Навернув еще с пяток кругов по комнате, По выдыхает достаточно, чтобы вытянуть из рюкзака контрабанду. Синенькая упаковка будет выделяться на фоне любой из полок в его комнате, и ему надо придумать, куда ее спрятать, а еще ему надо почитать, что на ней написано, ну вдруг там будет какая-нибудь инструкция. Что-нибудь. Как-то же люди узнают, как правильно надевать презервативы, да? По тупо пялится на коробку несколько минут, словно та сейчас заговорит с ним человечьим языком, но она не торопится раскрывать ему все свои секреты.

Присев прямо на пол у постели, По вытаскивает из рюкзака датапад и заходит в голонет, а потом, закусив губу, вбивает в адресную строку браузера то единственное название сайта, которое он выучил за последние два года наизусть — хранить его в закладках или даже просто оставлять болтаться в истории браузера было как-то очень палевно. Даже учитывая, что папа не прикасался к его датападу, ну, насколько мог знать По. Но мало ли. Коробка так и остается лежать у По на коленях, а сам он, положив локти на кровать, листает главную страницу сайта, пытаясь понять, может ли быть в каком-то из этих видео хоть что-нибудь полезное. Хоть что-нибудь, что подскажет ему, как быть, что делать, как начинать, как продолжать — как заканчивать, он более-менее в курсе, и на том спасибо. Когда останавливаться, временно или насовсем.

Наконец, По выбирает одно из видео наугад; люди на нем — во-первых, это люди — кажутся ему красивыми и расслабленными, ну или во всяком случае, не такими хардкорными как то, что он порой смотрит. На всякий случай сбавив звук до минимума, По подпирает голову рукой и пытается смотреть на это видео не так, как обычно, а как на обучающий материал. Мысль о том, что было бы, если бы что-то такое показали в школе, когда они проходили — проскакивали — эту тему, заставляет его закусить губу и покраснеть, и усмехнуться. Просмотр видео увлекает его, и По переходит с одного на другое, совсем не замечая ни времени, ни того, что происходит вокруг.

Он не уверен, что хочет делать с Сиф прямо всё, что видит, но некоторые штуки кажутся ему клевыми и наверняка приятными для всех участников, и еще есть звуки, и По кусает губу так, что, кажется, сейчас дойдет до крови.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    О том, что что-то идет не так, По задумывается только тогда, когда от двери папиным голосом звучит «крифф». Папин голос сейчас должен быть вдали от дома, а не звучать от двери его комнаты. Но он звучит. По резко поворачивает голову, сталкивается взглядом с рукой папы, которой он закрывает лицо, затем быстро кидает взгляд на коробку презервативов, на датапад, на папу, обратно на датапад и панически пытается закрыть, убрать картинку, сделать что-нибудь, чтобы прекратить хотя бы видео.

Не найдя лучшего решения, По просто прижимает датапад экраном к своей груди — и, конечно же, в процессе случайно выкручивает звук так, что громогласное «ЕЩЁ» разносится, кажется, на весь дом, аж в ушах стучит. Или нет, в ушах — это все-таки стучит его сердце, потому что По чувствует себя — он даже не знает, как именно он себя чувствует, но не хочет себя чувствовать вот так больше никогда в жизни. Папа к этому моменту уже выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Но как исправить предыдущие семнадцать мгновений стыда и позора — неясно.

По говорит себе не паниковать. Делает глубокий вдох, отнимает датапад от груди и отключает к криффовой матери звук совсем. Затем вываливается в коридор следом за папой: красный до кончиков ушей, взбудораженный тем, что смотрел, и заодно чувством несмываемого стыда, готовый бежать за папой куда угодно, лишь бы объяснить, что это совершенно, абсолютно, точно не то, о чем он подумал. В конце концов, вот он По, полностью одетый, и эй, скрывать эти делишки от папы он научился, когда ему было лет тринадцать, если не раньше.

Если бы он не был совершенно, абсолютно, точно уверен, что папы не будет дома еще хотя бы пару часов, и этого инцидента можно было бы избежать, но нет! Нет! Папа решил притащить ему что-то, и По даже не важно, что, но почему нужно было делать это вот именно сейчас? Сегодня? В этот момент? Почему не постучался, в конце концов? Папа обнаруживается прямо в коридоре упершимся в дверной косяк. По неловко замирает на пороге собственной комнаты, и сиюминутное раздражение немного спадает.

— Это не то, что ты подумал, — торопливо говорит он, отнимает датапад от груди и экспрессивно машет им в воздухе. К счастью, к этому моменту экран уже потух. — Я могу объяснить! Это не... Я не... Это для...

Объяснить оказывается сложнее, чем По когда-либо себе представлял.

— Сиф, — продолжает пытаться он, скатываясь в длинный поток не шибко разборчивых восклицаний: — Я. Она. Мы. Это. Я хотел. Я не. Просто. Сиф. Узнать. О звезды, — сердито завершает свой поток сознания По и, зарычав от досады, идет обратно в комнату, где падает на кровать лицом в подушку и чувствует себя самым несчастным (а еще совершенно, беспросветно тупым) человеком на свете.

Дверь он на обратном пути не закрывает вообще, потому что какой уже смысл на данном этапе.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    Папа не уходит, папа, наоборот, заходит следом и садится на постель. По чувствует, потому что датапад, на который он от души шмякнулся, когда падал на кровать, перестает врезаться ему в грудь так сильно. Сейчас как никогда По хочет, чтобы у него была эта магическая Сила, чтобы можно было просто взять и сдвинуть ею папу в коридор, а еще лучше — стереть ему память. И себе. Особенно себе. Говорят, можно обзавестись амнезией, если достаточно сильно приложиться головой. По рассматривает все варианты.

Поток мыслей разнокалиберного масштаба катастрофичности прерывается, когда папа треплет его за плечо и заговаривает, предлагая просто забыть весь инцидент. По издает какой-то звук, похожий одновременно на стон доисторического динозавра и крайнюю степень фрустрации. Ну как это можно теперь забыть? По кажется, он еще лет десять будет вздрагивать каждый раз, глядя на папу, и мучительно краснеть. Даже сейчас он до сих пор чувствует, что щеки пылают так, что скоро, кажется, прожгут постельное белье к криффовой матери. А может и кровать заодно. И пол. И По провалится отсюда куда-нибудь под землю, вот это было бы круто.

Но нет, нет.

Вместо этого придется отвечать на папин вопрос. По, конечно, мог бы и не отвечать.

Но что уж теперь.

Какие, блин, теперь секреты остаются между ними!

По все равно молчит какое-то время, пытается собрать в голове непослушные слова, сформулировать из них что-то стройное. Ну, например, предложение. Подлежащее, сказуемое. Другие части предложения. Жаль, не существует разговорника, который переводит прямое «папа, я хочу свою девушку» во что-то более приличное, что не так стыдно произносить вслух этому самому папе. По приподнимается, поворачивает голову. Ловит папино лицо взглядом, а потом решает, что это слишком. Чересчур. И падает обратно лицом в подушку.

О, звезды. У него щеки так никогда не горели.

— Я не хочу лажануть перед ней, — наконец, находит приемлемую формулировку По, но все равно бубнит ее куда-то в подушку. — Я решил, что будет разумно — ну, как-то подготовиться. Понять, что к чему, прежде чем. Это самое. Просто не хочу сделать ей больно или еще что-то. Что, скажешь, я не прав? — половину вызова в голосе съедает подушка.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    Каким-то образом в результате По достается похвала. Похвала настолько сбивает его с толку, что он отрывается от подушки и поворачивается к папе с выражением лица, представляющим из себя среднее арифметическое между «ты серьезно?» и «ну, спасибо, что ли?» Как точно на это реагировать, По не знает. Но на всякий случай он садится, прислоняясь спиной к стене, и подтягивает колени к груди. И на всякий же случай сверху себе на колени укладывает подушку.

Подушка исполняет роль его щита и верной подружки в этом разговоре. С подушкой оно как-то спокойнее. Если что, можно будет просто уткнуться в нее. Притвориться памятником человеку, уткнувшемуся в подушку.

Первое и самое главное, что делает По, это не представляет, что опыт папы — это секс с мамой, потому что это последнее, что он хочет видеть в своем воображении. И это единственный — единственный — случай, когда он благодарен, что помнит маму больше по фотографиям, чем в жизни, потому что только и исключительно благодаря этому его воображение не подсовывает ему сейчас красочные картинки.

— Я не могу поверить, что обсуждаю это с тобой, — сообщает По, глядя на папу со все тем же выражением лица.

Как хорошо, что именно в это мгновение его воображение лажает. По не хочет знать, как родители сделали его. Правда. Честно. Совсем не хочет. И думать о том, что там папа мог спрашивать у мамы или наоборот, тоже. О звезды. Какой кошмар. По утыкается лицом в подушку вновь.

— Я слышал, что ей все равно будет больно, и будет, — о звезды, какой кошмар, что ты делаешь со своей жизнью, По Дэмерон, остановись, пока еще можно как-то сделать вид, что ничего этого не было, и забыть, забыть, забыть как страшный сон; По все равно договаривает едва слышно: — кровь.

Этот вопрос волнует его куда больше, чем все остальное. Как не сделать больно, когда все равно так или иначе сделаешь больно — это выглядит какой-то невыполнимой задачей. Другой вопрос, который волнует его, это что делать, если, вдруг, в самом ужасном сценарии тысячелетия, что-то пойдет не так. Страшилок про залетевших и последующие проблемы по школе ходило в сотню раза больше, чем, собственно, этих самых залетевших. По даже не уверен, что они существуют в его школе. Но откуда-то же страшилки берутся? Не бывает дыма без огня и все такое.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    Если до этого появление папы заставило его почувствовать стыд, то теперь, после его слов, По чувствует стыд. Даже Стыд. Стыдище. Стыдище размером с весь Явин-IV. По краснеет так, что кажется, пора вызывать пожарных, чтобы тушить его лицо. Если что-то там и оставалось от просмотра видео, то теперь все эти ощущения затмило Стыдищем. Ну почему он не догадался сам? Ему даже в голову не пришло! У него есть целый весь голонет, и вместо того, чтобы поискать чей-нибудь блог или еще что-то, он, разумеется, залез на порносайт. Ума палата.

Звёзды.

В кого он такой умный.

По сначала вжимается лицом в подушку сильнее, а затем, когда становится сложно дышать, наоборот, выпрямляется и садится ровнее. И ерошит волосы. Ладно. Ладно, он просто как адекватный, сообразительный человек посмотрит все остальное сам, в голонете. Но один вопрос в голонете он посмотреть не сможет. Разве что его папа и сам ведет какой-нибудь блог, где детализирует подобные вещи. Лучше бы не вел, конечно.

— Пап, а если я, — По набирает воздуха в грудь, — не буду осторожен? В смысле, не специально. А просто что-то, ну, пойдет не так? Под конец?

В этот раз По не утыкается в подушку, наоборот, смотрит на папу внимательно. Потому что есть вопросы неловкие, а есть — неловкие, и ему нужно знать честный ответ. По, конечно, понимает, что папа вряд ли выгонит его или еще что, но все же мысль о преждевременном отцовстве пугает По достаточно сильно. Он, конечно, любит Сиф — и очень сильно, и это навсегда — и, конечно, не прочь завести детей когда-нибудь очень сильно нескоро, когда ему будет лет, как папе, и он сможет совладать с подобной ответственностью, но все-таки. Что-то же придется делать.

Ну, или не делать, но от этого внутри По все обмирает и покрывается суровыми льдами. Или делать.

Нет, честно говоря, от любой опции все внутри По обмирает и покрывается суровыми льдами, аж дышать трудно и краска стремительно отливает от лица.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    По смотрит на папу недоверчиво. Потом вспоминает, как угонял а-винг. Потом вспоминает миллиард других проделок. Папа, кажется, физически не умеет ругаться. Что ж, в таком случае это похоже на правду. По отлепляется от стены и двигается ближе к папе, пока, наконец, не садится рядом и не опускает ноги на пол. О-о-очень осторожно задвигает коробку презервативов под кровать пяткой. Переводит дух. Кивает. Сначала сам себе, потом папе.

— Договорились, — серьезно добавляет он, как будто одного кивка мало.

Потом думает несколько мгновений — и про Сиф, и вообще. Все это максимально неловко, но что поделать, ведь так? Зато теперь папа всегда будет стучаться, а По никогда не будет смотреть эти видео при свете дня. И теперь он чуть лучше представляет себе, что можно сделать, чтобы не лажануть. Это важно. Это, вообще-то, чудовищно важно. Не лажануть.

По трет шею, совсем как папа, и смотрит на него краем глаза. Про маму он спрашивает редко, как-то привык за последние несколько лет, что лучше не бередить это, но вопрос так и просится на язык. В конце концов, у него вокруг шеи болтается ее кольцо, не то чтобы он забыл о ней совсем. Не то чтобы он может о ней забыть. По подкладывает подушку, которую до того держал на коленях, к стене и падает на нее головой, не сводя взгляда с папы.

— Как вы решили с мамой завести меня? Страшно было?

Он рассеянно вытягивает мамино кольцо из-под футболки за цепочку и бездумно, автоматически вертит его между пальцев. По часто делает так, чтобы успокоиться или просто от скуки. Есть другой вопрос, который его волнует, который он все хочет задать папе, но не решался до сих пор.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    По вдруг думает о том, что есть очень большая часть папиной жизни, о которой он знает или очень мало, или вовсе ничего. Жизни, в которой мама была жива, и они оба были молодыми, и вокруг была война. Мама никогда про это не рассказывала, а все, что можно было выспросить про это у папы, По выспросил, еще когда ему было лет десять. Он уклоняется от папиной руки, не позволяя трепать себя по волосам дольше положенных родителям подростков двух секунд, но улыбается — не радостно, скорее задумчиво.

Все вертит кольцо между пальцев.

Ну, однажды эту тему все равно придется поднять, наверное, да? Будет проще, если он сделает это сейчас — все равно то, с чего начался этот разговор, уже ничего не перекроет, ведь так? По поворачивает голову в сторону папы, окидывает его взглядом, вздыхает. Отворачивается и смотрит в потолок. На потолке лампа. Наверху шкафа у противоположной стены стоит красный крестокрыл на радиоуправлении. По с тех пор к нему и не прикасался — боялся сломать. Он все боялся сломать, что про маму, кроме а-винга.

— Если ты вдруг, — начинает По, шумно выдыхает еще. — Если вдруг будет — или есть, — он хмурится: эта мысль ему не очень нравится — но продолжает: — кто-то еще — в смысле, сейчас, после мамы — то это окей. Я не буду сердиться. Ты только скажи мне заранее. Чтобы я знал, когда мне не сердиться.

По хмурится, фокусирует взгляд на кольце. Он никогда не задавался вопросом о том, на кого больше похож, а окружающие разделились во мнениях практически поровну. Все сходились только в одном: все лучшее он взял от родителей. А потом эта тема как-то ушла из разговоров. Наверное, потому что По стал слишком взрослым. Наверное, потому что По стал слишком взрослым семь лет назад, перестав праздновать свой день рождения раз и навсегда. Он сжимает кольцо в кулаке, прижимает кулак к груди.

Смотрит на папу.

— Лучше сильно заранее. Чтобы я посердился где-то в промежутке и не испортил тебе там что-нибудь. Репутацию клёвого чувака или что там у тебя.

Семь лет прошло. Сложно не задаваться вопросом, каким бы он был, если бы мама была здесь. Каким бы был этот разговор. Каким бы был этот дом, каким был бы папа, светлее ли было бы его лицо. Не то чтобы По думает, что тот теперь обязан быть навеки привязан к памяти мамы — и он знает наверняка, что будет сердиться, если увидит рядом с папой кого-то еще, другую, чужую женщину — но они так редко говорят о маме, что ему сложно понять, как часто папа думает о ней.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    «Если это однажды будет чем-то достаточно серьезным» звучит так, что папа, в общем-то, уже был с кем-то еще, и По сердится, сжимает руку в кулак так сильно, что кольцо неприятно врезается в ладонь. Ему хочется спросить, когда, сколько женщин, сколько папа выждал, прежде чем просто выкинуть маму из головы и двинуться дальше, и По сцепляет зубы, хмурится, торопливо отводя взгляд в сторону. Он, возможно, понимает умом. Но сердцем — сердцем нет.

Папа говорит, что любит маму, объясняет что-то еще, и По чувствует, как глаза жжет, и встряхивает головой, поднимается из своей расслабленной позы. Он какой угодно сейчас, но не расслабленный. Хочется уйти отсюда, сбежать к Сиф, чем-нибудь заняться, чтобы отвлечься от мыслей. Полетать в а-винге, в конце концов. По упирается локтями в колени, на несколько мгновений закрывает лицо руками, потом просто подпирает ими подбородок.

— Как долго ты ждал, — голос не слушается По, и он прочищает горло, поворачивается к папе всем корпусом. Кольцо так и болтается на шее поверх футболки: — Как долго ты ждал? Ты хоть сколько-нибудь ждал?

По знает, что это не очень честно, что он говорит с таким вызовом. Он же сам только что сказал, что это нормально, семь лет ведь прошло — но это было до того, как папа начал говорить так, будто — да почему «будто» — все это время встречался, спал с кем-то еще, а По даже не знал, даже не узнал бы, если бы не заговорил первым. Но он заговорил и уже жалеет об этом. А может и нет. А может, и не жалеет, потому что есть нарывы, которые надо вскрывать, пока не сгнило всё вокруг.

[status]mischief managed[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]

    По даже поднимается с постели, поворачивается к папе, готовый продолжать этот бой словами — вон как он весь подобрался, напрягся, сосредоточился. Из головы вылетает начало этого разговора, все вылетает, потому что ему вдруг важно знать — а когда По узнает, когда папа перестает медлить с ответом — оказывается, что По не знает, а сколько нужно ждать. Ему хочется сказать, что этого недостаточно, что так нельзя, что это подло, но тогда — что — он соврал только что, когда сказал, что это окей? Что не будет сердиться?

Да он уже сердится. На взводе: дышит часто, сердце бьется гулко, как будто они сейчас тут с папой будут драться. Как будто По кинется на него с кулаками — за маму. По не кидается, конечно. Кольцо качается на цепочке раз, другой по инерции и замирает.

Шесть лет — это обалдеть как много.

Недостаточно. По кажется, никакого количества времени в его глазах не будет достаточно. Но шесть лет — это много. Это больше трети его жизни. Это большая часть времени, которая уже прошла с маминой смерти. По не знает, что сказать, ему кажется, это какая-то хитроумная ловушка, в которой он оказался, вроде бы, только своими усилиями — но папа, конечно, виноват тоже.

По не выдерживает, отводит взгляд в сторону.

— Ненавижу это, — негромко, но с чувством говорит он, цепляется взглядом за кожанку на спинке своего стула.

Что именно — это — По не уточняет. Только хватает кожанку и торопливо надевает ее. Она ему без надобности на улице, просто мамина. Ему хочется окружить себя мамой со всех сторон, отгородиться от папы как можно больше.

— Не хочу с тобой разговаривать.

По продолжает говорить все так же сердито, хватает из рюкзака на кровати комлинк и засовывает его во внутренний карман куртки. Торопится убраться из комнаты, пока не сказал что-нибудь еще обидное. Собственно, потому и не хочет разговаривать. Папа не виноват, что мама умерла. Никто не виноват. Некого винить, крифф подери.

— Я вернусь. Полетаю — и вернусь, — говорит он на пути к двери. Только на пороге застывает, бросает через плечо так же сердито: — Это все еще окей. То, что я сказал. Все еще в силе.

И торопится прочь из дома, через две ступеньки на лестнице, вон из двери в мамин а-винг, думает сначала просто посидеть и позвонить Сиф или Рою, или еще кому-нибудь, а потом передумывает. Какое-то время он и впрямь просто сидит в кресле пилота и вспоминает маму, теребит кольцо между пальцев, очерчивает ободок, сжимает его в кулаке. По даже не знает, на кого или что толком сердится. Когда его не отпускает и десять минут спустя, он достает комлинк из куртки, закрепляет его на приборной панели — если папа все же решит договорить с ним так — и поднимает а-винг в воздух.

[status]сын полка[/status][icon]https://s7.postimg.cc/ay4mw1saj/15-17yo.jpg[/icon][sign][/sign]