Разговор с мастером Скайуокером иначе, кроме как фиаско, назвать сложно. По надеялся, что его проблему можно решить в один вечер, за один разговор. Это очевидно не так: само присутствие рядом с мастером Скайуокером, не говоря уже об идее поделиться своей проблемой вслух с форсюзером, оказались слишком тяжелым испытанием. Именно это поднимает По рано утром с постели, именно поэтому он завтракает раньше всех на базе, именно поэтому он оказывается в медблоке утром и с твердым намерением исполнить приказ генерала Органы не только потому, что это приказ генерала Органы — и она ясно дала понять, что будет, если его не выполнить, и что она всегда сможет узнать, что он его не выполнил, звёзды, да она уже наверняка все рассказала доктору Калонии — но и потому, что это действительно в его интересах. Он закрывал глаза на свою проблему уже достаточно времени. Хватит.
    — Доброе утро, да, — По быстро и чуть нервно улыбается, — у меня проблемы с головой.
    — Вы очень самокритичны, — замечает медсестра, вскидывая брови и не слишком хорошо сдерживая смешок.
    — Нет, я, — он сокрушенно вздыхает и разворачивается — почти уходит, почти сдается — но все же поворачивается обратно и облокачивается о стол, за которым сидит медсестра. — Серьезно. Мне нужен кто-нибудь, с кем я могу поговорить насчет, — По делает жест у своей головы, силясь хотя бы пантомимой передать то, что его мучает. В конце концов, лучших слов не находится, и ему приходится повторить: — Проблем с головой.
    — У вас что-то болит? Тошнит? — принимается перечислять бесконечный список симптомов медсестра, и где-то с полминуты По просто мотает на все головой.
    — Нет же, говорю — проблемы с головой. Ну, — он отталкивается от стола, сжимает руки в кулаки, губы — в тонкую линию, и не может озвучить этого вслух. «Проблемы с головой» — и так достаточно точное описание, чего еще ей нужно?
    — Дезориентация? — предполагает медсестра, глядя на его метания.
    По тяжко выдыхает и на несколько мгновений закрывает лицо руками, пытаясь собраться и озвучить, что проблемы у него с психикой — что он едет крышей, попросту. Видят звезды, это почему-то чудовищно сложно сказать. Даже вчера с генералом Органой это было непросто, что уж говорить о медблоке и медсестре, и это просто мучительно. По отнимает руки от лица, проводит ими по волосам, качает головой: нет, не дезориентация.
    — Коммандер, вам придется сформулировать, в чем проблема, иначе мы не сможем вам помочь, — говорит медсестра тоном, в котором строгость мешается с мягкостью.
    Как это у них получается.
    Если бы это еще помогало.

    Медсестра упархивает, оставляя По в гордом одиночестве. Он стоит какое-то время, постукивая пальцами по стойке и нервно кусая губу, на мгновение тянется к маминому кольцу, но все же не трогает. Вместо этого проходится туда-сюда, заложив руки за спину. Поглядывает в сторону выхода. Но нет, нет, тогда генерал Органа спустит на него все кары небесные. Он обещал. Уйти было бы так легко. Именно поэтому этого нельзя делать. По аж вздрагивает, когда за спиной раздается голос доктора Калонии.
    Развернувшись по-военному четко на сто восемьдесят градусов, он следует за ней, неожиданно для себя чеканя шаг. Таким шагом направляются на поля битв. Ну, наверное — на поля битв По обычно направляется в крестокрыле, и если он не пройдет через всю эту процедуру, то отправляться туда он больше не будет, это генерал Органа дала понять яснее некуда. Это правильно. Он уже ранил Теммина. Это не шутки.
    В кабинете он просто следует указаниям, слабо представляя, что сейчас будет происходить. Неужели доктор Калония займется им сама? Судя по всему, именно так. По опускается на свое место и пожимает плечами. Вопрос обыденный. Он ждал чего-то другого.
    — Нормально, — говорит По и даже не лжет: действительно чувствует себя нормально.
    Другой вопрос, что его «нормально» за последние несколько недель сильно сместилось с того, что другие люди привыкли понимать под нормальным. Тень за спиной — это уже нормально. Кошмары — это нормально. Тревожность — это нормально. Или во всяком случае привычно. По уже привык, что из зеркала на него смотрит изможденное плохим сном лицо, что каждая морщинка и каждая черточка проступают резче, что плечи всегда напряжены, и весь он словно всегда готов сорваться с места. Бежать, бежать — куда-то, не разбирая дороги.
    — Дальше вопросы будут усложняться? — привычно же шутит По, дергая губами в улыбке. — А за вопросы со звездочкой мне будет что-нибудь полагаться? Ни на что не намекаю, но очень люблю аскорбинки у вас тут. Просто имейте в виду. Вдруг пригодится. Мало ли.
    Это тоже — норма; в любой непонятной ситуации можно отшутиться, и это сделает ее чуть более понятной. Точно так же По шутил, глядя в шлем Кайло Рену — было страшно и еще хотелось жить. Сейчас тоже страшно. И очень, очень хочется жить.

    По продолжает улыбаться, но смотрит внимательно, почти резко — так смотрят в прицел. Доктор Калония явно поговорила с генералом Органой, и она явно в курсе, в чем дело, иначе выбрала бы какой-нибудь другой тон или другие слова. Когда По слышит звук закрывшегося на двери замка, то немедленно чувствует себя в ловушке, в чертовой западне, и зачем он только сюда пришел? Чтобы как-то скрыть всколыхнувшуюся в груди тревогу, По хватается за стакан, делает глоток воды и тут же ставит его обратно. Пить не хочется. Не воду.
    — Вот так и получают отстранения от полетов, — смешок выходит какой-то горький, и По улыбается еще немного по привычке, а потом серьезнеет. — Я думаю, вы и сами должны понимать, что со мной было на «Финализаторе».
    Он замолкает, словно в надежде, что доктор сейчас покивает головой и расскажет все за него сама. Мечты, мечты. Возвращаться туда и вспоминать не хочется — да и много ли он может вспомнить? По смотрит в лицо доктору Калонии еще какое-то время, а потом вздыхает, опуская взгляд на несчастный стакан с водой. Автоматически тянет рукой за цепочку вокруг шеи, пока из-под привычной офицерской униформы не показывается мамино кольцо.
    По не задумывается о своих действиях, просто вертит его, припоминая разговор с генералом Органой. Даже с ней это было сложно, а сейчас — тем более. Понятно, что генерал Органа шкуру с него спустит, если эта встреча увенчается ничем. Придется рассказывать. По мается еще несколько мгновений, подбирая слова; вертит, вертит, вертит мамино кольцо меж пальцев.
    Заговаривает медленно, будто выталкивая слова из глотки:
    — Меня пытали. Сначала дроидом, но это ничего. Бывало и хуже. А потом пришел магистр Рен, — он запинается, — и пытал Силой. Он, — По облизывает неожиданно пересохшие губы, хмурится, пытаясь вспомнить, и опять ничего не идет на ум. Белое пятно. — Он хотел, — белое-белое пятно, как снег, холодное, жгучее.
    По делает глубокий вдох и откидывается на спинку стула, бросает кольцо, смотрит на свои руки, на линии на ладонях. Растирает середину ладони большим пальцем другой руки. Что бы ни хотел магистр Рен, По этого не помнит; он помнит только боль, и необходимость сознаться в этом — в этой слабости, в том, что он не выдержал, что поехал крышей от этого — ест его изнутри даже теперь, когда он уже здесь, когда о его самой страшной тайне уже известно.
    По поднимает взгляд на доктора Калонию и продолжает так негромко, что почти неслышно:
    — Он все время в моей голове, док. В моих мыслях. В моих снах.
    По припоминает сон и видимо напрягается, тяжело и прерывисто вздыхает, пытаясь успокоить себя. Как там говорила Маз? Песенка. Это реальность. Это должна быть реальность. По чуть поворачивает голову, смотрит краем глаза себе за плечо, делая вид, что разглядывает шкаф у стены.
    У двери стоит темная фигура, маска насмешливо поблескивает в свете ламп.
    По знает, что его там нет — не может быть.
    Но может это самого По здесь нет — и не может быть — потому что он все еще на «Финализаторе».

    По чуть морщится, но кивает. Бояться — это, может, и нормально, но не так. Не настолько. Он знает страх, знаком с ним почти интимно; шутка ли — пройти юужань-вонгскую, да что далеко ходить — влетать в горящий провал внутренних технических помещений Старкиллера. По знает страх лучше многих, знает, как не обращать на него внимания, действовать вопреки, потому что есть долг. Именно этим он и занимался все это время. Действовал вопреки страху. Усилием воли он заставляет себя повернуть голову обратно, не пытаться вглядываться в фигуру за плечом. По обещает себе, что расскажет еще доку про нее, но не сейчас. Как-нибудь... потом. Однажды.
    — Вы так спрашиваете, будто я в спа ходил, — фыркает он, выпрямляясь и прогоняя назойливые мысли прочь. Сверкнув нервной улыбкой, По качает головой, пожимает одним плечом: — Помещение как помещение. Черные панели. Кресло с энергокандалами. Полный цирковой набор. В БДСМ-клубе с руками бы оторвали.
    Он не очень понимает, почему это может быть важно, и шутки рвутся из него сами собой. С другой стороны, лучше уж эти вопросы, чем если бы док сейчас спросила про сны. Потому что сны, в которых ты не можешь отличить реальность от сна и все равно принимаешь решение разбиться оземь — это не те сны, после которых людей пускают летать.
    — Простите.
    По наклоняется вперед, закрывает лицо руками на мгновение, но быстро встряхивается, проводит пальцами сквозь волосы, вновь выпрямляется. Пыточная-пыточная-пыточная, что еще там было? По не помнит. Он отлично помнит ангар со всеми TIE, как они были закреплены, как штурмовики патрулировали периметр, как выглядела диспетчерская — крифф, да он может описать все в мельчайших деталях, так что можно составить трехмерную карту по его словам.
    Пыточная слилась в какое-то темное пространство без отличительных черт.
    — Свет над головой еще, — говорит По наконец.
    Молчит. Долго.
    — Дверь открывается с едва заметным шорохом.
    Каждая деталь возвращает его туда все больше и больше.
    — Пахнет стерильно, как — хм — чистящим средством.
    Лицо доктора Калонии словно расплывается перед глазами, и По уже не очень-то и видит ее. Она как мираж. Как дымка.
    — Очень, очень тихо. Аж в ушах звенит.
    По напрягается всем телом до мелкой, едва заметной дрожи. Трёт запястья.
    — Очень, очень тихо, — повторяет он.
    Темнота стоит перед глазами, и тишина давит на уши; чем больше По пытается вспомнить что-нибудь, тем глубже картинка затягивает его, зажимает, душит. Сердце колотится о ребра, словно его только что оставили разведчики и вот-вот в камеру вновь зайдет магистр Рен — тогда По еще не знал, что тот может, тогда он еще шутил про маску, про дрянной комфорт, про техники допроса. По жмурится, заставляет себя потерпеть еще немного, вызвать этот образ в голове и описать его — он должен знать его хорошо, он чувствует его за плечом постоянно.
    — Магистр — он тоже весь в черном. Сливался с панелями. Только маска блестела. Не как у Вейдера, а с такими вставками из металла. И руки. В перчатках.
    По говорит рвано, скомкано, словно захлебывается; кажется, если его мышцы напрягутся хоть еще каплю — сломают кости. Ему хочется попросить дока сказать, что он не там, но немного не хватает воздуха. Голова кружится. Сердце стучит в ушах. Удар. Удар. Удар.
[icon]https://i.postimg.cc/L8ssd15y/330.jpg[/icon]

    По слышит свое имя и смотрит на ту, кто его произносит, но едва ли различает лицо. Перед глазами темные панели, свет этот дурацкий сверху, лицо мокрое от пота, слез и крови, ресницы немного слипаются. По вздрагивает на втором оклике, запоздало замечает, как крепко сжал кулаки — следы от ногтей остаются на ладонях, когда он их наконец разжимает и дышит. Дышит. Кивает. Да, да, он здесь. Где бы это здесь ни было.
    — Светлая.
    Стена светлая, и лицо дока По тоже теперь различает, и лицо у нее тоже светлое — не в маске. Он тянется за водой, делает пару жадных глотков, дышит, трет шею. Касается кольца, сжимает его в кулаке. Сколько всего это кольцо перевидало с ним. Девятнадцать лет уже прошло, а с того дня — все двадцать четыре.
    Это заземляет его лучше всего. Мамина смерть. Ее физическое подтверждение, которое всегда с ним, как напоминание, как оберег.
    По кивает.
    — Оно всегда со мной.
    Наверное, ему чудовищно повезло, что кольцо не стали отбирать или снимать. Их больше волновала карта к мастеру Скайуокеру. Да, точно, он же потому там и оказался.
    — Я плохо помню, — хмурится По. — Я вроде отшучивался сначала, а потом, — он замолкает. Что было потом, он не помнит. Во всяком случае, не диалог. Боль вспомнить легче. — Он делал это — этот жест.
    По показывает свободной рукой у своей головы, имитируя жест магистра Рен тогда — с чуть растопыренными пальцами, вроде самый обычный, но такой опасный. Рука в черной перчатке до сих пор иногда ему снится. Она ничего не делает. Просто висит перед глазами. И это самое страшное. Потому что со стороны не казалось, что магистр Рен что-то делал.
    — Представьте, что вам под кожу залезают холодным лезвием, — медленно, сосредоточенно говорит По. — Или щипцами. Вскрывают вашу голову заживо. Роются в ней, и каждое движение, — голос неожиданно куда-то девается, и По сглатывает, а когда этого недостаточно, то делает глоток воды из стакана. — Но это только физическая боль.
    Он усмехается, вновь напряженный, вновь на пределе. Но кабинет доктора Калонии пока еще не ускользает никуда, и По продолжает:
    — Он пролез везде. В вонгскую. В Академию. В мамину смерть, — он сжимает кулак вокруг кольца еще крепче. — Я не... Это так...
    По силится подобрать слова. Что это? «Пытка» не описывает. «Насилие» не описывает. «Боль» не описывает. По хорошо помнит это ощущение полной беспомощности, полной открытости. Физически можно попытаться дернуться, и пусть кандалы удержат на месте, но ты можешь что-то сделать. Тогда По не мог сделать ничего. Только чувствовать. Быть в этом.
    Он закрывает глаза, резко встряхивается, выпускает кольцо. Договаривает как-то глухо:
    — Это не опишешь словами, док. Это не просто больно.

    По не сдерживает смешок: ага, как же. Больше не будет. Проблема не в том, что это может повториться. Проблема в том, что это уже случилось — и теперь навсегда останется с ним, как незаживающая рана. Да, док просила воспринимать это как болезнь, а их встречу — как шаг к выздоровлению, но чувствуется это совершенно иначе. По открывает глаза, проводит рукой по лицу, откидывается на спинку стула и рассеянно и устало наблюдает за тем, что там делает доктор Калония. Звезды, как же это выматывает. Сколько они говорят, минут десять? Пятнадцать? У По ощущение, как будто он пробежал кросс. Только устало не тело, а голова. Душа, возможно.
    У него даже нет сил пошутить про голодраму, а это уже показатель.
    Какое-то время По сидит без движения. Ладно рассказывать, но записывать зачем? То есть, он примерно понимает, к чему ведет док, но все равно это кажется каким-то странным способом достать из его памяти то, чего там нет. Ему казалось, она заинтересуется его снами, фигурой за плечом — про которую он до сих пор умалчивает — и тревожностью, но вместо этого ее куда больше интересует этот момент с магистром.
    — Пообещайте мне не отсылать это потом каким-нибудь продюсерам на Корусанте, — максимально серьезно говорит он, и шутка получается усталая.
    Усмехнувшись, он не глядя берет карандаш и заносит руку над первым листом. Двести лет ничего не писал руками, и вот. Кто бы мог подумать. По замирает в нерешительности, перебирая в уме, откуда начать. Наверное, будет неплохо дать этой голодраме немного контекста.

    По откидывается на спинку стула, делает глубокий судорожный вдох, медленно выдыхает, кусает губу. Вертит карандаш меж пальцев, от указательного к мизинцу и обратно, и по кругу, и по кругу, и по кругу, стучит кончиком о бумагу. Ему не хочется вспоминать, погружаться в это, думать об этом. Он косится на доктора Калонию, словно в надежде, что та отпустит его теперь, но это вряд ли. Тогда По оборачивается через плечо, несколько мгновений созерцает дверь.
    Тень всегда там. Ждет. Всегда ждет.
    Вытягивает руку.
    По вздрагивает и разворачивается обратно, подпирает голову рукой, продолжает писать, то и дело останавливаясь, порой хмурясь, проговаривая что-то одними губами.

    По замирает, дышит, пытаясь делать размеренные вдохи и выдохи. Как будто это полет. Как будто это просто легкий мандраж. Он хватается рукой за кольцо, но это не очень помогает. Лоб взмокает, и дыхание с размеренного срывается на учащенное. Магистр стоит перед глазами как живой. По сжимает карандаш до побелевших костяшек пальцев.
    Резко оборачивается к двери, и точно — тень стоит совсем рядом, и рука в черной перчатке маячит прямо перед самым его лицом, и По не может видеть больше ничего.

    Голос доносится откуда-то издалека, мешая чувству беспомощности захлёстывать По с головой. Черная рука висит перед глазами, и он знает, что за этим следует только боль; боли не приходит. По чувствует теплое прикосновение к рукам. Доктор Калония. Это ее голос, ее руки, ее кабинет. Они были здесь вдвоем. По медленно, нехотя отрывает взгляд от руки перед глазами и переводит его на доктора, пытаясь как-то совладать с животным страхом внутри. К врагам не поворачиваются спиной. Боли все еще нет.
    По ставит локти на стол и закрывает лицо руками, так и не выпуская карандаш из пальцев. «Тебе придется продолжить», — звучит как приговор. Тем мучительнее, что он не один где-то у себя в комнате, а в кабинете доктора Калонии — что она теперь будет думать о нем? За кого посчитает? По почти готов сказать, что не может, что сдается, но вместо этого только хватает стакан и допивает всю оставшуюся воду, резко выдыхает, словно это было кортигское, подвигает к себе листок. Писать лучше печатными, потому что это скачущее «Магистр» даже он сам еле может прочитать.
    Отступив половину листа, По записывает то, что точно помнит.

    Отступает еще, напрягая память, пытается найти ту границу, за которой бессвязная темнота и туман превращаются в осмысленные воспоминания. Это оказывается проще, чем вычленить что-то сразу после явления магистра.

    По останавливается. Получается, что после провала он помнит очень много. Дальше воспоминания идут легко, всплывают мгновенно, одно за другим. По вздыхает, косится на пустой стакан, ерошит волосы, касается кольца. Сжимает его в кулаке и возвращается к одиноко темнеющей посреди листа строчке: «Мне больно». Подперев лоб другой рукой, По закрывает глаза и концентрируется. Он отлично помнит, как именно было больно — вот только что описывал доктору.
    Минуты идут. По сидит так долго: неподвижный, напряженный, взмокший. Вдруг резко вскакивает с места, делает круг по кабинету, ероша волосы, тяжело дыша и бормоча, не слишком мелодично, но ему сейчас без разницы:
    — Раздается команда на взлет, как пароль заоблачных высот — и в небо наши уходят дороги от земных незаметных ворот. Небо голубое, ставшее для лётчика судьбой, небо доброе и злое, голубое, грозовое, стало ты моей судьбою — я и бог твой, и подданный твой! — как Маз учила. У него уходит двенадцать кругов, чтобы успокоиться.
    Почувствовав, что вновь может дышать, как обычно, По возвращается к столу и дописывает поверх одинокой строчки, отступив немного места, еще одну.

    Помедлив, По садится обратно на свое место.
    — Что вы сделаете потом с этим? Покажете генералу Органе? — не глядя на доктора, спрашивает он.

.....Док, может, и впрямь говорила, да у По сейчас в голове мало что задерживается. Этот процесс выматывает его не только морально, но и физически; он чувствует себя так, словно пробежал кросс и каждую мышцу в теле ломит — только их не ломит, и это чувство призрачно. Вместе с тем, есть что-то в том, чтобы выписывать это из своей головы на бумагу. Возможно, правы те, кто ведет дневник. По никогда не относился к их числу. И на то, как доктор Калония забирает его листы, смотрит с каким-то странным выражением лица.
.....С одной стороны, она доктор. Докторов учишься со временем воспринимать безлично, как — почти как дроидов. С другой стороны, ощущение такое, будто он открывает ей какую-то очень нежную, хрупкую часть себя, еще даже не представляя толком, можно ли эту часть ей доверять — не столько потому, что сомневается в ее профессиональных качествах, сколько потому, что док теперь будет знать. А никто на базе не знает. Даже генерал Органа не знает так много.
.....Он кивает на ее инструкции немного рассеянно. Обезьяны с аскорбинок смотрят на него как-то насмешливо; выросший в джунглях, По не слишком тепло относится к обезьянам — но этих еще можно терпеть; слава звездам, никто не догадывается рисовать на аскорбинках обезьяноящеров. Вот это твари так твари. Так же рассеянно, как кивал только что, По раскрывает пачку и тянет одну из аскорбинок в рот: все такие же вкусные. Поднявшись с места, таблетки и пачку аскорбинок он прячет в карман, листы складывает в маленький прямоугольник и прячет туда же.
.....— Спасибо, док. Тогда до завтра.

10.IV

.....По не столько приходит, сколько подгребает к кабинету доктора Калонии на утро следующего дня. Он плохо спал — ему вновь снился этот сон, в котором магистр Рен в кокпите, и ему приходится направить крестокрыл в землю, разбиться, только чтобы этот урод ничего больше не мог сделать. Проснувшись в пять утра, По на волне впечатлений от сна, как всегда незабываемых, пытается записать что-нибудь новое на листок, но лишь протыкает его карандашом, ругается, гипнотизирует таблетки — и решает не пить их, а отправиться в ангар и повозиться с крестокрылом. Днем ему светят встречи, обсуждение дальнейших миссий, патрулей, новых локаций для разведки, обычная работа.
.....Биби-8, конечно, не одобрит его подъем и то, что он смылся в ангар в одиночестве. Но сначала его не одобрит доктор Калония. По стучится и, получив разрешение, проходит внутрь, тут же доставая из кармана сложенные листы и показывая ей дырку чуть выше фразы «я говорю ему» — аккуратно заклеенную бумажным скотчем.
.....— Утро, док. Я попробовал, — говорит он, кладя листы на стол и присаживаясь на стул. — И еще мне снился мой любимый кошмар.
.....Слова вырываются раньше, чем По успевает сообразить, что сказал, и он тут же складывает руки на груди и откидывается спинку стула, тяжко выдыхает. Ну вот кто тебя за язык тянул, По Дэмерон?

.....По смотрит на доктора Калонию тяжелым взглядом долго. Из-за полубессонной ночи, о которой она даже не спрашивала, а утверждала, черты его лица кажутся тоньше, словно иссушенные недостатком сна. Однако непохоже, чтобы этот его взгляд оказывал на доктора хоть какое-то влияние, и По шумно выдыхает, опускает глаза на чашку кафа. Про кошмар говорить легче.
.....— Сначала я всегда нахожусь на базе, а потом открываю глаза — и вновь я на «Финализаторе», и магистр Рен стоит прямо передо мной. Говорит мне, что это все был только сон, который он показывал мне, потому что я должен понять, что надежда — это иллюзия, — что-то в голосе По меняется: это не его слова, это цитата. Он делает паузу. Ерзает на месте, словно ему холодно — ему и впрямь холодно, но не из-за каких-то теней за плечом, а просто потому что он не выспался. — А потом он говорит, что подарит мне еще несколько таких снов, как милость с его стороны за то, что я сдался, рассказал ему про Биби-8. Говорит, что всех вас здесь, — По прерывается, чтобы нервно облизать губы, — уничтожили, но он покажет вас мне в еще одном сне. Потом я вижу уничтоженный Ди’Куар. Трупы, трупы, везде трупы вокруг нас с ним. Джесс, Теммин, Каре, Финн — все они. Генерал Органа. Вы, — По на мгновение находит глазами лицо доктора, но вскоре вновь упирается взглядом в стол. — Адмирал Акбар нанизан на палку. Везде дым, пепел. Магистр достает меч и рубит Финна на части.
.....Удивительно, в каких мельчайших деталях По помнит этот сон. Именно это так часто заставляет его сомневаться, что это просто сон.
.....— Потом снова камера. Он что-то говорит мне... Спрашивает, что я бы хотел увидеть перед смертью. Потом мы в корабле. Не знаю, что за модель, по ощущениям как крестокрыл, но мы бы не поместились все в кресторыл — я, он, штурмовики — хотя во сне меня это не волнует. Он предлагает оставить меня в живых. Я отвечаю, что пусть лучше убьет меня, направляю корабль в землю. Магистр щелкает пальцами, и корабль замирает за секунду до столкновения. Он говорит мне, — По сглатывает, замолкает. Этот момент он тоже помнит отлично, но произносить его вслух страшно. — Он говорит мне, что я должен все это закончить. Задуматься о самоубийстве, или как-то так. Потому что иначе он заставит меня умирать во снах раз за разом, раз за разом — он показывает мне Ди’Куар. А потом я просыпаюсь.
.....По хмурится, смотрит в сторону, чувствуя себя до ужаса неловко.
.....— Это все так реалистично, док, — очень тихо договаривает он.
.....Это все так реалистично, что ему пришлось выцарапать на альтиметре дату смерти мамы, чтобы хоть как-то отличать сон от реальности. Но замолкнув, По уже не может заставить себя произнести что-то еще вслух.

.....Док звучит очень спокойно, настолько спокойно, что По невольно тоже успокаивается следом, немного расслабляется. Недостаточно, чтобы почувствовать себя приятно или даже обычно, но достаточно, чтобы мышцы перестало сводить от напряжения. Мысль о том, что он может однажды действительно спутать реальность со сном и разбиться всерьез, пугает его очень сильно. Он не знает, хорошо ли это или плохо, но если док говорит, что это можно убрать, если убрать источник, значит — можно.
.....Доктор Калония вообще такая, ей очень просто верить.
.....По делает пару глотков воды и поднимается на ноги. В другое время инструкциям он бы следовал со скептическим выражением лица, но конкретно сейчас слишком устал даже для этого. Поэтому он просто механически выполняет то, что она просит: вдыхает, но не грудью, а животом, к этому приходится приноровиться, но уже на третий вдох у По получается, даже если не особо задумываться.
.....Это действительно успокаивает.
.....Настолько, что он в какой-то момент не удерживается:
.....— А я всегда должен стоять в этой дурацкой позе? — он чуть приподнимает руки, косясь в сторону доктора. — А если я в крестокрыле буду?
.....Но все же заканчивает делать упражнение, все пять минут этого размеренного дыхания. Удивительно, что док, выслушав его, не сказала сразу же, что любые полеты ему запрещены. Эта мысль заставляет По нахмуриться и повернуться к ней, посмотреть недоверчиво.
.....— Вы же не планируете запретить мне летать? — и тут же, не дожидаясь ответа, продолжает: — Если что, я придумал, как выйти из ситуации. Выцарапал на альтиметре крестокрыла дату смерти мамы. Во снах ее никогда нет, — почти добавляет «я проверял». — Я даже эти ваши таблетки пить начну. Упражнения — что угодно. Только летать не запрещайте.
.....По не хочет звучать умоляюще, но, возможно, он звучит умоляюще. Нет — точно звучит умоляюще. Это неприятно, он не любит просить о таких вещах, он вообще не очень любит о чем-то просить, это совсем не его конек. Но иногда иначе никак; если доктор Калония запретит ему полеты, он точно долго не протянет. Поедет крышей. На земле темная тень за плечом всегда сильнее, навязчивее, чернее.

.....Доктор Калония одобряет его способ, но еще больше По радует то, что полеты все еще будут ему доступны, пусть и неизвестно, на какое время. Вдруг док передумает — или, и того хуже, передумает генерал Органа. По думает об этой возможности, пока выполняет упражнения, но в конце концов отметает ее как невероятную. Чтобы генерал Органа отстранила его от полетов, должно произойти что-то невероятное. Эта мысль успокаивает — а может, это разнообразные упражнения все же действуют.
.....По старается не относиться к ним скептически, но это сложно, когда тебя заставляют дышать то через одну ноздрю, то через другую, и ты при этом чувствуешь себя даже более сумасшедшим, чем до того, как зашел в этот кабинет. Но все, что может помочь ему продолжать совершать вылеты — это хорошо. Даже дурацкие упражнения. Или таблетки.
.....Голова у него не кружится, и По продолжает делать упражнения еще добрых несколько минут, пока не устает от них. Тогда он возвращается к столу, чтобы глотнуть воды, и рассеянно ерошит волосы, поворачиваясь к доктору Калонии.
.....— Не бойтесь док, как-то же я дожил до своих лет, — запоздало улыбается он, пожимает плечами. Пьет еще воды.
.....Три незамысловатых упражнения просто уложить в голове. Вот бы еще они помогали чувствовать себя так, будто проспал восемь часов вместо случившихся четырех или пяти. Но, увы. По косится за плечо — там неожиданно пусто, так что от этого даже как-то неуютно. Оказывается, привыкаешь даже к тому, что порождает воспаленное сознание. По ставит стакан обратно на стол.
.....— Три упражнения и таблетки перед сном — думаю, я справлюсь. И правда — не переживайте за меня слишком сильно. Вряд ли дальше мне будет хуже, — его голос звучит легкомыслено, но смотрит он вполне серьезно. — Впереди не предвидится никаких дополнительных экскурсий в плен.

.....По уже надеялся проскочить с этой частью собственного дня и отправиться по собственным делам, но не тут-то было: док останавливает его так, словно прочла мысли, и он замирает на месте. Затем садится на стул. Ах если бы у них было время не спешить, но времени никогда нет — им нужно всегда успевать раньше других, быть выше, быстрее, сильнее, если они хотят выжить. Это не так-то просто, и иногда лишняя минута может стать решающей. Никто не знает, когда Первый Орден явится по их души сюда, на Ди’Куар, все только согласны с тем, что это неизбежно произойдет — и скорее раньше, чем позже.
.....Но По сидит, слушает инструкции доктора Калонии, про озеро, про мысли, про рябь — и думает о том, что нужно составить новое расписание патрулей, что пора самому слетать в разведку, надо бы посмотреть, какое направление еще не смотрели, где он сможет быть полезнее всего. По реагирует только на тишину: док замолкает, и он понимает, что настала пора выполнять упражнение.
.....Закрыв глаза, он честно пытается представить это абстрактное озеро в этом абстрактном лесу, но разум то и дело срывается обратно к делам, к вылетам, к истребителям, летчикам, патрулям, проблемам. Разве что к магистру Рен не возвращается. Но это тоже временно, По знает. Магистр всегда исчезает из его кошмаров и из-за его плеча, только чтобы вскоре вернуться с новой силой. По хмурится и сменяет картинку: вместо абстрактного озера представляет реальное, которое существует неподалеку от базы — до него лету от силы час, и иногда они отправляются туда на пикники или просто подурачиться в темной от летнего солнца воде. Редко, но бывает и в их жизнях время для этого. Не в этом месяце, впрочем. Да и холодно еще для этого.
.....По представляет, как сидит на берегу этого озера, на дурацком глиняном пляже, не приспособленном для того, чтобы лежать на нем — только чтобы быстро добегать до воды. Вот гладь, ровная, зеркальная, и синь неба видна в прорехи отражающихся в озере облаков. По даже не замечает, как соскакивает с идиллической картинки обратно на размышления, она ускользает от него так незаметно, так легко, что заставляет его сердито нахмуриться. Он пытается удержать хоть мгновение этого состояния хрупкого равновесия, но у него едва ли выходит — стоит только подумать, что наконец-то получилось, как мгновение спустя он вновь обдумывает что-то совершенно другое.
.....Наконец, он сердито откидывается на спинку стула, проводит руками по лицу и смотрит на доктора Калонию таким взглядом, словно она прописала ему какую-то пытку.
.....— Если бы я не знал вас столько лет, я бы решил, что вы пытаетесь свести меня с ума, — сообщает он, выдержав паузу. — Это невозможно. Точно не утром — я не могу перестать думать про патрули, вылеты, встречи, слишком много всего, — По вздыхает чуть устало, но тут же собирается, выпрямляется на месте, вновь закрывает глаза.
.....У него уходит еще минуты три бесплодных попыток, чтобы окончательно признать поражение на сегодня. Открыв глаза, он качает головой, кидает взгляд на шоколадку, беззлобно усмехается.
.....— Раскормите меня своими сластями, и я перестану влезать в кокпит. Представляете, как вам тогда станет здесь скучно без меня? — усмешка превращается в улыбку, и По тянется за шоколадкой.

.....Когда По думал, что представляет, что ему скажет доктор Калония, он не думал, что этим чем-то станет резкое «замерли!», на которое он автоматически пытается среагировать, вытягиваясь в струнку. Вытягиваться выходит не очень: полет с Крайта обратно на Ди’Куар вытянул из него все силы, которые удалось получить с помощью кортигского и такой-то матери. Бакта-пластырь на лбу, кажется, за несколько часов перестал помогать с кровотечением, а может, По его плохо приклеил и просто не замечал до этого, что вся правая сторона лица мокрая от крови.
.....По смутно регистрирует, как доктор его куда-то ведет: голова неприятно кружится и трещит, но в остальном он чувствует себя в порядке. Ну, насколько может быть в порядке человек, потрепанный огромной непрошибаемой тварью с жуткими когтями. Ушибы, синяки и царапины — это просто часть жизни. В кабинете По присаживается на кушетку и шумно выдыхает. С одной стороны, хочется встряхнуться, чтобы сбросить эту сонливость, усталость, а с другой стороны, хочется вообще никогда больше не шевелиться, потому что каждое движение отдается в голове.
.....— Там Джейсен еще придет, ему тоже немного досталось, — говорит По и только потом улыбается: — Привет, док. Вы не переживайте, я только головой приложился. Остальное так, царапины. До свадьбы заживет.
.....Не то чтобы По планирует свадьбу в ближайшем будущем. Да и в далеком тоже.
.....Он знает, что выглядит неважно, хотя и пытается храбриться и держать лицо. И тем не менее, мало что выдает его настоящее состояние так, как рана на голове — зверюга откинула его прямо на острый скол камня в тоннеле, и весьма неудачно. Учитывая, что ему еще пришлось вести корабль, а из лекарств у него были только несчастный бакта-пластырь и кортигское — удивительно, что он все еще так хорошо держится. Ему, впрочем, уже говорили, что на нем все заживает, как на собаке. А также любили добавлять, что это однажды и сведет его в могилу. Впрочем, люди вообще по какой-то загадочной причине любят рассказывать ему, что и как скоро сведет его в могилу.
.....— Я выпил кортигского. Если это на что-то влияет, — до кучи сообщает По. Улыбается еще. Почти как ребенок, который страшно гордится своей разбитой коленкой. — Собирать не помираюсь. В смысле. Вы поняли. Голова кружится. Как ваши дела, док?
.....По не помнит, сколько именно кортигского он выпил, но, кажется, более чем достаточно.

⠀⠀Док принимается за дело, и По только и остается, что следовать указаниям, которые вкратце на общечеловеческий можно перевести так: ложиться на кушетку и не отсвечивать. По не уверен, что в состоянии сейчас отсвечивать, но на кушетке ему становится немного лучше — по крайней мере, голова больше не кружится настолько отчетливо. Возможно, и по пути досюда ему следовало воспользоваться предложением Джейсена о помощи, но он отказался. Да что уж теперь. По усмехается:
⠀⠀— Слышал бы вас мой папа.
⠀⠀Он мгновенно отвлекается на мысли о папе, потом — на мысли о Мэй; он всегда почему-то в такие моменты думает о том, что если с ним что-то случится, она может никогда об этом не узнать. Просто решит, что он ее бросил на произвол судьбы. Возможно, именно поэтому По и выживал в самых нетривиальных ситуациях. Что с людьми обещания делают!
⠀⠀— И почему сразу горе? Я же донес себя до вас почти в целости и сохранности! Две ноги, две руки, два глаза — видели бы вы эту тварь, конечно. Стремная как вся моя служба в юужань-вонгскую. Стреляешь в нее, а лазболт засасывается шерстью, и все. Никаких последствий. Никогда такого не видел.
⠀⠀По замолкает, погруженный в воспоминания о твари, и реагирует только на приказ закатать рукав. Хорошо бы, конечно, она погибла там под завалом, но они даже не могут быть уверены, что ей нужен кислород. Да и что камни придавили ее как следует — а то как отскочила в другую сторону. Звезды. Ну, генерал Органа еще почитает про это все в отчете, когда По выберется из медотсека.
⠀⠀Доктор Калония спрашивает про Джейсена, и мысли По переключается с твари на джедая. Он вздыхает и дергает одним плечом, не зная, что сказать.
⠀⠀— Лучше, чем я думал, — наконец сознается По. — Но все равно сложно. Он занятный малый, но молчаливый — кажется, кристаллические лисицы интересовали его куда больше меня. Но я все равно... в общем, вел себя странно. Для него. Ну и стало хуже, когда он использовал Силу против той твари. Он предлагал мне потом помощь с раной, но я не смог согласиться. Не отпускало чувство, что он что-то сделает и со мной. Я же знаю, что они могут. Джедаи. В юужань-вонгскую видел. Ну и потом, всегда непонятно, что у них на уме — у форсюзеров, в смысле. Я потому и решил выпить — после кортигского стало полегче не только с раной.
⠀⠀По чувствует, как голова начинает потихоньку проясняться. Возможно, это что-то, что вколола ему доктор, а возможно, просто эффект от кушетки и начинающегося разговора на всё ту же их любимую тему.