Под конец юужань-вонгской войны майор медицинской службы Хартер Калония подала рапорт, коротко сводившийся к тому, что «я устал, я ухожу», и улетела на родную Рейту — выращивать кабачки и редис. Она была уверена, что с нее хватит. Что за тридцать лет она навоевалась впрок. Что она имеет право однажды увидеть внуков, а не вот это вот все.

Эмилин Холдо появилась на пороге ее дома ровно в тот день, когда по непонятным причинам зачахла вторая порция отборной рассады. Вероятно, это был знак. Калонии чрезвычайно не хотелось, чтобы это было знаком, но кто бы ее спрашивал. Впрочем, Эмилин сказала, что больше никакой войны. Дипломатические миссии, добрая воля, «кабачки все равно завяли».

И вот теперь уже несколько недель они пребывали на планете LK-10347, она же «элька», она же — обочина цивилизации, разнесенная войной едва ли не до основания. Сюда, тем не менее, возвращались люди, тянулись медленные и печальные вереницы шаттлов. Под вечным дождем и вечным серым небом (двадцать солнечных дней в году, а что вы знаете об отчаянии?) возводили временные жилища, чтобы восстанавливать стены и крыши жилищ постоянных. Самый целый каменный дом в столице отдали их миссии. Но даже в нем было сыровато, мрачновато и зябковато.

А неделю назад в город пришла болезнь.

Она долго таилась. Долго вызревала в покое и сырости брошенных домов, долго росли — а потом мучительно умирали — на ней насекомые и грызуны, долго она перетекала из формы в форму, чтобы стать чем-то уникальным, возможным только здесь и сейчас. Болезнь вышла в люди и собрала смертельную жатву первым же взмахом: говорят, все началось с тех, кто работал на разборе завалов на северных окраинах, говорят, с ними сразу было что-то не то.

До их штаба новость дошла не в первый день, и Хартер жалела об этом сейчас, как ни о чем другом. Лазарет с инфекционными боксами они развернули только на третий или четвертый день. На пятый начали умирать люди. К седьмому дню из было достаточно для того, чтобы началась паника и эвакуация тех, кто мог эвакуироваться. Тех, у кого была возможность, деньги, связи. Их миссия тоже сворачивала свою деятельность, но...

— Сегодня уходит последний шаттл, — временно прервав работу в госпитале и лабораториях, Хартер добралась до дома, который все они занимали еще вчера. Сейчас здесь было тихо. Но комната, которую Холдо оборудовала под кабинет, выглядела так, будто никакой эвакуации нет. — Собиралась бы ты, не успеешь. Вещи грузят отдельно, учти, все их нужно обработать, чтобы не вынести эту заразу отсюда.

Обработать вещи. Проболтаться в космосе в течение минимум пяти дней — предположительный инкубационный период. Вернуть на «эльку» заболевших и начать все сначала. Неисследованная инфекционная болезнь, от которой нет вакцины, должна остаться вариться в собственном соку. Ценой любого количества человеческих жизней, увы.

— И надень маску, кто сказал тебе, что я не больна?.. — Калония поправила свою маску, прикрывавшую нос и рот. Маска, перчатки, смена всего этого каждые три часа — пока единственный способ защиты. В лабораториях идет работа, не прекращаясь ни на минуту, но какие здесь лаборатории — во-первых, и какие спецы — во-вторых. Прошлый век... О том, чтобы оставить их здесь одних, не могло быть и речи. Они еще не говорили об этом, но Хартер и не видела в этом смысла. Каждый выбирает для себя.

Хартер стояла на пороге комнаты, разглядывая то причудливые цветы на стенах, то саму Эмилин, которая тоже чем-то была похожа на цветок. Диковинный цветок с далекой планеты: лепестки из шелка, стебель из стали. Ей чудесным образом удается создавать вокруг себя красоту, в глубине души Калония даже немного завидовала этому свойству: она сама в вечных переездах настолько привыкла к аскетизму, что не смогла изжить его даже дома. Здесь ее комната тоже была безликой: кровать, стол, стул. А у Холдо — цветы!..

— Зря, — она качает головой, но не пытается отговаривать. Наблюдает за картами в руках, хотя ровным счетом ничего в этом не понимает. И не верит. Карты — врут, пророчества — врут, надежды — врут, правда происходит только здесь и сейчас. — В столице не одобрят, глупо терять талантливого дипломата в какой-то чумной дыре. Но, может быть, ты сможешь убедить их направить нам кое-какое оборудование и медикаменты? Единичная поставка, ничего запредельного, с этими препаратами даже в войну проблем не было, но здесь их не было и не будет, а надо бы. Вечером пришлю тебе список, сделай с ним что-нибудь, ладно?

Хартер не говорит «я тоже остаюсь», но последний шаттл улетает сегодня засветло. Они остаются вдвоем, и хотя она беспокоится за Эмилин — она все же рада тому, что не будет здесь одна. Будет, с кем посоветоваться, с кем перекинуться вечером парой слов, на кого положиться в организационных вопросах, потому что заниматься одновременно медициной и организацией было бы трудно.

— Кто-нибудь из руководства «эльки» остался на месте или сбежали все? Нужно прекратить панику. Сделать заявление. Дать людям... да, дать людям надежду, потому что больше мне им пока нечего дать. Дать им инструкции, алгоритм действий, потому что это кошмар: кто обматывается тряпками, кто пытается заморозить детей, кто заперся дома и готовится к смерти. Сейчас мы, в числе прочего, пытаемся повторить состав этих масок, чтобы им можно было пропитывать любую ткань, это возможно, но это требует времени. Всё требует времени...

Женщина говорит ровно, размеренно, четко, будто делает доклад перед руководством. На деле-то, конечно, так оно и есть, но она воспринимает Холдо скорее как равную, как союзника, как коллегу. Это не мешает ей выполнять ее распоряжения — или перестать их выполнять, если они станут неблагоразумны. Пока, впрочем, подобного не случалось. Только на последней фразе Калония позволяет себе чуть снизить градус делового тона, вздохнуть, устало растереть виски ладонями в перчатках. Всё требует времени, а времени им никто не даст. Болезнь не замрет, она разгорится сильнее.

— Еще — мне нужно выйти в город ненадолго. Сегодня не вышел на работу самый толковый врач из здешних и не прислал никаких вестей о себе. Если он заболел, я хотя бы заберу его к себе.

— Если я расслаблюсь – я упаду, — на предложение выдохнуть Хартер только качает головой и произносит фразу, которую она произносит на любое предложение успокоиться. Она честно попыталась, вернувшись на Рейту – у нее честно не получилось, и теперь женщина вновь горела работой, оценивая любую чужую жизнь гораздо дороже своей. – Я напишу медицинскую часть к твоим сообщениям. Доступным языком. И да… имена врачей, с которыми лучше иметь дело на большой земле, тоже напишу. Пусть вспомнят партизанскую молодость, в конце концов.

Хартер улыбнулась, делая пару глотков из чашки. Многие из тех, кто лечил в Восстании «вилкой, бакта-пластырем и местной флорой» — уважаемые люди сейчас. Хорошие врачи в хороших клиниках на разных планетах. Кто-нибудь да откликнется на ее просьбу, соберет гуманитарную помощь, а то и прилетит сам. Но пока они здесь одни. Она даже не представляла, насколько одни, думая, что хоть кто-то из местных политиков проявил стойкость. Но нет.

— Если у тебя нет сейчас ничего срочного, то надень еще перчатки и пошли. По прогнозам скоро будет дождь, возьми что-нибудь, если хочешь.

…Вместе с Холдо Калония выходит в город. Город тих и обманчиво спокоен. Но несмотря на разгар рабочего дня нет людей на рынке неподалеку, нет деловито снующих рабочих, почти нет транспорта, нет детей, путающихся под ногами, даже животных нет – только в одном месте им переходит дорогу, вальяжно переваливаясь, большая серая крыса. В лужах от недавнего дождя плавает мусор – никто его не убирает. И это только начало, первые недели, первые дни! Хартер вспоминает Корусант. Крайтос. Ей не хочется его вспоминать и тем более – о нем говорить.

— И какой политический строй ты установишь на своей новой планете? – спрашивает она Эмилин, чтобы не идти в траурном молчании. – Абсолютную монархию, я полагаю? Будешь править справедливо и мудро? Если будет кем править, кхм. Тут минут двадцать ходу, если не заблудимся.

В ожидании дождя воздух застыл невыносимой духотой. Не жарко, но хочется свежего воздуха, а вместо него только испарения неисправной канализации – чем дальше от центра, тем ощутимее их запах. Проходя мимо некоторых домов, она чувствует и еще что-то – пахнет болезнью. На четвертой стадии на теле не остается живого места от болезненных багровых волдырей. Они лопаются, и все пространство заполняет запах гноя, открытые окна помогают, но не сильно. Больных с такой стадией пока немного. Пока. За ней ничего нет, только смерть.

— Здесь, кажется, — они останавливаются у низенькой деревянной времянки: окна заколочены, а дверь, наоборот, распахнута. Калония медлит, опасаясь худшего, но ей нужно знать. – Эй, есть здесь кто-нибудь? Хозяева? Трэвис? Мне нужен доктор Трэвис Верза!

Никто ей не ответил. Калония сперва хотела попросить Холдо остаться на пороге, но не стала даже начинать, только повернула голову, чтоб убедиться в том, что та в маске и перчатках, а потом решительно шагнула внутрь. За занавеской, вместо стены отделявшую одну часть времянки от другой, ей померещилось какое-то движение, и она решительно ее отдернула. За занавеской обнаружился Трэвис Верза собственной персоной – невысокий плотный мужичок, который судорожно запихивал в чемодан последнюю рубашку, которая туда уже не лезла, а при виде женщин немного остолбенел.

Хартер вздохнула и отвернулась. Его право.

две недели спустя
____________________

Вчера прибыл шаттл с «гостинцами» с большой земли. Откровенно говоря, Хартер не верила в него до того самого момента, пока пилот не связался с Холдо и не сообщил о прибытии груза. Приземляться он не стал, никто из ее коллег также не пожелал поучаствовать в увлекательном приключении «попробуй выжить в разгар эпидемии», но уже и сама гуманитарная помощь была великим чудом. Калония уже успела привыкнуть к постоянным неудачам, сопутствующим ей здесь, так что о большем и просить не смела.

Большую часть ночи и всю первую половину сегодняшнего дня она занималась сортировкой того, что упало им с неба в нескольких объемистых капсулах. Лаборатория получила существенное подкрепление и хорошее подспорье для продолжения исследований. Могло показаться, что они не продвинулись ни на йоту, что все бессмысленно, она и сама порой, мучаясь бессонницей, почти опускала руки, но приходил новый день и с ним новые идеи. Отрицательный результат – тоже результат, если вирус невозможно нейтрализовать уже десятком способов, значит, может сработать одиннадцатый или двенадцатый.

Вот только попробуй объяснить это людям. Людям, которые умирают мучительной смертью, людям, которые видят, как умирают их родные и близкие. Обезумевшему от горя и страха человеку ничего не объяснишь. Тем более, что Калония могла сказать им только одно: это – еще только начало, и пока у нас есть силы хоронить мертвых, пока есть вода и еда, пока беспорядки пытаются сдерживать – все еще только начинается. Но говорила она, конечно, о другом: о ходе исследований, о том, какие предосторожности следует соблюдать, о том, как облегчить страдания тяжело больных.

А потом у кого-то закончилось терпение. В окно лаборатории влетел первый камень, вдребезги разбив и само окно, и несколько пробирок, что стояли на столе. Молоденькая лаборантка, изучавшая что-то под стеклом микроскопа, вскрикнула и отпрянула. Хартер, наоборот, кинулась к окну от своего рабочего места, чтобы увидеть там небольшую разношерстную толпу человек в пятнадцать. Один из толпы запустил в лабораторию еще одним камнем, да тот не долетел.

— И как это понимать, уважаемые? – поинтересовалась Калония почти скучающим тоном. – Вы сейчас разбили первый и единственный образец лекарства, возможно.

Люди негромко зароптали, но назад не подались.

— Вы только обещаете! – подал голос кто-то из тех, кто посмелее. – Опыты на нас ставите!

— Без вас этой заразы вообще бы не было! – подхватил второй голос.

— Что это вчера упало вам с неба, а?! – возмущенно потребовал ответа третий. – Улетать собрались втихую? Бросить нас, как все, бросить?!

— Так, — Калония не позволила себе ни вздохнуть, ни поморщиться, только устало сгорбила спину. – Давайте внесем немного смысла в наш разговор, пожалуйста. И не будем разговаривать через разбитое окно, сейчас я к вам выйду.

Несмотря на возражения притихших было коллег женщина направилась на улицу, по пути связавшись по комлинку с Холдо. У той всегда как-то лучше получалось общаться с радикально настроенным населением.

— Эмилин, у меня тут восстание. Хочешь посмотреть?

Эмилин появилась быстро, и Хартер была ей за это очень признательна. До ее прихода они с местным населением успели перекинуться несколькими фразами вида «вы ничего не делаете!» — «это не так, и сейчас я вам объясню» — «не надо нам ничего объяснять!», и никакого конструктива это в диалог не внесло. При виде Холдо люди немного угомонились, будто чего-то от нее ожидая, но это молчание было недолгим.

— Конечно, — Калония кивнула, подхватывая речь Эмилин, и покосилась на нее украдкой, будто сейчас должен был пойти суфлерский текст. Но текста не было, сплошная импровизация. Она была привычна импровизировать перед одним пациентом, когда его нужно было успокоить или напугать, но вод перед целой толпой... Ну, ничего. Представим здесь этого самого одного человека. Вперед. — Конечно, мы используем болезнь. В течение трех недель мы: первое — провели наблюдение за всеми стадиями болезни у разных полов и разных возрастов: второе — выявили возбудитель болезни: третье — провели серию опытов для выведения вакцины и лекарства; четвертое — получили возможность облегчить симптомы...

— Да! — чья-то злобная насмешка из толпы. — Теперь люди мучаются дольше и умирают не сразу!

— Сами-то они здоровы! — еще один голос.

— Зачем вам улетать, вы же не болеете! — ответ Холдо никого не смутил, люди немедленно придумали новый упрек взамен того, который не сработал.

— У меня обе дочери вчера умерли! — мужской голос не был злым, в нем было столько бессильной горечи, что Харте невольно вздрогнула. — Помогите хотя бы детям!

— Мы работаем днем и ночью, — продолжает Калония, когда стихает очередная волна возмущений. — Работают врачи, такие же люди, как вы. Здешние жители, горожане, у которых, как и у вас, погибают близкие. Но они работают на износ, чтобы помочь всем нам. Подумайте об этом. Средство, облегчающее симптомы — не продление мучений, это значительный шаг в поиске вакцины. Работа идет тяжело, не стану скрывать. Не хватает оборудования и умных голов. Кое-что мы получили вчера и сможем продвинуться дальше. Обо всех новостях вам докладывает Эмилин Холдо, она продолжит это делать и дальше.

Возмущений не последовало, но чья-то горячая голова требовала действий, и откуда-то из толпы в них полетело что-то... Вероятно, что-то из сгнившего фруктово-овощного провианта этой планеты. Хартер не успела увернуться, и бурое дурно пахнущее пятно растеклось по белизне халата. Не сдержавшись, женщина брезгливо поморщилась, но смолчала.

Люди еще что-то бурчат, тушуясь под взглядом Холдо, внимая ее строгому голосу — Хартер на них не смотрит. Она смотрит на саму Эмилин, чуть повернув голову вбок, чуть скосив взгляд: люди не должны заметить. Ни этого взгляда, не беспокойства, которое закрадывается в ее сердце. Пятна на халате можно отстирать, стекло можно вставить, но что, если...

— Завтра попробую починить ваше стекло, я немного в этом смыслю, — неуверенно, но достаточно громко, чтобы Калония его услышала, сообщает тот голос, который недавно говорил о смерти дочерей.

— Да мы че — мы ниче... — это, похоже, те, которые бросались джоганами, голоса из последнего ряда. Торопятся ретироваться первыми.

— А мы, как будто, не работаем, кто вас кормит, спрашивается... — это кто-то еще, уже уходя.

Словом, бунт заканчивается, толком не начавшись. Хартер поворачивает голову и видит, как кто-то из лаборантов уже заклеивает стекло пленкой. Да, если оно развалится окончательно, будет обидно, воздух в лаборатории постоянно подвергается обработке, что дает медикам дополнительные шансы не нахвататься собственных же вирусов.

— Ты плохо себя чувствуешь, — Хартер не спрашивает, она утверждает, когда аккуратно подхватывает Эмилин под руку и ведет ко входу в здание. Все волнение скрывается за спокойствием голоса. Рано паниковать, пока ничего не доказано. — Скажи мне, что тебя беспокоит. И, в любом случае, сейчас возьму у тебя кровь, лучше перестраховаться.

Калония не думает о том, что будет делать, если Холдо заболела. Она просто аккуратно ведет ту по лестнице и заводит в первое свободное помещение на первом этаже. Раньше здесь был кабинет руководителя лаборатории, но он успел купить себе место на шаттле. Сейчас кабинет иногда занимала сама Хартер, но ненадолго, больше она торчала с пробирками или пациентами. Стол, шкафы, диван для посетителей — стандартная обстановка.

Все это время Хартер относилась к болезни отстраненно, как, в общем-то, и должен относиться врач. Болезнь была по одну сторону — она по другую. Ей было искренне жаль каждого заболевшего и каждого умершего, она расставила смены так, что и в лаборатории, и в госпитале работа шла круглосуточно, но в то же время сложно было не восхищаться силой и размахом, с которыми шла по планете смерть. Один раз она видела подобное — когда на Корусанте бушевал Крайтос, но и тогда вопрос был не в лекарстве, а в том, где его взять.

Все это время болезнь не касалась ее лично. За себя не было страшно: она просто приняла то, что в какой-то момент умрет, потому что нельзя столько контактировать с больными и вирусом и не заразиться. Надо было просто протянуть подольше, чтобы потом местные смогли доделать лекарство без нее. Но вот Холдо не умирала ни в одном из сценариев в ее голове. Не должна была. И не умрет.

— Подожди меня здесь, — говорит Калония так, словно Эмилин может куда-то уйти, и отправляется за иглой, пробирками и анализатором, по пути рассуждая о том, как долго Холдо уже чувствует недомогание. Вчера они виделись, и ничего не было заметно. Значит, болезнь развилась быстро, значит, это первый день? Сколько ей осталось времени для работы? Успеет ли?.. Нет, последний вопрос отмести как нецелесообразный.

В лаборатории Хартер держится спокойно, успевает отдать пару распоряжений, просит найти и оставить на видном месте актуальный график смен, мимоходом забирает все необходимое — от салфеток до анализатора. С этим возвращается на первый этаж.

— Положу тебя в госпиталь, — негромко обещает Калония, присаживаясь рядом, перетягивая руку Эмилин жгутом, вскрывая стерильную иглу и готовя пробирку под кровь. — В отдельную палату со звукоизоляцией, душем, головизором и симпатичным медбратом. Берегла для себя, но да что уж теперь. Если этот не понравится, отловим другого, не беда, — пока она снимает жгут и несет бред, заговаривая зубы, пробирка быстро наполняется кровью. Уже через несколько секунд Хартер погружает ее в анализатор и заклеивает место укола бакта-пластырем. — Не бойся, Эмилин. Слышишь меня? Не бойся. Мы успеем. Я клянусь тебе, мы успеем.

Редко она обещает что-то больным. Почти никогда. Но сейчас эта клятва нужна ей самой. Чтобы выполнить и никак иначе.

— Ты сможешь идти? Нет, давай лучше я раздобуду кресло.

Если до этого дня лаборатория работала в полную силу — теперь она начинает работать на пределе возможностей. А потом и за их пределом. Калония забирает всех врачей из госпиталя, оставив там только младший медперсонал и добровольцев. Она скрупулезно отводит каждой из трех смен по восемь часов сна, но спальню организует в ближайшем доме, чтобы люди тратили минимум времени на дорогу и прочие незначительные мелочи. За трехразовым питанием она тоже следит, не позволяя никаких «не буду» и «не хочу» — ей нужны люди, которые стоят на ногах. Которые соображают. Да, все хуже с каждым днем, потому что шестнадцать рабочих часов в сутки — это бесчеловечно. Но необходимо. И люди работают. Она работает тоже.

И при этом являет собой самого недисциплинированного работника изо всех. Ей некому приказать уснуть или поесть, и первые двое суток женщина проводит на ногах. Потом ее просто-напросто срубает на долгих четырнадцать часов, и состояние после этого такое, словно она пережила не долгий отдых, а трехмесячный запой. Приходится признать необходимость режима и для себя тоже, но нарушать его получается чаще, чем соблюдать. В какой-то момент от кафа тошнит прямо в чашку из-под кафа, а в висках стучит так, будто вокруг не стерильная лаборатория, а каменоломня.

Долго ничего не получается. Все идет по тому же сценарию: предположить, испытать, отвергнуть. Последние образцы испытывали на людях, потому что лаборатория уже не могла предоставить достаточной достоверности. Люди умирали. Время шло. Люди умирали, об том докладывали из госпиталя, Хартер уже не испытывала по этому поводу никаких эмоций, только вычеркивала из списка неудачный вариант. Она не спрашивала, жива ли Эмилин. Узнай она, что Холдо мертва, у нее бы просто сдали нервы. Они и так сдавали, но пока это можно было держать под контролем, а кому нужен бьющийся в истерике руководитель лаборатории?..

Потом один из подопытных вдруг приходит в себя на второй день после получения лекарства. За ним приходит и второй. С каждым новым уколом им становится лучше.

Калония воспринимает эту новость с усталым равнодушием. Одной группе медиков она приказывает сосредоточиться на синтезе и очищении удачного образца, вторую группу, числом поменьше, оставляет искать новые варианты, на тот случай, если радость находки окажется преждевременной. Впрочем, с каждым новым днем оона переводит людей из второй группы в первую. Лекарство действует. Лекарства нужно много. Они успевают помочь не всем, но они уже могут помочь хоть кому-то.

Холдо лежит в госпитале уже семь дней. На седьмой день Хартер спрашивает о ней и узнает, что Эмилин жива. Это тоже не вызывает никаких эмоций. Сознание услужливо подсказывает, что еще пара дней — и никаких эмоций не будут вызывать уже похороны. Это если получится похоронить. Мертвых сжигают за городом. Или уже не сжигают, или уже некому сжигать — она давно не интересовалась обстановкой. Но нет, Холдо не умрет. Калония сама ходит делать ей уколы четыре раза в день. Четыре дня по четыре раза в день.

Лаборатория все еще работает на износ: лекарства нужно много. Хартер теперь разрывается между ней и госпиталем, а еще ходит к Эмилин, наблюдает за тем, как сменяется сном тяжелое забытье, как закрываются язвы, покрывшие все тело, как та понемногу становится сама на себя похожа. семь дней проходит в поисках лекарства и еще четыре — в ожидании стабильно-положительного результата.

одиннадцать дней спустя
______________________

Сегодня ей пришлось оставить свой пост и в лаборатории, и в госпитале, и впервые за все это время выступить перед людьми. Калония не умела говорить так же гладко, как подруга-политик, да она и не старалась в этот раз, измученное сознание рождало только короткие обрывистые фразы. Но их суть была ясна: лекарство найдено, его производство не прекращается ни на минуту, также идет работа над вакциной.

В палате Эмилин она оказалась только поздним вечером и увидела на обычно пустом прикроватном столике стакан воды и пустую тарелку. Что-то, намертво заледеневшее в груди одиннадцать дней назад, оборвалось. Она тяжело привалилась к двери и закрыла глаза, не зная, что сказать, что спросить. Хотелось спать. Дня три, а лучше пять.

— Одиннадцать стандартных дней, — отзывается Хартер и пока что не пытается оторваться от двери и сделать шаг. Отвечает она скорее на автопилоте, чем осознанно. Одиннадцать стандартных дней. Чуть больше по времени «эльки», но незначительно, на половину суток или около того, поэтому все время их пребывания здесь Хартер предпочитала ориентироваться на время Корусанта, чтобы не потеряться в неделях и месяцах. Но сейчас она все равно в них теряется. Одиннадцать дней — а какое число было, когда все это началось? Нужно будет свериться с календарем. И перебрать почту на датападе — своем и Эмилин — если им вообще кто-нибудь писал, конечно. — Ты почти умерла. Мы едва успели. Не знаю, сколько времени это заняло бы, если бы ты не заболела. Думаю, несколько больше.

Она признается в этом только Холдо, хотя не хочет признаваться даже себе. Никто не сказал бы, что Калония работала спустя рукава до болезни Эмилин, но все же она работала не на пределе, не за пределом, может быть, они смогли бы выиграть еще несколько дней, еще несколько человеческих жизней, если бы... Нет, не думать об этом. Всех спасти невозможно — именно этому учат с первых курсов Академии, но на самом деле этому учишься потом всю жизнь. И не можешь смириться, до сих пор.

— Так что ты тоже внесла свой вклад в это безобразие. Как ты себя чувствуешь? Голова болит? Тошнит? Суставы не болят? Как заживают язвы? — она все-таки находит в себе силы расстаться с надежной опорой и подходит ближе к Эмилин, внимательно всматриваясь в ее лицо, будто надеясь без всяких слов найти на нем ответы. — Сядь, сядь, а лучше ляг, куда ты. Тебе еще несколько дней нужно лежать в постели, даже не думай начинать какую-то бурную деятельность. К тому же... толку-то ее начинать. Не для кого. Здоровых осталось мало, только мертвые, больные и выздоравливающие. Половина моих врачей слегла, хорошо, что им мы успеем помочь... почти всем. Хорошо, что хоть кому-то.

Хартер, слегка покачнувшись, успевает опереться ладонью о спинку стула. Она подтаскивает его ближе к кровати и садится, ей, в отличие от выздоравливающей Холдо, совсем не хочется геройствовать, в смысле, пытаться устоять на ногах. Ей, пожалуй, не хочется ничего, только где-то на краю сознания бьется мысль, что надо бы связаться с детьми, она не общалась с ними с начала эпидемии. А еще жужжит навязчивой мухой вопрос о том, достаточно ли маленькой планеты за то, что она так и не нашла, не спасла, не уберегла мужа. Наверное, нет. Наверное, ничего и никогда не будет достаточно.

— Думаю, через пару недель мы сможем отсюда убраться. Может, больше, зависит от того, как пойдут дела с вакциной. Главное, чтобы не пошла вторая волна заражения. Не хочу думать, что тогда будет со всеми нами.

— Люди, у которых всю жизнь был дом, не хотят уходить даже с пепелища, я помню, мои родители отстраивали дом дважды, потому что сначала планету захватил Альянс, потом Империя, потом Новая Республика, а жить-то было где-то надо... — Хартер улыбается, вспоминая письма отца, всегда ироничные, даже когда больше хотелось плакать, чем смеяться. Они пережили всю эту чехарду правительств, а вот вторжение вонгов пережить уже не смогли. — Поэтому я не думаю, что «элька» опустеет, когда сюда пойдут корабли с гуманитарной помощью — с ними вернутся и беженцы. Чиновники тоже вернутся, так что тебе придется заготовить для них пару назидательных речей, я после всего того могу только нецензурно выражаться.

Калония понимает, что останься здесь члены правительства — их бы тоже не пощадила болезнь, не замечавшая разницы между бедными и богатыми, мудрецами и дураками. Но она видела, как командующие последними покидают свои корабли, видела достаточно примеров человечности и чести, чтобы считать это нормой, а не подвигом. На ее взгляд губернатор должен был остаться. Впрочем, примеров трусости и подлости она тоже видела немало...

— Отгул?.. — пробуя слово на вкус, она тихо смеется и устало трет ладонью лоб. — Какое странное слово, я уже забыла его значение. Жаль только, что гулять тут негде, болезнь быстро обглодала город, а что не болезнь, то некоторые предприимчивые здоровые. Не знаю как, но надо бы припугнуть их и прекратить мародерство, у тебя это как-то... убедительно получается. Я принесу тебе датапад завтра, если будешь чувствовать себя хорошо. Мне тоже не помешает разобрать почту, в эти дни я даже не заходила в свою комнату...

Спать на диване в кабинете сбежавшего начальника лаборатории было сперва неудобно и холодно, а потом ничего, потому что спать на составленных в ряд стульях в самой лаборатории было еще неудобнее. Впрочем, Хартер никогда не была избалована комфортом, каюты военных кораблей не способствовали. Так что сейчас она едва не проваливалась в сон даже здесь, рядом с кроватью Эмилин. Пара размеренных покачиваний на стуле, и вот глаза уже невольно закрываются. Но слова Холдо отгоняют подкрадывающийся сон.

— А? А, брось. Дома я чувствовала себя более мертвой, чем чувствую сейчас. Так что я бы изводила кабачки с упорством, достойным лучшего применения, если бы не ты, и в конце концов совсем повредилась бы умом. Так что я останусь с тобой здесь, а потом полечу дальше. Мне нужно быть нужной, а детям я нужна уже не слишком, им пора уж думать о своих семьях, а не обо мне.

три дня спустя
______________

Вечер дня, в который Эмилин пригрозила ей отгулами, Хартер все-таки провела на работе. На следующий день она принесла ей датапад и собиралась вернуться в лабораторию, но не тут-то было — оказалось, что выходные начались у нее с этой самой минуты. Странное было чувство. Абсолютная пустота, незнание, куда себя деть, смертельная усталость и растерянность.

Часть дня заняли переписка и переговоры с детьми. Выговор от Лоры, сдержанное беспокойство от Калена — она с радостью приняла все, долго извинялась перед обоими, рассказывала все как есть — про эпидемию, про болезнь Холдо и поиски лекарства, про то, что с ней все в порядке, да, вид больной, но это бессонница, да, конечно, она отправляется спать прямо сейчас.

Следующие два дня Калония действительно занималась только тем, что ела и спала. Когда она попыталась сунуться в лабораторию, ее оттуда просто-напросто выгнали, и можно было не сомневаться, что без твердой руки Эмилин тут не обошлось. Спорить, впрочем, не было никаких сил. Живым человеком, у которого есть какие-то желания и помыслы, она почувствовала себя только к концу третьих суток, и тогда решила разыскать Холдо.

В лазарете той уже не оказалось, пришлось отправиться в ее комнату-кабинет. Хотелось начать разговор с того, что еще рано вставать, что Эмилин зря отпустили, что надо отдыхать, что она требует немедленно... Но, поразмыслив по дороге, Хартер даже не стала тратить на это слова.

— Всё. Больше я спать не могу, — вместо доброго утра сообщила Калония, остановившись на пороге. Она все еще в маске — карантин никто не отменял, — но глаза над маской уже не выглядят больными, да и голос стал куда бодрее, долгий здоровый сон способен творить чудеса. — Скажи лаборатории, что мне уже можно работать, они же выгнали меня едва не пинками тем утром! А потом еще родная дочь обругала последними словами... И расскажи, что изменилось за три дня, я в совершенном вакууме, как будто тоже проболела две недели. Лазарет разгрузили хоть немного? Люди перестали умирать? — теперь, когда усталость отступила, ей снова нужно было быть в центре событий.

— Я удивилась тому, что так и не прилетел никто из врачей, — Хартер берет в руки чашку, но не садится, медленно ходит по комнате, разглядывая стены, потолок, каждую причудливую деталь, которую Эмилин играючи вносила в интерьер, просто приносила с собой. Страшно подумать, что все это могло умереть вместе с ней. – И огорчилась. Никогда не привыкну к тому, что после Восстания люди научились жить по-другому, думать по-другому. Я не научилась. Да, смывай, я подожду и допью чай, он отличный, как всегда.

…Когда Эмилин возвращается, Хартер с интересом рассматривает перемены в ее облике. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь видел натуральный цвет волос Холдо? Застал те времена, когда она не красила их в безумные цвета? Сложно сейчас было представить ее блондинкой или брюнеткой, а вот зеленой или фиолетовой – да, это запросто. И, казалось, никакие обстоятельства не способны приглушить эту яркость. Даже война, даже эпидемия, даже едва не случившаяся смерть.

— Когда выберемся отсюда – надо будет, по твоему примеру, покрасить волосы в синий. Так мы в наших гуманитарных миссиях будем смотреться еще более экстравагантно. Или подождать, пока поседею окончательно?.. – Калония поправляет повязку, прежде чем выйти из комнаты. Ее очень радуют новости о том, что болезнь почти перестала уносить жизни, но она все еще может это делать. А если вирус мутирует, а если им не хватит сырья для вакцины, а если… Нет, здесь еще полно работы, рано уезжать. – С такими приключениями, как здесь, ждать осталось недолго. Держись за меня, если устанешь. Так какие привычки ты собралась побеждать? Я бы, наоборот, какой-нибудь придалась бы. Иногда завидую мужчинам: надрался и забылся.

Они выходят на улицу. На улице удивительно солнечно – и удивительно пусто. Небольшая площадь, на которой располагается их «штаб», засыпана мусором – бутылки, бумага, какое-то тряпье, битое стекло, даже какая-то мелкая домашняя утварь и сломанная мебель по углам – то ли из своих домов выносили, не желая умирать в хламе, то ли из чужих, но не донесли.

На отходивших от площади улочках было чуть чище, но в них стоял еще запах болезни: пустых домов, мертвых тел, гари, помоев, какой-то неопознаваемой кислятины. Хартер не морщит нос – за всю свою жизнь она привыкла к неприятным запахам, она оглядывается, высматривая хоть какие-нибудь признаки возвращающейся жизни.

— Я слышала, где-то уже начали прибирать, вывозить мусор, готовить места, чтобы похоронить оставшихся умерших. Но здесь еще так пусто…

— Думаешь, сможешь наставить их на путь истинный?.. – интересуется Хартер с весьма скептической интонацией. Потом, подумав, добавляет. – Хотя ты-то действительно сможешь.

Есть в Эмилин что-то такое. Из-за чего она, наверное, и пошла в политики. Но при этом смогла остаться порядочным человеком, в отличие от многих. Словом, что-то такое парламентерское и ораторское, чего в самой Хартер не было, поэтому она неловко чувствовала себя перед любыми слушателями, которых больше трех. Вот сейчас она не может предположить, что именно задумала Холдо, но ведет ее туда, куда та просит. Долго идти им не приходится, вот дом Трэвиса Верзы.

Верза погиб полторы недели назад. Нельзя сказать, что в нем проснулась храбрость, любовь к родине или еще что-то подобное, но все же он, заболев, с готовностью тестировал на себе опытные образцы сыворотки, а это порой доставляло больше страданий, чем сама болезнь. Врачебный «взгляд изнутри» был важен, и они получили его – от Верзы в том числе.

И было обидно, что сейчас дом врача, отдавшего жизнь на благо своей планеты, разносят на сувениры.

— У него ведь семья улетела в эвакуацию, может, они вернулись бы, — негромко говорит Калония, проходя мимо аккуратно сложенных вещей к двери. Вот и тот чемодан, который Трэвис собрал, но с которым так и не улетел. Похоже, он так и пролежал собранным до самой смерти владельца, некогда было думать о вещах. У чемодана крутится большой рыжий фелинкс, может, Верзы, а может и соседский – в их первый визит он им не встретился. – И живность жалко. Даже трогать нельзя, вдруг болеет. Пойдем посмотрим, может, еще здесь твои мародеры.

Долго ждать им не приходится, стоит только подойти к двери, как навстречу им из дома выходят сразу трое, у каждого в руках стопка вещей, тащат все: какие-то покрывала, большую кастрюлю, стопку книг и настольный светильник. Это если не считать всего того, что уже лежит у дома. Все трое парней выглядят очень молодо, на первый взгляд не дашь и двадцати. Вид они имеют грязноватый, но при этом Калония не замечает следов болезни на коже. Повезло, что сказать.

— Это наше место, тут уже нечего ловить, мамаши, — сообщает тот, который несет светильник и книги. – Идите, там дальше по улице.

— Да как вы!.. – Хартер хоть и хотела оставить переговоры за Эмилин, но от возмущения удержаться невозможно. – Здесь жил врач, он ваши жизни спасал!

— А теперь здесь никто не живет, — резонно замечает другой, с кастрюлей и пакетом столовых приборов. – Выметайтесь, пока по-хорошему.

Нигма Трилк и два его товарища еще некоторое время озадаченно таращатся на Холдо, чешут затылки и переглядываются, обмозговывая как будто бы заманчивое и многообещающее кадровое назначение. Хартер тоже позволяет себе немного потаращиться, но потом тайком усмехается и кивает: поняла, мол. Она не знает, сработает ли эта нехитрая уловка, но на молодежи может и сработать.

— Вещи можно собирать в большом пустом доме на центральной площади, — подумав, вносит она свою лепту в план по перевоспитанию молодежи. — Там будет удобно сортировать и раздавать. Вам нужны будут помощники, наберите из надежных людей и вечером приходите с ними.

— Ничего, если я брата возьму? — с озадаченной осторожностью уточняет Нигма. — Он болел... но он уже почти в порядке, его завтра обещали выписать!

— Ему нельзя заниматься тяжелой работой, но он может сидеть на складе и вести учет, почему нет, — легко соглашается Калония, поддерживая инициативу, пусть это даже инициатива получше устроить своих. Лучше так, чем грабить дома. — Если у кого-то возникнут к вам вопросы, можете направлять их прямиком к Эмилин Холдо.

— А как быть... — осторожно подает голос один из новоявленных заместителей. — Ну, с фелинксами там, с флуппи, с другой живностью? Им бы тоже как-нибудь помочь.

— Мне жаль, но нет, — Хартер отрицательно качает головой. — Они восприимчивы к болезни, как и крысы, как и часть птиц. Мы займемся вакцинацией и лечением животных, но только тогда, когда стабилизируется ситуация с людьми. Хотя, постойте, флуппи — это... те мохнатые шарики, да? Они имунны, мы даже использовали их кровь в первых разработках. Она не пригодилась, но им болезнь не страшна.

— О! — радостно восклицает «заместитель», бросает награбленное в ближайший угол и ныряет за спинку кровати. Несколько секунд там происходит какая-то возня, а потом он появляется с забавным существом на руках. Существо, размером с большого ежа, выглядит как шарик коричневого меха с четырьмя коротенькими лапками, черными бусинками глаз и... пастью. То есть, пасть сперва не видно под мехом, но вот флуппи, недовольно фырча, разевает ее, и в ней виднеются ряды остреньких белых зубов. Очень остреньких. — Это вам! — парень протягивает зверька Эммилин. Тот вертится и норовит тяпнуть за руку не то мародера, не то Холдо — ну, кого получится, хоть кого-нибудь!

— Здешняя фауна, — поясняет Хартер, предусмотрительно отступая на шаг в сторону. — Говорят, они ручные. Этот, наверное, оголодал.