Весь путь от базы до Адарлона смазывается в единый вихрь планет, гиперпрыжков, звезд, вытянутых в тоненькие белёсые ниточки по краям кабины. Ему приходится хорошо подумать, как скрыться от местных военно-воздушных сил, чтобы не навлечь беды ни на себя, ни на семью Ло, ни на Сопротивление, поэтому до дома мистерсс Ло он добирается долго. Дольше, чем хотел бы. Когда он оказывается на нужной улице, на дворе уже глубокий, густой вечер — кажется, эту почти ночную синеву можно пить прямо из воздуха.
    У По нет с собой ничего: ни цветов, ни сластей к чаю — он сейчас не самый лучший гость, но ему все равно. До сих пор не верится только, что вице-адмирал Холдо так легко отпустила его, что он даже сел в собственный крестокрыл и сам полетел на нем, и не тайком, не украдкой, а получив все разрешения на вылет, какие только предусмотрены. Биби-8 он оставил на базе: это поездка только для него. Верный дроид, кажется, не обрадовался, но понял. По постарался объяснить, насколько мог. Люди сложные.
    А люди, которые скрывают своих дочерей, в которых он влюблен — и того сложнее.
    По идет до дома неторопливо, проговаривая в голове, что и как сейчас скажет. Если на мистресс Ло не подействовало его признание по голосвязи, возможно, лицом к лицу повезет больше, и она снизойдет до того, чтобы рассказать ему, где Мэй. Если она вдруг больше не здесь. А если она здесь — а если она здесь — По кусает губу, по привычке вертит мамино кольцо на цепочке вокруг шеи. Делает глубокий вдох.
    Почему «если». Она здесь. Он знает, что она здесь. Чувствует. Видел в лице мистресс Ло. Если, конечно, та не рассказала Мэй об этом разговоре, чтобы дочь могла улететь на другой конец галактики — подальше от него. Он надеется, что этого не случилось. Кажется, до сих пор он умудрялся нравиться Данае Ло. По останавливается напротив двери, жмет на звонок.
    Продолжает задумчиво вертеть кольцо меж пальцев, глядя куда-то вниз — не совсем на свои руки, скорее куда-то сквозь них. Куда-то очень далеко. Мэй здесь, и По без понятия, что он ей скажет. Как узнает, что она решила больше не возвращаться в Сопротивление. Как умудрится смолчать о том, что это плохое, неправильное решение, потому что она нужна Сопротивлению — она нужна ему.

    По хватает доли секунды, чтобы бросить куртку на землю и выхватить бластер из кобуры, развернуться, оглядеться по сторонам; все инстинкты мгновенно направлены на защиту от возможного врага. Улица за его спиной пуста. Крыльцо заливает свет, наружу вырываются запахи ужина и голос Мэй. Какая-то часть По торжествует: он же говорил! Он был прав. Он знает эту семью так хорошо, что не мог быть неправ. Он медленно разворачивается обратно, пряча бластер в кобуру. Нет никакого врага. Просто он испугал Мэй.
    Мэй, которую обычно ничем не проймешь — во всяком случае, ничем, что пробовал По, и это беспокоит его. Как и страх в ее голосе. Отчетливый. Но это все вторично; главное, что Даная не солгала — Мэй жива и здорова, судя по тому, что стоит перед ним в платье, а не в бинтах и бакта-пластырях. С другой стороны, она задает какие-то странные вопросы. Возможно, с ней действительно успело что-то приключиться. Или ему кажется, потому что невозможно думать о том, что Мэй просто решила не возвращаться, что ее помощь Сопротивлению оказалась такой короткой.
    Это должно бы его радовать: она одумалась, она теперь будет вне опасности — вне той опасности, в которой все, кто противостоит Первому Ордену так открыто, как это делают они. Обещание адмиралу все еще в силе. По поднимает свою куртку с земли, встряхивает ее от пыли.
    — Сел в крестокрыл и прилетел, — медленно отвечает он. — Потом дошел ногами, — кивает себе за спину. — Где-то часа три-четыре, не считал. Может, пять.
    В любой другой день По бы говорил это все уже внутри, но сейчас Мэй выглядит так, будто увидела призрака или грабителя, или что-то еще настолько же неожиданное. Он перехватывает куртку удобнее и остается стоять на пороге. Судя по тому, что Даная не показалась до сих пор, они одни. Видимо, у нее опять форс-мажор на работе — частенько для такого маленького городка, но в то же время очень вовремя. Или, может, зашла к кому в гости. В любом случае, пусть она задержится там подольше; говорить и с матерью, и с дочерью одновременно будет как-то чересчур сложно даже для По.
    Пару секунд он молчит, пытаясь догадаться, рассказала ли Даная Мэй что-то об их разговоре. Точнее, о той части их разговора, когда По сказал — когда По сказал — когда По сказал — он тянется рукой к кольцу на цепочке, но вовремя останавливается и вместо этого делает какой-то неловкий жест, указывая внутрь:
    — Можно я зайду? — и ерошит волосы.

    Если уж начистоту, посадить крестокрыл можно было и прямо на заднем дворе мистресс Ло, но По не настолько отмороженный. С другой стороны, это бы точно впечатлило ее достаточно, чтобы сдать дочь, даже если бы той здесь не было. Но все сложилось так, как сложилось, и По проходит внутрь дома, вешает куртку на вешалку, следует за Мэй внутрь, на кухню, в ответ на вопрос про еду издает какой-то звук, который даже сам затрудняется идентифицировать как согласие или отрицание.
    Ему не до еды.
    То есть, есть-то он хочет. Но какая еда, когда тут такое.
    По оглядывается по сторонам, пытается найти какую-нибудь зацепку, что-то, что подскажет ему, что случилось, но находит только уют. Лето. Запах пирога, от которого кажется, что умер и попал куда-то в лучший мир. Мэй вот в платье. По по пальцам одной руки может пересчитать, сколько раз видел ее в платье. А ей идет, и почему только она не носит их чаще? Хотя она, может, и носит, это просто он вечно застает ее или в погоне за чем-то, или на бегу от чего-то.
    «Не уверена, что хочет узнать», — слух По цепляется за слова Мэй, и он складывает головоломку. Значит, мистресс Ло ничего ей не сказала. Он может разыграть все как простое дружеское беспокойство. И опять скатиться в известную ему колею; а нужно ли? Папа вот, например, думает, что у него есть шанс. По думает, что у него нет всей жизни впереди, чтобы вечно гадать, да или нет.
    По подступает ближе, смотрит на Мэй мягко, но решительно. Мешает ей продолжать вот это вот всё, что она затеяла с ужином и тарелками и «улетай». Была не была, да? Как в мертвой петле. Как в боевом вылете. Как когда собираешься сказать женщине, которую знаешь уже почти десять лет, что любишь ее больше жизни.
    И, может, всегда любил.
    — Боюсь, непоправимое уже случилось, — говорит он будто всерьез, но есть что-то в его тоне, в лице — бравада, шальные, озорные нотки, которые выдают его с головой. — Лет девять назад. Я никуда не улечу, — По даже не знал, что умеет говорить так мягко. — Я никогда не бросал тебя в беде. Что бы с тобой ни случилось, оно не заставит меня улететь. Ничто не заставит.
    По подходит еще ближе, берет Мэй за руку, мягко тянет к себе.
    Это как в TIE, которая разогналась так, что кажется, сердце осталось где-то далеко позади.
    Не страшно, потому что восхитительно и пьяняще, и когда еще бывает такое чувство свободы.
    Мамино кольцо болтается на цепочке вокруг шеи — вся душа нараспашку.
    Есть вещи, которые невозможно отнять.
    Ни приказом.
    Ни войной.
    Ничем.
    — Я люблю тебя.

    Слова, кажется, звучат еще целую вечность после того, как он заканчивает их произносить. По не знает ответа, но ему не страшно; каким бы ни был ответ, по крайней мере он разобрался в своих чувствах, дал им имя, рассказал про них той, кому важнее всего знать.
    Мэй отводит взгляд, ставит тарелку на стол. По терпеливо ждет.
    Решает про себя, что даже если она сейчас пошлет его к криффу, это не разобьет ему сердце. У него хорошее сердце, добротное, как Чёрный — переживало с ним столько всего, выстукивало ему эти слова по ребрам девять лет, а он, дурак, не слушал. А может, рано было тогда. Он был мальчишкой, он бы услышал это ее «не могу позволить себе быть рядом» и поверил бы.
    Мэй не шлет его к криффу. Мэй что-то другое делает. По притягивает ее к себе, обнимает крепко, прижимается губами ко лбу. Ему не нравится формулировка. Ему вообще много чего в этой фразе — «я не могу позволить себе быть рядом» — не нравится, но это ничего. Если уж что-то они и умели всегда, то это говорить друг с другом начистоту. Как друзья говорят.
    — Вот как, — По не столько говорит, сколько выдыхает.
    Где-то вдали все смеются соседи, какой-то праздник — может, чей-то день рождения — или просто собрались с друзьями посидеть. Шелестит листва, робко звучат первые сверчки. Летняя ночь на Адарлоне не такая густая, как на Явине, и пахнет по-другому. По держит Мэй и позволяет себе насладиться моментом, прежде чем продолжать. Если она любит его в ответ, то все остальное неважно. Все остальное можно решить, обговорить, исправить, что-то придумать.
    Заставить человека полюбить себя — вот это нельзя.
    Сердце бьется часто, но начинает немного успокаиваться, больше не трепещет, как огонёк на ветру. От него тепло.
    — Расскажешь мне, откуда такие выводы?
    По говорит негромко, почти задумчиво; вечер кажется тихим, несмотря на соседей. Какая-то часть По очень сосредоточена на том, что у него в руках лучшая женщина галактики, другая — пытается сложить невозможный паззл, который привел Мэй к мысли, что она не может позволить себе быть рядом. Она улетела на Бакуру продавать все, что они нажили непосильным трудом на Лехоне. А потом случилось... что? Люди не перестают выходить на связь просто так. Но пытать ее По не собирается; если ей нужно время — он даст ей все время на свете.

    По выпускает Мэй только потому, что им действительно нужно поговорить, иначе он бы мог стоять с ней так ровно до тех пор, пока домой не вернулась бы мистресс Ло и не разогнала их. Или еще что-нибудь не сделала. По слабо представляет ее реакцию на эту новость. Во время голозвонка она выглядела слишком тревожной по совсем другому поводу, и у него наконец-то есть шанс узнать, в чем он заключался. По садится на второй стул, но наклоняется вперед, словно все еще в попытке быть ближе к Мэй, поддержать ее хоть так.
    Ему хватает первой пары слов.
    Выражение лица По сразу становится жестче, сосредоточеннее: если в дело вступают рыцари Рен, то ничего хорошего от этого ждать не стоит. Он слушает внимательно и не перебивая, только в какой-то момент берет руку Мэй и водит большим пальцем по костяшкам ее пальцев. По знает не понаслышке, как именно умеют пытать рыцари, что они могут, как они добираются до самых твоих глубин и вырывают то, что им нужно. И хорошо, что он успел рассказать Мэй, что от этого можно хотя бы немного защититься — это единственная причина, по которой их база все еще в безопасности. А Лехон — Бездна с ним, с Лехоном.
    — Если она хотела просто получить информацию от тебя, то она получила Лехон — это уже много. Если она хотела добраться именно до меня... Это странно. Я насолил им, конечно, сбежав аж дважды, но вряд ли настолько, чтобы за мной отряжали рыцарей. Хотя, говорят, за мою голову назначена награда, — По усмехается. — Мы как-то думали с ребятами инсценировать мою поимку, получить деньги и — прости, я отвлекся. Если она сделала что-то с тобой, что-то — как нейролингвистическое программирование, что-то такое — что может навредить мне, мы можем это легко проверить. А потом пойдем от этого. Я знаю, что это такое, Мэй, и я знаю, как это чувствуется. Я расскажу, но сначала давай проведем эксперимент.
    Это тупая идея.
    По знает, что это тупая идея.
    Но еще он уверен, что если бы рыцарь сделала что-то такое, то он бы уже об этом знал. Еще тогда, на пороге. По крайней мере, ему очень хочется верить, что он не совершает самую большую и самую последнюю ошибку в своей жизни, да еще и через пару секунд после признания в любви.
    По уверенным движением достает из кобуры бластер, проверяет режим — атакующий — и вкладывает оружие в руку Мэй. Наставляет дуло себе в грудь, в упор. Внимательно смотрит на Мэй. Шансы на то, что он успеет дернуться в сторону, даже если у нее просто дрогнет палец без всякого злого умысла, весьма малы, но эй. Другого способа проверить нет. А так они дома у мистресс Ло, у нее должна быть аптечка и нужные навыки, она же работает в больнице, дочь вот тоже наверняка им обучила.
    — Если почувствуешь порыв пристрелить меня — подмигни, я постараюсь научиться телепортироваться, — По улыбается, хотя ему не очень весело.
    Рыцари Рен — это не шутки.

    По задерживает дыхание. Дуло бластера упирается ему в грудь, и он невольно задумывается, как бы это ощущалось — в упор? Он знает, как жжется выстрел вскользь, но вот так — он бы успел почувствовать? Или умер бы раньше, чем его мозг зарегистрировал, что произошло? По смотрит на Мэй во все глаза и перестает улыбаться.
    Она не стреляет.
    Она, вообще-то, плачет.
    По почти говорит, что этот способ — самый надежный, что он не дает осечек никогда, что По знает, потому что почти месяц ходил с тенью за плечом, потому что иногда ему было чересчур плохо, чтобы кому-либо об этом рассказывать за пределами терапии. Но Мэй плачет, и По прикусывает язык; в любом случае, это не то, что ей стоит про него знать. Не сейчас. Есть глубины, в которые стоит погружаться, только когда все члены команды крепко стоят на ногах. Он отодвигает бластер дальше по столу. Потом, подумав, придвигает обратно и убирает в кобуру.
    — Если бы это было так, я бы не вкладывал тебе бластер в руку. Я, может, рисковый, но не сумасшедший. Мэй, посмотри на меня, — По аккуратно трогает ее за плечо. — Если бы я просто сказал тебе, что ты не опасна для меня, ты бы поверила? Слов не всегда достаточно.
    По убирает волосы с плеча Мэй, ласково гладит ее по спине в попытке хоть немного успокоить. Какая-то его часть замирает от простой возможности этого жеста теперь.
    — Я знаю, как выглядят и ведут себя люди, которые после встречи с Рен опасны для друзей. Просто поверь мне на слово, ты не одна из них.
    Он замолкает. Был бы здесь Теммин, непременно рассказал бы Мэй все, что думает о всяких придурочных командирах, которые не доходят до медблока вовремя и всячески скрывают свое состояние. Это не значит, что Мэй не натерпелась — судя по всему, натерпелась более чем достаточно. Но все же, рыцарь Рен была с ней чуть более аккуратна. За все время По не заметил у Мэй ни единого признака того, что было с ним. Только испуг.
    По опирается локтями о стол, проводит руками по лицу. Смотрит на Мэй.
    — Я останусь с тобой, пока ты не придешь в себя. День, два, месяц — сколько потребуется. Надеюсь, твоя мама не будет против, если я оккупирую тут какой-нибудь диван, — он говорит негромко, но уверенно; так, что становится сразу понятно: переубеждать его бессмысленно. — Тебя снятся кошмары?

    По может предугадать эти слова ровно в тот момент, когда говорит, что останется. Говорит — не предлагает. Это не выбор Мэй, это его выбор; что бы он был за человек, если бы признался ей в любви и тут же умотал на другой конец галактики? Возможно, где-то и есть мужчины, которые так поступают, но это точно не он. Поэтому весь пассаж про то, что он может или не может, кому он нужен или не нужен, По пропускает мимо ушей с легким сердцем. Вице-адмирал прямо как знала, когда отпускала его. Она, правда, возможно, не была в курсе, что его поездка затянется не оттого, что поиски выйдут долгими, а оттого, что выйдут короткими. Но продуктивными.
    — Пусть мечтают, — пожимает плечами По и поднимается с места, задумчиво барабанит пальцами по столешнице, оглядывая кухню. Где-то тут точно был ужин, иначе зачем бы Мэй доставала тарелки. — Тем больше поводов остаться. Приснится, что я опять умер — дойдешь до меня, разбудишь, можешь пальцем потыкать, чтобы удостовериться, что я вполне живой и здоровый. Если это ловушка, лететь обратно мне тем более сейчас нельзя. Если нет — мы поймем это со временем. Я перепроверю твою яхту, расспросим местных — даже рыцари Рен оставляют следы. Можем попробовать повести их по ложному следу. Да. Так и сделаем. А еще ты поговоришь с мамой и объяснишь ей, что происходит, чтобы она не звонила всяким коммандерам на другой конец галактики. Звучит как план? Звучит как план.
    По заглядывает во всю посуду, которая есть на кухне, в поисках ужина. А найдя его, по-хозяйски раскладывает по тарелкам, греет и ставит одну перед Мэй. Где-то тут еще пахло пирогом, но По все равно никуда не торопится. Пирог можно и на завтрак.
    — Но это все завтра, — он присаживается на корточки рядом с Мэй, берет ее за руку, ободряюще улыбаясь: — Сейчас можешь забыть про это все и думать о том, что всё, что тебе показывала рыцарь Рен — ненастоящее. Я не умер, я здесь.
    По кивает на тарелку с подогретым ужином:
    — Это настоящее.
    По целует Мэй в костяшки пальцев легко-легко:
    — Это настоящее.
    Поднимается с корточек и, после краткой заминки, наклоняется к ее уху, шепчет:
    — Это настоящее, — и целует Мэй в скулу, в щеку, в губы.

    Похоже, Даная и впрямь не рассказала дочери о звонке. Несмотря на то, что вынюхивать что-то за спиной другого человека, в общем и целом, не самый лучший поступок в глазах По, он может ее понять. Папа вот, судя по всему, уже несколько лет знал, что он в Сопротивлении, и не говорил ему — а ведь ему еще нужно было это откуда-то узнать. Как-то прийти к этой мысли вообще. Родители — они такие. Даже если их дети уже давно взрослые и самостоятельные.
    Все эти мысли — про родителей, детей, Сопротивление — По временно, но с большим удовольствием выбрасывает из головы. Когда тебя целует красивая женщина, сложно думать о чем-то кроме того, что тебя целует красивая женщина. Много, много раз — как будто за все то время, что они потратили на то, чтобы оставаться просто друзьями. По не хочется думать о нем, как о чем-то упущенном, потраченном зря. Все эти годы не были зря.
    В жизни По до сих пор было достаточно женщин, в которых он мог бы влюбиться без оглядки, к которым — и с которыми — испытывал страсть, желание, притяжение, но это всегда было что-то временное. В его жизни слишком много всего, что не доверишь кому попало, поэтому он никогда не искал длительных отношений. По крайней мере, так По до сих пор объяснял это сам себе. Как было на самом деле — Бездна его знает; а надо ли разбираться?
    — Могли бы, но в чем тогда было бы все веселье?
    Он коротко сжимает пальцы Мэй еще раз, улыбается и кивает на ужин:
    — Давай есть, пока не остыло.
    Ужин заканчивается, а мама Мэй все не идет, и По чувствует укол непрошенной тревоги. Это тихая планета, он не помнит, чтобы они когда-либо были здесь, потому что засекали активность Первого Ордена, вряд ли с Данаей что-то случилось, скорее просто длинная смена в больнице. Не нужно волноваться — он только что с таким трудом успокоил Мэй. Заметив, что вновь рассеянно вертит кольцо, По хмурится и прячет его под одежду, проводит рукой по груди, словно чтобы удостовериться, что теперь все на своих местах: его сердце, его кольцо.
    Оставив Мэй наедине с посудой, По шатается по дому, выглядывает в окна. На самом деле — оценивает, откуда было бы удобно за ними следить, какие есть слепые зоны, чтобы завтра утром пройтись по округе как следует и убедиться, что Адарлон все еще такой же тихий и спокойный, как и прежде. В гостиной есть диван. По кажется, если он даже просто присядет сейчас, то отключится, поэтому диван обходит по большой дуге и возвращается на кухню.
    — Мэй, насчет твоей мамы. Не говори ей, что я рассказал. Она позвонила мне, только потому что я написал ей сообщение. Четыре. Сообщения, — неловко поправляется он. — Она всегда так поздно возвращается?

    Мэй выглядит так, будто вот-вот подколет его так, что век не забудешь, и По только со вздохом качает головой: нет, не сказала, а вот сказала бы — все было бы куда проще! Но нет. Бездна поймет этих женщин иногда, честное слово. Он аж вздрагивает, когда от входной двери звучит голос мистресс Ло — как призвал! По кидает взгляд на Мэй и автоматически расправляет плечи, вытягиваясь почти что в струнку, но не совсем. Это что-то из тех далеких времен, когда адмирал Ло еще был жив. Ну и еще, если уж начистоту, По немного побаивается Данаю. Ему просто кажется, что женщина, которая много лет жила бок о бок с кем-то вроде адмирала, должна быть выкована из дюрастали с транспаристиловыми вставками.
    Ну и еще, конечно, дело в том, что Даная Ло знает.
    Когда По произносил тогда эти слова по комлинку, он как-то не чувствовал неловкости, ему было важно только узнать, что с Мэй, где она, как она, увидит ли он ее еще. Все остальное тогда отступило на второй план. Но теперь Мэй стоит рядом, и такой безумной жажды знаний, которая заглушила в нем всё, включая всякое стеснение, больше нет. Да еще и мистресс Ло выглядит так, будто только и ждала, когда он прилетит. Как будто это все какая-то ее хитроумная задумка.
    — Хорошо, но пришлось прогуляться, — кивая в ответ на приветствие, говорит По и краем глаза косится на Мэй. Тянет губы в своей обычной улыбке, которая иногда очаровывает даже самых строгих медсестер и врачей. — Думаю, задержусь тут у вас на некоторое время, что-то вроде отпуска. Если вы не против.
    Он почти говорит про диван, но вовремя прикусывает язык; мистресс Ло, конечно, выглядит как человек, который наконец-то дождался чего-то очень хорошего, но не стоит пытать удачу настолько сильно. По не знает, что еще сказать и добавить; удивительно, как можно дожить до тридцати двух лет и все еще не представлять, как сообщить матери любимой женщины, что твоя любимая женщина — теперь официально твоя любимая женщина. Не то чтобы они озвучивали, но По не уверен, что в таких вопросах нужно озвучивать что-то еще, кроме «я тебя люблю».
    Поэтому он только улыбается еще шире.
    — Заодно Мэй перестанет скучать в гордом одиночестве целыми днями.
    Хорошо, что мистресс Ло пришла только сейчас. Если бы это случилось полчаса назад, когда они целовались, фраза про одиночество и дни — и «задержусь тут у вас» — прозвучала бы куда более двусмысленно и неловко. Но пока что По еще может сделать вид, что он самый приличный мужчина этой галактики и собирается, ну, например, помочь с садом или там полки какие прибить, или что там еще может потребоваться починить или сделать в этом доме. Газон покосит.

.....По провожает Данаю взглядом с таким выражением лица, как будто она сказала что-то очень неприличное. Даже то, как быстро она ретируется к себе, заставляет его почувствовать себя неловко, и если бы он знал, то никогда бы не сказал ей то, что сказал по комлинку — и тогда чувствовал бы себя гораздо лучше вот сейчас. Но что сделано, то сделано. По переводит взгляд на Мэй, кривовато усмехается:
.....— Вообще-то, я сознался ей раньше, чем тебе, еще когда мы говорили по комлинку, поэтому, — он вздыхает, не договаривая, и пожимает плечами. Молчит недолго. Потом коротко смеется: — Не думаю, что я оставил ей пространство для каких-либо подозрений о моих намерениях, когда явился сюда.
.....Это и впрямь смешно, как все выходит шиворот-навыворот. Сначала ждать столько лет, потом сознаться — но не Мэй, а ее маме, а потом прилететь и столкнуться нос к носу с обеими. С другой стороны, не то чтобы что-то в этом всем действительно его смущает. По точно знает, что это не что-то на одну ночь, на пару недель или даже на пару лет. Вряд ли у Данаи есть повод сомневаться в том, что он чувствует — а даже если и есть, то ее мнение не волнует По настолько, насколько его волнует мнение Мэй.
.....Он аккуратно обнимает ее за талию, но притягивает к себе очень близко, вплотную, начисто игнорируя всякую неловкость и смущение — ее или свои. Это странно, конечно, когда знаешь человека столько лет, вдруг получить возможность — такое чувство, что безграничную — подобных жестов и прикосновений. Все время кажется, что переступаешь какую-то границу, а этого делать ни в коем случае нельзя. По игнорирует и это ощущение тоже. Это всё пройдет.
.....По целует Мэй легко, быстро, словно крадет — или боится, что Даная решит спуститься вниз за водичкой — но только сначала. Кто-то мог бы и решить, что кухня — неподходящее место для чего-то такого, но жизнь в Сопротивлении приучила По брать то, что дают, там, где дают, так быстро, как дают, и не обращать внимания на условности. К тому же, поцелуями очень легко увлечься. Губы горят, и всему телу приятно и тепло от того, как близко сейчас Мэй, что ее можно прижимать к себе еще ближе. Пожалуй, даже если бы Даная и решила зайти на кухню за водой вот прямо сию секунду, он бы вряд ли заметил.
.....Так ведут себя люди, когда чего-то очень долго ждали.
.....Крифф, девять лет.
.....По отрывается от Мэй, только когда от этой мысли ему становится слишком смешно:
.....— Надо было подбить к тебе клинья еще тогда, после эвакуации, — он говорит совсем негромко ей на ухо: — Но тогда я думал, что ты и не посмотришь на меня никогда. А если и посмотришь, то родители твои осадят тебя. У шальных лётчиков вроде меня ведь одно на уме.

.....— Ты удивишься, — говорит По, имея в виду, конечно, то, что теперь ему кажется: все знали раньше них двоих.
.....Вот папа его, например. И без папиного толчка ничего бы не случилось, поэтому По стоит проставиться, что ли. Или хотя бы навестить его. Возможно, что и вместе с Мэй. Он обдумывает эту возможность несколько мгновений, прикладывает ее к их плану действий здесь, на Адарлоне, и пока решает повременить с решением. Если все сложится удачно, то Кореллия станет отличным перевалочным пунктом. С другой стороны, если все сложится плохо, то соваться туда будет равнозначно тому, чтобы нарисовать на спине папы большую мишень. По торопливо откладывает эти мысли, пока они не затмили происходящее здесь и сейчас.
.....Мэй, кажется, совсем отходит от своего изначального шока и решения ни за что не пускать его в свою жизнь ради мифической — и очень, очень призрачной, кстати — безопасности. По окутывает чувство такого уюта, что он мог бы простоять так вечно. Ну, ладно, возможно, не вечно, но почти вечно. Очень долго. К сожалению, это возможно только в мечтах; несмотря на то, что он прилетел за Мэй и классифицировал эту поездку скорее как личное дело, оно неожиданно стало больше делом Сопротивления. А это значит, что завтра нужно быть начеку, выспавшимся и готовым к работе.
.....— Я думал, это я тебя держу, — шутливо откликается По, крепче обнимая Мэй, но тут же отпускает ее, только целует в висок. — Спасибо.
.....Он почти говорит: «Заноси в душ себя», — но вместо этого только прикусывает губу и идет в указанном направлении, ероша волосы. В голове всплывает та злосчастная книжка про злосчастную — как ее там? Пию? Пифию? — и эта въевшаяся, кажется, в самую подкорку фраза «так прикоснись ко мне» — голосом Мэй. По замирает на пороге ванной, оборачивается, раздумывая, не позвать ли действительно ее с собой, но потом решает, что теперь, когда в его жизни появилось чуть больше определенности, отсрочить некоторые вещи — тоже своего рода удовольствие.
.....Да и потом, пять часов пешком даже по Адарлону заставят любого человека мечтать о душе как о манне небесной.
.....В душе его мысли быстро перескакивают обратно на план действий завтра — как там было про дурную голову и никакого покоя? Перепроверить яхту. Вот где ему пригодился бы Биби-8, но тот, увы, остался на базе. Расспросить местных — это явно больше к Мэй, а может, что и к Данае. Это даже хорошо, что она работает в госпитале, потому что те, кто пообщался с рыцарями Рен, могут легко там оказаться. Разговор Мэй с Данаей — это не то, во что ему стоит влезать, но все же будет полезно, чтобы он состоялся. Даже если рыцарей здесь нет, это не значит, что такие звонки безопасны. По проходится по всем пунктам незамысловатого плана один раз, второй, третий, пока не ловит себя на компульсивном паттерне и не перестает.
.....Тогда его мысли качаются обратно к Мэй, и он рассеянно думает о том, что будет делать, если ей действительно приснится кошмар, как будет успокаивать ее. Показать бы ее доктору Калонии, конечно. Док уже спец по таким вещам. Наверное, это первое, что им стоит сделать, когда они вернутся на базу. Вспомнив про базу, По вписывает в свой план еще один пункт: как только они убедятся, что все чисто — дать знать Холдо, что все в порядке и они скоро будут. Но это все не сейчас. И док — точно не сейчас. Что ему сделать для Мэй сейчас?
.....У него, конечно, есть мысль. И он эту мысль, конечно, уже не впервые за этот вечер думает. И проблема этой мысли не в ней самой, а в той, которая следует за ней. По прикрывает глаза, делает душ похолоднее. Три или четыре раза говорит себе, что стоит этот выбор предоставить Мэй. Ну что может случиться самого страшного в этом случае? Ну и потом, По прекрасно знает, как ощущаются поцелуи человека, который не против.

.....— Увидимся, — эхом отзывается По из душа.
.....После душа ему становится куда лучше, но оказывается, что решение ничего не делать было лучшим на сегодняшний вечер: По, теперь окутанный запахом чего-то сладковатого — ну что нашел в этой женской обители, тем и мылся, а что поделать? — чувствует себя так, словно готов упасть и даже не уснуть, а прямо-таки перестать существовать на ближайшие две вечности. Кажется, именно столько времени уйдет у него на то, чтобы восстановить силы. Пружина, до этого плотно сжатая в груди, наконец-то распрямляется, и это приносит не только облегчение, но и удушающую усталость. По только сейчас в полной мере осознает, насколько волновался. И не удивится, если завтра проснется с каким-нибудь больным горлом или с чем-то настолько же мелким и неприятным.
.....Аккуратно сложив одежду на подлокотнике дивана, По несколько мгновений решает, что делать с бластером и насколько он параноик. Адарлон — мирная планета, он действительно уверен, что Первого Ордена здесь нет и в самое ближайшее время не предвидится, но. Но. По вздыхает, кладет бластер под подушку — но так будет спокойнее. Он не на базе, чтобы расслабляться, да и там их могут настичь в любую секунду.
.....И это туда он хочет вернуть Мэй?
.....По говорит себе, что подумает об этом завтра, когда выспится. Сейчас он просто устал. Это подтверждает тот факт, что стоит ему положить голову на подушку, как он тут же проваливается в сон без сновидений. Это тоже своего рода достижение. В доме Ло тихо, только какое-то безумное ночное зверье издает миллиарды звуков, но это даже хорошо: это напоминает Явин-IV, и поэтому По спится легко и мирно.
.....Из сна его выдергивает ледяное прикосновение к щеке. Первое, что он делает — это тянется под подушку за бластером, второе — регистрирует, что темная фигура больше всего похожа на Мэй, и замирает. Уже схватившись за рукоять и наполовину вытащив бластер, По сует его обратно и, растирая сонные глаза рукой, переворачивается с бока на спину. Что Мэй делает здесь? К счастью, глаза быстро привыкают к темноте, и теперь По уверен, что это действительно Мэй. Только вот разглядеть, что написано у нее на лице, не так-то просто.
.....— Кошмар? — хрипло со сна спрашивает он, не особо нуждаясь в ответе, и садится. — Эй, эй, Мэй, я здесь, видишь, все в порядке. Я живой. Звезды, руки у тебя ледяные, — По трогает ее за пальцы.
.....У Мэй не просто руки ледяные, она вся дрожит, как будто только что бегала по какому-нибудь Хоту прямо вот в этой самой рубашке. До сих пор По успокаивал только детей, когда им снилось что-то не то, и себя, но принцип всегда одинаков. Он тянет Мэй к себе, кладет ее ладонь себе на грудь, обнимает крепко горячими руками.
.....— Чувствуешь — бьется? Все в порядке, — шепчет По куда-то Мэй в макушку. — Живее всех живых. Если хочешь, расскажи мне, что тебе снилось. Или я тебе что-нибудь расскажу. Или просто в тишине посидим.

.....Если бы все сложилось чуть иначе, это «не хочу» могло бы его если не обидеть, то во всяком случае неприятно кольнуть. Но По знает, что такое кошмары, знает, что каждое лишнее упоминание о них приносит только боль — как знает и то, что на том конце боли есть успокоение. Опыт Мэй слишком знаком ему, и это делает все проще. Понятнее. Когда она забирается на диван с ногами, и они укладываются вместе, По делает все беззвучно: сдвигается к спинке дивана, пускает Мэй под одеяло, укрывает их обоих, вновь прижимает ее к себе крепко, как если бы хотел, чтобы она продолжала чувствовать его сердцебиение спиной.
Устроившись удобно, он прикрывает глаза, но не спит: задерживается на границе между сном и явью, балансирует так долго, как может — на случай, если Мэй все же решит заговорить.
.....По не знает, сколько проходит времени: вечность, две, десять.
.....Когда Мэй заговаривает, По не сразу понимает, о чем она, а когда все доходит до сценариев его смерти — потому что конечно же это именно то, что будет ей сниться теперь — прижимает ее к себе еще крепче. Он узнаёт страх, когда слышит его. Если бы он только мог забрать это всё от Мэй, справиться с этим за нее. Но По не может. Единственное, что ему доступно — это быть рядом.
.....Мысль о том, что этого может быть недостаточно, пугает его не на шутку.
.....— После первого плена я какое-то время думал, что это все не по-настоящему, — заговаривает По после краткого молчания. — Что я только в своем воображении спасся, что это какая-то хитрая иллюзия, которую Кайло создал для меня, чтобы добраться до местоположения нашей базы. Я никому об этом не говорил, даже когда добрался. Думал, я справлюсь, все пройдет само. Он стал тенью за моим плечом. Во сне я видел или его руку в черной перчатке, или то, как он возникает за моей спиной в крестокрыле — и как я сам решаю врезаться в землю, лишь бы он умер, — По рассказывает отстраненно, словно это все происходило не с ним. — Смешно, что у меня гораздо больше шрамов от второго плена, чем от первого, но первый все еще кажется мне куда более страшным. Если бы Бастиан — да все они — не настучали на меня генералу Органе, думаю, я бы...
.....«Окончательно поехал крышей» или «был мертв» — По не уверен, какой именно конец у этой фразы. И то, и другое звучит одинаково плохо.
.....— Но они настучали, а генерал отправила меня к доктору Калонии. Так и справился.
.....По приподнимается на локте, чтобы посмотреть на Мэй сверху вниз. Кольцо на цепочке привычно болтается вокруг шеи.
.....— Нет никакой волшебной пилюли. Док заставляла меня описывать, что со мной случилось в плену, в деталях, слушала про всякие мои кошмары, про тень за плечом, давала задания — некоторые я до сих пор делаю. Это не лечится за месяц. Или за два. Это долгий процесс. Но по крайней мере я больше не врезаюсь по ночам в землю и могу отличить сон от яви.
.....По замолкает. Сейчас самое время сказать, что если Мэй не пойдет сама, то он потащит ее к доктору Калонии силком, на руках, сопротивляющуюся — да как угодно. Вместо этого он говорит:
.....— Больше всего я боялся, что однажды не отличу крестокрыл во сне от крестокрыла наяву и врежусь по-настоящему. Тогда я выцарапал на альтиметре «30.VII.10 ПБЯ». Во сне этой детали никогда не было. Так можно было отличать, — По облизывает губы. Молчит недолго. — Я не смогу всегда оставаться поблизости от тебя, чтобы ты могла приходить и убеждаться в том, что я еще жив. Но если хочешь, — он не договаривает.
.....Сложное решение.

.....Это событие с ним уже двадцать четыре года.
.....Оно ужасное, жесткое, несправедливое — но оно же становится для него маяком, выцарапанное на альтиметре. Оно проросло в него, как дерево Силы уцепилось некогда корнями в землю во дворе их дома. Из-за него он никогда не справляет свой день рождения в шумной компании, предпочитая улетать на Кореллию и гулять в полном одиночестве, а если это невозможно — то просто улетать и болтаться в бескрайней черноте космоса наедине с самим собой.
.....Последние девятнадцать лет смерть мамы болтается вокруг его шеи на тонкой серебряной цепочке. Каждый день. Каждый час. В плену, на свободе. Во сне, наяву.
.....По никогда не собирался никому его отдавать. Расстаться с кольцом всегда казалось ему почти что кощунством. Это только его. Даже сейчас По медлит, мучительно принимая решение, но все же выбирает — Мэй оно нужнее. Оно нужно было ему в тринадцать, и в четырнадцать, и даже в двадцать пять, в тридцать. Но ему уже тридцать два, через три года ему будет столько же, сколько было маме, через четыре — он станет старше, чем она когда-либо смогла быть.
.....Наверное, пора.
.....По безмолвно тянет с шеи тонкую цепочку, согревает несколько мгновений простой ободок кольца в руке. Тихо улыбается сам себе — со светлой грустью — и накидывает цепочку Мэй через голову. Аккуратно поправляет кольцо. Убирает руку.
.....— Оно твоё.