.....Теперь у Мэй будет якорь — а ее слова про доктора По ей еще напомнит, когда они доберутся до базы. То, что секунду назад было чудовищно сложно, оказывается вторым самым правильным поступком за эти сутки. Смерть мамы, как и дата, как ее невидимое присутствие все еще с ним. Кольцо оказывается просто кольцом.

.....И вместе с тем, это кольцо — особенное.

.....— Да. Мой восьмой день рождения, — негромко отвечает По. — Если ты когда-либо задавалась вопросом, почему я не праздную.

.....Не то чтобы По разлюбил свой день рождения после этого события, но он приобрел определенную окраску — не слишком счастливую. Спустя столько лет она истерлась по краям, как старая краска на а-винге, стала чем-то родным. Частью жизни. Мэй тоже — часть его жизни, и весьма большая, если так подумать. Так что он просто складывает две части своей жизни вместе, только и всего. Соединяет двух самых важных женщин в своей жизни. Возможно, мама присмотрит и за Мэй тоже.

.....Прогонит ее кошмары, когда его не будет рядом.

.....Напомнит, что со дна путь только вверх.

.....Что завтра будет лучше.

.....— Да. Обручальное. Папа хранил его после похорон и отдал мне на тринадцатилетие, и я не снимал его с тех пор ни разу. Но теперь оно твое, — По гладит Мэй по плечу, по щеке. — Будет оберегать тебя в мое отсутствие и напоминать, что в реальности я очень даже жив и обязательно вернусь к тебе, где бы ты ни была. Уговор?

.....Что именно должно стать уговором — то, что кольцо будет оберегать и напоминать, или то, что По обязательно вернется к Мэй из любого уголка галактики, он не уточняет. Только смотрит, как лунный свет очерчивает ее лицо. Это крайне самонадеянно с его стороны — обещать что-то такое; смертность среди лётчиков в Сопротивлении чересчур высока, и ни у кого из них никогда не было никаких гарантий. За последние два месяца он мог умереть такое количество раз, что не хватит пальцев обоих рук, чтобы пересчитать. Но все же иногда важно просто пообещать.

.....Пообещать, как бы нереалистично ни звучало обещание.

.....Пообещать, чтобы показать, что тебе не все равно.

.....В конце концов, вдруг кто-то в Силе — или за ее пределами — слушает и даст ему лишние пару секунд удачи; даст лишние несколько дней, недель, лет им обоим — в счет тех несправедливо отобранных, которые никогда не случились у родителей По.

.....Это кольцо — особенное.

.....По кивает, улыбается уголками губ — эта его маленькая улыбка достигает глаз, хотя в ночи особо не разглядишь. Мэй тянется к нему, обнимает, целует, и какое-то время он ничего не делает — только отвечает на поцелуй, тянет его, как ноту в песне, такт за тактом. Кажется, кольцо возымело эффект — во всяком случае, ее «уговор» прозвучало твердо; понятно, что это не решит проблему — не в долгоиграющей перспективе, но пока что это лучший вариант, который он может ей предложить. Кольцо, уговор и себя всего.

.....По не уверен, куда это все идет; сейчас середина ночи, они на диване, вокруг лунный свет, в саду уже даже цикады притихли, и Мэй пришла после кошмара. Поэтому он целует ее еще какое-то время, а потом чуть отстраняется, нависая над ней. Они уже давно не подростки; По прекрасно владеет своим телом, может остановиться — не без сожалений — когда захочет, хоть прямо сейчас. Просто обнять ее и уснуть рядом; честное слово, с его жизнью уже это будет просто прекрасно — знать, чувствовать, что Мэй жива и лежит рядом, слышать, как она спокойно дышит во сне. Предыдущие несколько дней он слишком регулярно думал о том, что она уже может быть мертва. Приоритеты меняются. Можно легко остановиться и довольствоваться уже одним этим.

.....А можно не останавливаться.

.....Несколько мучительно долгих мгновений По вглядывается в лицо Мэй, пытаясь то ли увидеть, то ли прочитать, о чем она думает. Между ними одна лишь ее рубашка — белье не в счет — и, честно говоря, По не может представить, что способно вышибить любые кошмары из головы лучше, чем секс. С другой стороны, возможно, Мэй смотрит на это как-то иначе. Способ выяснить только один; в конце концов, если ей что-то не понравится, она всегда сможет его остановить.

.....Мгновения проходят. По ласково гладит Мэй по щеке, целует еще — неторопливо, с наслаждением. Ведет рукой вниз по ее телу, по ткани рубашки: это просто жест ласки, но и исследовательский тоже. По никогда прежде не трогал Мэй так, чтобы почувствовать, какие у нее ключицы, как ее грудь ложится ему в ладонь, как ощущается ее живот под пальцами. Как ощущается ее кожа, если запустить руку под рубашку. Каждое его прикосновение — аккуратное, но уверенное; По точно знает, чего он хочет, и для него вопрос даже не в том, хочет ли этого Мэй, вопрос в том — хочет ли она этого сейчас, или он неверно понимает ее.

.....Только поэтому он медлит: дает ей пространство решить, сделать что-нибудь, что невозможно будет трактовать двояко.

.....По фыркает, улыбается — удерживается от шутки о том, что это лучше, чем если бы он пах как ее мама — шутит про другое:

.....— Это ты пахнешь почти как я.

.....Это смешно, конечно, но куда лучше, чем если бы он пах пятичасовым пешим походом от крестокрыла досюда. А так — запах каких-то цветов, кажется, По не смотрел на этикетку, да и неважно это уже. Какие к сарлакку гели для душа, когда Мэй изучает его точно так же, как и он ее; прикосновения приятны, несмотря на относительную невинность. Прикосновения приятны еще и потому, что на этот раз По знает, что это не последний раз, когда эти — ее — руки будут трогать его так. Не последний раз, когда он будет трогать саму Мэй, и поэтому По тратит на это больше времени, чем обычно. Пусть у него и есть всего одна рука для этого — на второй он удерживается над Мэй, пока целует ее еще и еще.

.....В какой-то момент одеяло, под которым он спал — больше простынка, чем одеяло, конечно — соскальзывает вниз. Прохладный ночной воздух ласково касается кожи, По прижимается к Мэй, накрывает ее собой, словно в попытке оградить даже от этого малого, незначительного холода. Он гладит ее по ноге, что теперь удерживает его на месте — горячая ладонь скользит вверх, вниз — жест неторопливый, полный какого-то трепета и вместе с тем — чего-то хозяйского.

.....По отрывается от губ Мэй: глаза шальные, дыхание неровное — крифф, как они близко — но движения все такие же верные, когда он аккуратно переворачивает их, меняя местами. Так удобнее будет снять с Мэй несчастную рубашку. По даже тянется, чтобы сделать это, но в последнее мгновение ловит ее взгляд, тормозит. Оставляет ладони на ее талии под рубашкой, придерживает. Облизывает губы, устраивается удобнее на подушке.

.....Лунный свет очерчивает Мэй — аж дыхание перехватывает, какая она красивая, даже когда он едва может различить черты ее лица. Ему кажется, он никогда не видел ее такой красивой, хотя это, конечно, неправда; он бы увидел и раньше, если бы задержал взгляд дольше положенного. Теперь, когда По может смотреть в свое удовольствие, он хочет потянуть это удовольствие — самую малость.

.....— Разденься для меня, — в его голосе приказные, командирские нотки причудливо мешаются с просьбой, почти мольбой — на данном этапе можно уже не уточнять, с какой сокрушительной, всепоглощающей силой он ее хочет; право слово, если сейчас Мэй сядет, чтобы стянуть с себя рубашку, она точно почувствует.

.....По только тянет губы в ленивой улыбке; то, что у него есть определенная профдеформация на почве службы — это факт, но вместо того, чтобы переживать по этому поводу, он выбрал наслаждаться. В конце концов, По еще не видел ни одного человека, которому бы пришлась решительно не по вкусу полуприказ-полупросьба раздеться. Вот и Мэй, несмотря на слова, явно не против — когда она выпрямляется, ерзает, наверняка прекрасно зная, какие искры это заставляет разбегаться по его телу, По задерживает дыхание. Смотрит жадными глазами.

.....Ни криффа не видно, если честно, ночь же.

.....Но кого это волнует.

.....Мэй медлит, и По хочется немедленно поцеловать ее в эту закушенную губу, чтобы рассеять любую робость или неловкость, но вместо этого он остается на месте и только гладит ее живот большими пальцами рук, размеренно, спокойно, почти автоматически: все в порядке, всё в порядке. Он может подождать. Девять лет ждал, сам того не зная — что ему теперь какие-то пара минут? Мэй все же тянет рубашку с себя. Это забавно: не то чтобы По ожидает увидеть там что-то невообразимое, чего никогда не видел, но все же что-то в нем замирает в этот долгий момент ожидания, пока рубашка не оказывается на полу. Есть что-то совершенно особенное в том, как раздевается любимая женщина, как раздевается Мэй.

.....По выжидает пару секунд: разглядывает, запоминает. И только потом скользит руками выше, мимолетно касается пальцами теперь уже ее кольца, ласково сжимает грудь, намеренно чиркая пальцами по соскам. Глаза По прикованы к лицу Мэй — как-то так же он вглядывается в приборную панель, готовый чутко уловить любое нежелательное отклонение хоть по одному параметру; секс для него всегда был сродни полетам, но сейчас это чувствуется особенно остро.

.....Мэй подразнила его, теперь его очередь — и По наслаждается представившейся возможностью всласть; ему интересно самому узнать, что ей нравится, как ей нравится. И все же вскоре он перестает дразнить, ласкать ее грудь, резким рывком садясь и прижимая Мэй к себе, кожа к коже, грудь к груди, сердце к сердцу. Видят звезды, его собственное бьется часто, сильно — и это прекрасное, полузабытое ощущение близости пьянит, делает поцелуи По более жадными, требовательными. Он целует Мэй всюду, куда дотягивается: в губы, в скулы, в шею у уха. В этой жадности все сразу — и затянувшееся вынужденное воздержание, и раскатывающееся по телу приятным огнем желание, и любовь к Мэй, слепящая, всепоглощающая.

.....По думал, он только небо умеет так любить.

.....— А что, тебе не нравится, когда я командую? — спрашивает он на ухо Мэй, наполовину в шутку, наполовину всерьез.

.....Вообще, нужно задать другой вопрос, более животрепещущий — и это вопрос того, не завалялась ли где-нибудь в доме Ло пачка презервативов. Потому что По летел сюда с бластером наперевес и полным ощущением, что что-то глубоко не так, и Мэй чуть ли не присмерти, а не в надежде получить ее почти полностью обнаженной в свои руки в середине ночи. Как-то вот не озаботился вопросами контрацепции. Не подумал. То ли благородный очень, а то ли дурак просто.

.....По послушно откидывается назад, мгновенно расслабляясь. Маятник качается: его шаг, ее шаг.

.....По понравилось, какие звуки он может извлекать из Мэй уже сейчас — потом он станет еще лучше, наловчится находить такие места, трогать их так, чтобы это доставляло ей еще больше удовольствия. Но пока что хватит и этого. Единственное, что немного в этом всем расстраивает — это тот факт, что шуметь им нельзя; но в то же время По давно не оказывался в ситуации, когда где-то в доме был кто-то, кого не стоило будить, и сейчас это больше будоражит, чем всерьез печалит.

.....Он дышит громко и прерывисто, когда Мэй сдвигается ниже, гладит ее по плечам и спине — куда дотягивается — и зарывается пальцами одной руки ей в волосы. Сначала гладит ласково, потом чуть тянет — несильно, не больно, очень-очень бережно. Четко рассчитывая силу, совсем как в кокпите, когда закладывает следующий вираж, и единственное неверное движение штурвала может стоить жизни. Здесь ставки пониже, но это не повод вести себя менее внимательно.

.....Если уж на то пошло, По сейчас весь — внимание: вид у него с подушки отличный, и он облизывает пересохшие губы, наблюдая.

.....Чувство примерно такое же, как когда набираешь высоту, прежде чем сделать хаммерхед — трюк скорее для того, чтобы впечатлить каких-нибудь кадетов J-эскадрильи, чем для боя: уходишь свечой вверх, невыносимо высоко, под самый-самый купол неба. Зависаешь в воздухе на несколько долгих, долгих мгновений в абсолютном эквилибриуме, одно крыло к земле, одно крыло к небу, и между легких холодеет, сердце трепещет, пока разворачиваешь нос истребителя к земле.

.....По не просит Мэй сделать что-нибудь — раздеть его, вернуться обратно, что угодно, только не томить его дорожками из поцелуев по горячей коже — потому что он очень легко может представить ее губы и ниже, очень легко может потянуть ее ниже за волосы, подтолкнуть; ничего из этого он не делает, его рука на ее затылке так и остается всего лишь жестом ласки, не более — и По не просит Мэй сделать что-нибудь уже только потому, что всё в нём замирает в предвкушении.

.....Как в самой высокой точке хаммерхеда — а потом падаешь, падаешь, падаешь упоительно вниз.

.....Это точно как в верхней точке хаммерхеда — как на входе в пике — как же — крифф — чертовски — По закусывает губу — звезды, как же сложно думать. Но в этом и есть прелесть секса и близости — можно совершенно, абсолютно ни о чем не думать, просто отключать все рациональное, сосредоточенное, так сильно мешающее, когда там внизу Мэй вытворяет фигуры высшего пилотажа языком и рукой. По даже не замечает, как они оба оказываются раздеты; перед глазами — самое соблазнительное зрелище в мире, которое, даже несмотря на темноту, навсегда запечатлится у него глубоко в подкорке.

.....По смотрит так долго, как может, а когда не может смотреть — просто откидывается назад на подушку, дышит через рот, шумно, но недостаточно громко, чтобы разбудить второй этаж. Не то чтобы у него есть достаточно сил сейчас на то, чтобы сосредоточиться на этой мысли. Кажется, он говорит что-то вслух, кажется — ругается, кажется — грязно, кажется — дрожит.

.....Хотя нет, не кажется — дрожь от наслаждения пробегается по всему телу волной, и По настойчиво тянет Мэй выше, чтобы поцеловать этот ее невероятный рот, пощекотать язык языком.

.....Из пике, все же, нужно выходить вовремя — иначе можно и насмерть разбиться.

.....По требуется несколько мгновений безумных, жадных поцелуев, несколько мгновений беспорядочных движений рук по телу Мэй, то гладящих, то сжимающих, то вновь гладящих, то прижимающих ее еще раз к себе, чтобы вздрогнуть от приятного давления — и от желания — и от наслаждения — ладно, ему требуется много мгновений, чтобы выровнять полет, и еще больше — чтобы отстраниться. Мэй действует на него магнетически. Но теперь, все же, придется вернуться к насущному вопросу.

.....— Скажи мне, что в этом доме где-нибудь есть презервативы, потому что если нет, — По не договаривает, что будет, если нет, но выражение лица у него такое, будто тогда он умрет. Окончательно и бесповоротно. И крайне, крайне бесславно. По целует Мэй еще, беспорядочно, жадно. — Потому что если нет, — все же продолжает он ей на ухо, — то тебе решать, чего ты хочешь от меня сегодня.

.....По, конечно, осознает возможные последствия подобного шага.

.....Он очень хочет Мэй, но в состоянии контролировать свои порывы — и решать в любом случае не ему. Он сможет подождать день, а завтра они могут добраться до аптеки, и тогда вопрос будет решен. Но если — вдруг — Мэй сейчас решит, что ей все равно — то кто он такой, чтобы отговаривать ее?

.....По обнимает ее сильно, крепко, целует в плечо. Изнывает от близости и возможности того, что этим все может и закончиться на сегодня. Но есть вещи, которые для него важнее сиюминутного удовлетворения желаний. Никто не летает, позабыв про технику безопасности. Никто — и точно не он.

.....По кажется, проходит две, три, много вечностей, прежде чем Мэй все же отвечает — и есть что-то в этом ее «и до конца», что заставляет его шумно выдохнуть. Ну, до конца так до конца. По дает Мэй еще несколько мгновений, чтобы передумать, добавить что-нибудь, сообщить, что он дурак вообще такие вопросы задавать — но мгновения проходят, а они все еще здесь. Даже у выдержки По есть пределы.

.....Он целует Мэй еще, все так же прижимает ее одной рукой к себе, горячую, сильную, такую, что сложно не любить ее всем сердцем — а другой рукой ведет вниз, крепко прижимая ладонь к чужой коже, очерчивая каждый изгиб. Если оставить крестокрыл на солнце надолго, дюрасталевые бока наполняются солнцем до краев, раскаляются; кожа Мэй тоже горячая, но совсем другим, особенным жаром — такого не бывает от солнца. Такой бывает только от поцелуев, только от прикосновений, в темноте, в тишине, в мире на двоих.

.....По никуда не торопится, наслаждается каждым моментом с Мэй, тем, какой она становится в его руках. Он отрывается от ее губ, когда чиркает пальцем по клитору — дразнит Мэй еще, беззастенчиво и почти немилосердно. Каждое его движение просчитано, выверено, словно он лавирует между вражескими TIE или раскачивает крестокрыл из стороны в сторону, чтобы потом неожиданно уйти в бочку — скользнуть пальцем внутрь — и всё это только для того, чтобы посмотреть за тем, какая будет реакция.

.....По все так же крепко держит Мэй на месте одной рукой, не давая ей сдвинуться, дернуться. На ближайшее время она в его бережной власти, пока он не решит иначе — на самом деле, пока они оба этого хотят — и По распоряжается этой властью так же уверенно, как и аккуратно. Улавливает каждый вздох, звук, движение, произвольное или непроизвольное, чтобы не дай звезды не сделать Мэй больно — он здесь не для этого; он здесь для того, чтобы сделать ей очень-очень хорошо — а потом еще лучше — и еще — и еще — и так до тех пор, пока Мэй не насытится. Иногда По завидует женщинам с их множественными оргазмами.

.....Иногда — не может поверить своему счастью, что может заставлять кого-то испытывать столько удовольствия раз за разом; это заряжает энергией, какой-то совершенно особой радостью, уверенностью в себе, а теперь, когда это Мэй здесь рядом с ним — еще и наполняет По непередаваемым ощущением душевного тепла. У выдержки По есть пределы — но они еще пока далеко. Он определенно задается целью довести Мэй до пика одними пальцами, прежде чем двигаться дальше; просто на пробу. Просто потому что может.

.....Потому что ей будет приятно.

.....Наблюдать за ее лицом сейчас — бесценно.

.....— Ш-ш-ш, — мгновенно реагирует По, убирая руку и гладя Мэй по лопаткам, целует ее куда-то в висок или в волосы, сложно сказать, пока она утыкается лбом ему в плечо.

.....Хотел бы он услышать этот стон в полную силу, конечно.

.....Еще успеется.

.....Дом по-прежнему тих. По ослабляет хватку, держит Мэй бережно, дает ей передохнуть — и подставляет шею под поцелуи. Губы сами собой тянутся в расслабленной улыбке от ее слов. Он мог бы ответить что-нибудь самодовольное или дурацкое, или флиртующее, или грязное — никогда за словом в карман не лез, но сейчас ему сложно сконцентрироваться на каком-либо одном ответе. Про пожар Мэй, безусловно, права. По не собирается помогать ей совладать с этим ощущением — видят звезды, он сам не может — и вновь тянется руками вниз. Пауза подходит к концу.

.....— Пожар, говоришь? — негромко спрашивает он, заглядывая ей в лицо.

.....Вроде бы вот этот момент — можно отпустить Мэй, дать ей просто опуститься на член, По знает, что это будет очень хорошо, знает, что дрожь прокатится по всему телу, знает, как его тут же захватит жгучее желание двигаться, не думать ни о чем, просто двигаться. Но он перехватывает Мэй в последний момент, жмурится, закусывая губу — даже так, когда внутри только головка, совсем немного — уже гораздо лучше, чем когда-либо было.

.....Крифф, да в жизни По незащищенный секс был — когда? — никогда. Никогда его не было. Поэтому ему кажется, что Мэй внутри не просто горячая, она обжигает, что все его ощущения выкрутили на максимум, отключили все стабилизаторы, все ассистенты и помощники — дальше можно идти разве что по приборам. По держит Мэй на месте крепко, слегка двигая бедрами — едва ли входя, чуть выходя — неизвестно еще, кого это дразнит больше: его или ее.

.....Он выдерживает так, кажется, всего несколько секунд.

.....Десять ударов сердца, не больше.

.....Приборы говорят, пора отдавать штурвал второму пилоту.

.....По шумно выдыхает, выпуская Мэй из цепкой хватки, предоставляя ей полную, абсолютную свободу делать, что хочет, и двигаться, как хочет. Доверяет ей ее наслаждение вместе со своим. По крайней мере, на какое-то время. По открывает глаза, дышит прерывисто, смотрит на Мэй снизу вверх — и в груди цветет прекрасное, упоительное чувство принадлежности, единства. Удивительно, что вот эта красивая женщина — теперь его, что она согласна быть с ним так близко, что они каким-то образом все же оба дожили до этого момента.

.....— Я так тебя люблю, — шепчет По, имея в виду и то, что любит Мэй сильно, и то, что любит Мэй так.

.....Когда раздается ответное «люблю» — как позывной от диспетчера — По не может сдержать довольной улыбки; ее скрывают поцелуи Мэй, а потом он слишком занят тем, как она двигается на нем, как выглядит при этом. Последние года четыре люди, с которыми По спал, выполняли скорее функцию, удовлетворяли нужду — свою и его — и только. Это не отменяло того, что в каждом человеке он находил что-то красивое, что-то, от чего если не захватывало дух, то во всяком случае появлялось желание. Но сейчас вопрос не в функции; да, По думал о том, что это верный способ успокоить кошмары Мэй хотя бы на одну ночь, но дело ведь не в этом.

.....Совсем не в этом.

.....Даже в темноте видно, как Мэй наслаждается тем, что делает — наслаждается им — и от этого особенно приятно, словно чужое удовольствие усиливает его собственное, как лупа, как ускорители на двигателях. Он гладит Мэй так, чтобы не мешать ее ритму, в основном по коленям и бедрам, в основном — все такими же уверенными движениями. Передышка — это хорошо, это позволит ему набраться сил, когда он вновь решит взять все под свой контроль, хотя видят звезды, Мэй прекрасно справляется и сама. До сих пор он не двигался, предпочитая отдавать эту прерогативу ей полностью. Она даже умудряется дразнить его кончиками пальцев — По облизывает губы, выдыхает. Вдыхает.

.....По скользит ладонью вверх по руке Мэй, гладит, а потом все же хватает, чтобы потянуть на себя, прижать Мэй к своей груди, целовать — недолго, словно чтобы успокоить.

.....— Не двигайся, — предупреждает он негромко.

.....Побаловалась, подразнилась — и хватит; По двигается сначала неторопливо, словно вообще вспоминает, как это, что нужно делать, какие мышцы напрягать, а когда ускоряется — ускоряется плавно, словно набирает высоту, а потом удерживает ее — четко, будто в голове у него метроном отсчитывает такт. Восьмушки. Быстро, резко, сильно — так По любит летать, так же он любит своих женщин, так же он любит Мэй — сейчас и так долго, сколько нужно, чтобы она кончила.

.....В голове сам собой вырисовывается план, стратегия и тактика, маневры, финты, фигуры высшего пилотажа — только куда более прикладные, приземленные, тактильные; все, что По может сделать с Мэй, с ее телом до тех пор, пока она будет ему позволять, пока его самого хватит. Огонь внутри переходит в ревущую, опасную стадию, белый, слепящий, и По все удерживает безумный ритм, наблюдает за Мэй — вот-вот, вот сейчас. Сейчас. Он не умеет еще так хорошо читать язык ее тела, но напряжение почувствовать просто — приятное давление вокруг члена — и тогда По входит глубоко, замирает, заполнив Мэй собой.

.....Если она сейчас кончит, то он это запомнит.

.....Если она сейчас не кончит, то это был самый жестокий способ раздразнить ее, какой По только мог выдумать.

.....Так или иначе, дальше будет лучше.

.....Приятная дрожь наслаждения передается и По тоже, и он медлит несколько мгновений, давая Мэй время оправиться немного от удовольствия, прежде чем снять ее со своего члена — очень, очень временное решение — и обнять в ответ. Вообще-то, это тактическое решение: По хочет перевернуть их, чтобы Мэй оказалась внизу, так ему будет гораздо удобнее, но вместе с тем он вдруг не чувствует в себе сил разомкнуть объятия так быстро. Она, может, и горячая, и возбуждает его, и много чего еще делает, но еще она кажется хрупкой, когда шепчет ему на ухо про свою любовь.

.....— Я знаю, я знаю, — успокаивающе шепчет По в ответ, напоминает: — Мы оба шли, — целует Мэй аккуратно в уголок глаза. — Но вот мы здесь, и я люблю тебя тоже, — переворачивает их неторопливо, плавно, не выпуская Мэй из рук, словно какую-то драгоценность — впрочем — почему какую-то. Главную. — И всегда буду возвращаться к тебе, — он целует ее в губы, гладит по ключицам, по груди. — Живой, как сейчас.

.....Когда По входит — он входит мягко, плавно, как и все его жесты теперь, словно кто-то вдруг сменил пластинку, или как если бы он боялся порушить эту внезапно проступившую в ночи хрупкость. Он обещает возвращаться живым — не обещает невредимым, потому что это невозможно — но живым, живым он будет для нее всегда. Никакие кошмары не должны быть сильнее его обещания, если только он сумеет вложить в слова сейчас достаточно чувства, если сможет передать если не голосом, то телом то, сколько нежности, сколько заботы в нем для нее.

.....— Буду целовать тебя, — По действительно целует Мэй еще, прежде чем устроиться удобнее и продолжать уже ей на ухо, совсем-совсем негромко: — Делать тебе приятно, — так лодка покачивается на волнах; ритм, который По задает, в этот раз совсем другой. — Рассказывать тебе безумные истории и слушать твои, — он опирается на предплечье одной руки совсем рядом с головой Мэй, зарывается пальцами в ее волосы, гладит ласково-ласково. — Напоминать тебе, что мы оба живы, — свободной рукой По вновь гладит Мэй по груди, по боку, аккуратно придерживает ее за талию. — Разгонять все твои кошмары, тревоги, страхи, — он прикрывает глаза, концентрируясь на неторопливом, но от этого не менее четком ритме — что слов, что действий. — Буду оберегать тебя так же, как оберегал все девять лет.

.....По знает, конечно, что этой размеренности недостаточно, чтобы довести его до конца, но на какое-то время ему хочется задержаться в этом тепле, уюте — и чтобы Мэй запомнила, и чтобы он запомнил сам. Темные ночи бывают не только у нее.

.....— А если меня не будет рядом, у тебя всегда будет мое кольцо, — По проводит пальцами свободной руки выше, пока не натыкается на упомянутое кольцо, накрывает его ладонью. — Где бы я ни был, у тебя всегда будет мое сердце, — если сосредоточиться, можно почувствовать, как под пальцами и кольцом бьется сердце Мэй. По повторяет опять: — Где бы я ни был, я всегда вернусь к тебе.

.....На какое-то время наступает тишина — неполная, пропитанная их дыханием, терпкая.

.....По больше не говорит, только двигается, все так же размеренно, нежно, с удовольствием отмечая, как Мэй подается навстречу; если ей нравится, то это единственное, что ему нужно, чтобы продолжать. Как и везде, здесь тоже важен ритм: и в деталях, и в общем — период затишья только помогает наращивать предвкушение, а еще — дает немного отдохнуть. Секс — тот еще фитнесс, порой похлеще тренировок в зале. По немного взмокает, немного устает, середина ночи все же. Но это не мешает ему продолжать.

.....Наоборот, когда Мэй просит — просит — ускориться, По готов так и поступить. Но вместо этого наоборот замедляется еще больше, нарочно, почти мучительно растягивая каждый толчок, и целует Мэй в шею у уха, дразнит:

.....— Попроси меня еще.

.....Но в голосе уже звучат шальные, неконтролируемые нотки — край его выдержки где-то рядом, и вот-вот они через него перешагнут. Да что там. Уже перешагивают. По еще держится какое-то время, но вскоре становится понятно, что ответ Мэй ему не так уж важен: во всяком случае, он едва ли дожидается, что она скажет. С каждым толчком По движется быстрее, сильнее, перестает так концентрироваться на удовольствии Мэй — теперь больше на своем, она же хотела «и до конца».

.....И до конца долго.

.....По словно повторяет колокол раз за разом, совсем как в воздухе: поднимаешься высоко-высоко, пока не начнет захватывать дух, а потом сбавляешь скорость до нуля. Нос истребителя задирается вверх, зависает — опрокидывается вниз. Уходишь в пике. И по новой. По ускоряется, держит скорость долго — а затем сбавляет обратно, давая себе небольшую передышку. И, наверное, Мэй тоже.

.....Чем дальше, тем меньше передышка, тем более рваным выходит ритм толчков, тем крепче он держит ее за талию. Внутри все раскаляется.

.....Как же хорошо.

.....По кажется, он балансирует где-то в вышине, а может и не балансирует — может, падает, так что между легких холодок, и все внутри него замирает; но он знает, что делает, знает, как выходить из любого пике; под ним — любимая женщина, и надо бы — ах да — сложно контролировать животный импульс просто продолжать двигаться — но надо бы спросить.

.....— Ты уверена? — жарко на ухо Мэй; он еще может — наверное — вынуть член и кончить ей на живот, или куда-то — все равно куда — мысли рваные, По дышит тяжело, жмурится — как же хорошо — утыкается ей носом в шею. Целует беспорядочно.

.....Мэй говорит: «Быстрее».

.....Мэй говорит: «Да».

.....Мэй говорит: «Не останавливайся».

.....Ее голос действует на По магнетически: невозможно сопротивляться, кажется, что бы она ни сказала ему сделать сейчас — он бы все выполнил. Поцелуи обжигают, ощущений становится сразу как-то чересчур много, поэтому вскоре По перестает целовать Мэй, вновь утыкается носом ей в шею. Вдыхает упоительный запах ее кожи — особенный, такого больше нет ни у кого — кружащий голову — хотя вполне возможно, голову кружит вовсе не запах.

.....Движения с каждым разом становятся все более рваными. Все его тело напрягается, как когда перед глазами зависает стремительно приближающаяся земля — не в страхе, но в предвкушении. Входить в крутое пике с такой высоты всегда опасно, и альтиметр едва успевает показывать убывающую высоту, КУС — нарастающую скорость, воздушные потоки разбиваются о крышку кокпита, все смазывается, смешивается, сливается в один этот момент невозможного единения с машиной. А потом — дергаешь штурвал.

.....И пике заканчивается.

.....По утыкается ртом Мэй в плечо, чтобы хоть как-то заглушить собственный стон, когда кончает; наслаждение накрывает его волнами, прокатывается по телу снизу вверх, обволакивает, оседает на коже, заставляет подрагивать. На какое-то время он полностью, абсолютно, совершенно дезориентирован, неспособен ни на что, только дышать, если повезет, и немного опираться на одну руку, чтобы не придавливать Мэй к дивану совсем уж сильно. Каждая напрягшаяся мышца в его теле расслабляется, жар медленно спадает, но сил пошевелиться у него нет. По только чуть поворачивает голову и целует Мэй в основание шеи, хочет сказать ей что-то, но на это тоже не хватает сил. Все тело вдруг тяжелое, неповоротливое, и ему все еще тесно, жарко внутри; По выходит из Мэй медленно, аккуратно, почти нехотя — только чтобы обессиленно лечь рядом на бок, прислонившись спиной к спинке дивана, и шумно выдохнуть, прикрыть глаза, оставить одну руку лежать поперек Мэй, чтобы та не вздумала никуда испаряться от него.

.....По требуется достаточно продолжительное время, чтобы вновь начать осознавать себя в пространстве. В основном потому, что ему нет никакого дела до этого пространства: он совершенно и абсолютно счастлив, пока рядом Мэй, а то, что она рядом, он чувствует буквально всем телом, которым к ней прижимается. Он мог бы лежать в этом блаженстве вечно, но тут звучат слова про звукоизоляцию. Первыми в голове По мелькают кляпы. От сексуальных кляпов картинки быстро переходят к несексуальным — например, таким, каким они с Теммином затыкали рот мальчишке-пилоту Первого Ордена. Это отрезвляет и вырывает из неги даже чересчур быстро. Резко подняв голову, он смотрит на Мэй несколько мгновений.

.....— Мы подарим твоей маме беруши, а соседи пусть что хотят делают, хоть переезжают.

.....Тон у По предельно серьезный, но выдерживает он от силы несколько секунд, прежде чем широко улыбнуться и добавить:

.....— Шучу. Придумаем что-нибудь. Если ты не против, я думаю, что наверху нам будет гораздо удобнее, чем здесь, а отпускать тебя спать одну я не намерен. Кажется, прикинуться школьниками, пришедшими друг к другу на ночевку, нам уже не удалось, — По поднимается и пожимает плечами, оставляя на кончике носа Мэй легкий поцелуй. — А завтра длинный день, поэтому стоит хотя бы попытаться выспаться. Иди, я догоню.

.....На то, чтобы привести себя в какой-никакой порядок, у По уходит пара минут и стакан воды на кухне — его адски мучает жажда теперь уже не метафорическая, а вполне банальная. В доме тихо, не считая их с Мэй перемещений. За окнами тоже ничего, только ночная густая темнота. По-хорошему, если существует опасность, что за домом Ло кто-то всерьез следит, По стоит отправиться до крестокрыла и дать сигнал своим сейчас, под покровом ночи. Но стоит ему повернуть голову и посмотреть на лестницу, ведущую на второй этаж, как он уже не может заставить себя уйти. К тому же, глаза просто слипаются.

.....Всё завтра, всё завтра.

.....По старательно не думает о том, что бывает с женщинами через девять месяцев после того, как в них удачно кончают, и у него получается просто прекрасно.

.....А потом он уже наверху, в постели Мэй, притягивает ее к себе, целует в лоб, шепчет что-то про приятные сны и совершенно, абсолютно забывает сказать, что поставил будильник на шесть утра — время, которое случится всего через четыре часа.

.....Стоит признать, у этого комлинка на редкость мерзкий будильник, если бы По мог, непременно сделал бы с этим что-нибудь. Но этого в скудных функциях далеко не навороченного девайса не подразумевается. Одно хорошо: мерзкий звук будит на ура. По резко садится в постели, провожает взглядом куда-то рванувшую Мэй и, не глядя, нашаривает рукой комлинк, чтобы отключить его к криффовой матери. Идея встать в шесть утра казалась ему легко выполнимой и практически гениальной в ночи, но в свете утреннего солнца приобретает неказистые и даже людоедские очертания.

.....Тем не менее, По, привычный к любым внезапным подъемам, усилием воли заставляет себя подняться, только чтобы обнаружить, что трусы — это единственное, что волновало его вчера из собственной одежды, поэтому она полным комплектом осталась внизу. Положив руку на дверную ручку комнаты Мэй, По замирает, прикидывая, какова вероятность того, что Даная уже проснулась и, возможно, караулит его по ту сторону, чтобы рассказать ему, что так громко шуметь по ночам в гостях — некомильфо и мог бы — о, крифф.

.....По проводит рукой по лицу, взъерошивает волосы и решительно открывает дверь. В коридоре пусто. Выглянув наружу, он выжидает несколько минут, но ничего не происходит — только снизу раздаются звуки, видимо, Мэй решила привести там все в порядок. По представляет, как они могли бы сейчас валяться в постели или даже вновь сладко спать, но следом ему в голову приходит картинка того, как сюда врывается какой-нибудь шальной рыцарь Рен, и он быстро приходит в себя.

.....Им нужно одеться и отправляться осматриваться как можно скорее, а если получится — дойти до его крестокрыла и дать знать базе, что тут случилось до сих пор. То есть, не в подробностях. То есть, просто сказать, что Мэй жива, но они не знают про слежку. Да. Точно. По медленно спускается вниз по лестнице, настороженно вглядываясь в каждый угол — мало ли, где его может поджидать Даная. Но, кажется, та нигде его не поджидает. То ли ушла на работу, то ли еще спит — вот счастливый человек!

.....Обнаружив Мэй, По виновато — но все равно по-идиотски радостно — все еще старательно не думая о всяком — улыбается и говорит:

.....— Прости, забыл сказать. Нам лучше выдвинуться пораньше, чтобы все успеть сегодня, — он торопливо натягивает одежду; справедливости ради, с его флотской тренировкой на это уходит от силы минута. — Твоя мама еще здесь или уже ушла? Не знаешь?

.....Наверное, им стоит на крайний случай поговорить о всяком. Если вдруг всякое решит стать человеком.

.....Мэй уже одета и выглядит так, словно так резко стартовала с кровати просто ради того, чтобы успеть привести себя в порядок. По, конечно, подозревает, что это не так. Это даже, скорее всего, очень сильно не так. Но. Но! Возможно, что и так. Кто их разберет, этих адмиральских дочек. По улыбается в поцелуй, прижимает Мэй к себе крепче, словно задумал продолжение ночного банкета вот прямо здесь и сейчас, а про Данаю спрашивал только для того, чтобы представлять, насколько сильно они могут шуметь. Это не так — совсем не так — но мысль сладка.

.....Пока Мэй продолжает говорить, По целует ее в щеку, под ухом, в шею.

.....Между вчера и сегодня словно бездна времени, а на деле — всего пяток часов. По никогда бы не подумал, что и наутро можно будет все то же самое, что можно было ночью, но вот — прямое тому доказательство, прямо в его руках, рассказывает ему про чужаков и соседей. По целует Мэй еще раз, прежде чем выпустить. У них есть дело, и стоит сосредоточиться на нем. Сначала обеспечить безопасность, а потом уже — всякие удовольствия.

.....— Если она согласится. Но тогда придется рассказать ей — сама понимаешь, — По серьезно смотрит на Мэй. — Подумай об этом, пока я умываюсь.

.....В ванной немного холодной воды в лицо успокаивает его и приводит в рабочее настроение. Ему нравится это чувство ответственности в груди теперь еще больше — оно и раньше ему нравилось, но тогда оно было не таким личным, больше походившим на то, что он чувствовал по отношению к своим подчиненным. Мэй — не его подчиненная. Мэй уже теперь и не просто его друг. По улыбается себе в зеркало над раковиной, быстро чистит зубы пальцем с зубной пастой на кончике, по старинке, как в походе.

.....Через пять минут он возвращается на кухню в гораздо более собранном виде. Стоит завидеть Мэй, как тут же хочется вновь дотронуться до нее, поцеловать, сказать, что сильно любит ее — еще и еще — но вместе с этим По вспоминает про их ночное решение. Нет. Наверное, лучше все же не за завтраком. Это какая-то чересчур мощная тема для завтрака. А если Даная зайдет? Точно не стоит сейчас начинать этот разговор. По садится на стул.

.....— Сначала пройдемся по округе. Посмотрим, что тут есть, откуда можно смотреть за домом. Затем дойдем до моего крестокрыла, отправим весточку на базу. Потом заглянем в больницу, потому что следить могут не прямо за тобой, а за твоей мамой — а через нее за тобой. И потом уже можно возвращаться домой и расспрашивать соседей. Пока план такой. Возражения, предложения, признания в бесконечной любви? — По широко улыбается Мэй.

.....Нет, ну он попытался удержаться.

.....Прямо целых секунды три пытался.