Все уже знали о поражении, которое флот «Альфа» потерпел при Билбринджи. О ловушке юужань-вонгов, о больших потерях, о том, что уйти удалось едва ли половине флота генерала Антиллеса. Только не было списков, не было подробностей, были скупые сводки и ожидание в несколько дней — пока корабли доберутся до столицы для ремонта, переформирования, пополнения ресурсов.

После приземления медкрейсера прошло не больше трех часов.

За это время Хартер успела получить подтверждение о том, что корабль мужа действительно пропал с радаров во время сражения и не ушел в прыжок, когда уходил флот. Остатки флота. Также она узнала, что с сыном все порядке, и корабль, к которому он приписан, прибудет на Дак ориентировочно через три часа. Это хорошо. Это немного успокаивает. Но не до конца. Потому что не верится в то, что корабль мужа найдут. Звездолетоносец — не иголка в стоге сена, чтобы потерять его без причин. Но сердце еще не готово было поверить в утрату, еще билось надеждой, призрачной, но надеждой.

Первым делом нужно было найти дочь. Она не слышала ее уже пару месяцев, а не видела и того дольше, потому что у флота все никак не выпадало случая оказаться на Даке, куда с Корусанта эвакуировали Медицинскую Академию (как и весь университет, впрочем). Поэтому, закончив с выяснением судеб мужа и сына, она обратилась в медицинскую службу космопорта — там точно подскажут, где сейчас учатся медики.

Они и подсказали. Хартер берет такси и мчится к главному корпусу. Оттуда уже можно будет созвониться с дочерью и сориентироваться.

Отыскав свободную скамейку недалеко от центрального входа, она садится и растерянно вертит в руках комлинк, не решаясь набрать номер. Во-первых, судя по небольшому количеству студентов в университетском дворе, занятия в самом разгаре. Во-вторых, она даже не знает, здесь ли медики, не так ли плохи дела, что студентов уже распределяют по планетам и кораблям в помощь медикам?.. В-третьих... в-третьих, она принесла страшные новости. В них не хочет верить сердце, но их уже понемногу осознает разум.

— Лора, — все-таки она набирает номер, и дочь отвечает довольно быстро. Хартер старается говорить тише, опасаясь, что отвлекла ту от лекции. Но ждать было выше ее сил. — Лора, мы... то есть, я на Даке. Где-то возле вашего главного корпуса. Ты сможешь меня встретить? — шепот слишком тороплив, слишком взволнован, как бы она ни старалась предать голосу уверенности. Особенно больно бьет по нервам это невольное «мы». Не мы — она одна.

Лора здесь. Лора идет.

Хартер чувствует, как с каждой минутой ожидания ей становится все страшнее. Казалось бы, должно быть наоборот. Ее дети живы, с ними все в порядке, она сама жива. Но ей в один момент как будто передается все волнение дочери: как она здесь, когда вся ее семья в космосе, когда каждый вылет может стать для любого из них — или для всех — последним. Или уже стал.

Сперва она слышит только торопливый стук каблучков, узнает эти шаги каким-то шестым чувством, и только потом видит Лору. Торопится ей навстречу, крепко обнимает в ответ и молчит, молчит, долго молчит, непростительно долго, за такое долгое молчание что угодно можно придумать, и не в одном варианте.

— Калена увидишь часа через три-четыре, — она наконец находит в себе силы выпустить дочь из объятий и разжать губы для каких-то слов. — Их корабль уходил позже нас и немного опаздывает. А папа… — надо сказать, надо что-то сказать, ведь он не погиб, нет, он не мог погибнуть, корабль просто пропал с радаров, ну, бывает… Бывает же? Но ком в горле говорит об обратном. Да и весь здравый смысл говорит об обратном. — Он пропал. Ну, то есть — весь его корабль пропал. Не вышел из сражения за остатками флота. Не вышел на связь вообще.

Хартер смотрит на дочь устало и прямо. Она не знает, что еще сказать. Не знает, должна ли она приободрить Лору, или обнять, или сказать, что все обойдется. Поэтому она просто смотрит — устало, виновато, тоскливо — и ждет Лориной реакции. Вообще-то, это сложно осознать. Она вот пыталась весь полет до Дака и не слишком преуспела.

— Я думаю… Думаю, его поищут. Думаю, Ведж сумеет им доказать.

И снова она ловит себя на том, что оправдывается перед Лорой. Последнее время особенно часто оправдывается, последнее время особенно остро чувствуется, что она что-то упустила, они с мужем оба, и дети выросли — ну, такими, какими выросли, славными, но немного непонятными людьми. Слишком много времени оба они болтались в космосе вместо того, чтобы наблюдать, как растут и меняются их дети.

— Не значит, — Хартер кивает и садится рядом. Она твердит себе это уже много-много часов, а теперь твердит и дочери, но стоит быть честной с собой и с ней, чтобы потом вновь не переживать эту боль, когда надежда рухнет окончательно. — Но ведь ты сама все понимаешь. За время полета до Дака уже запросили сведения со всех ближайших населенных планет. Неоднократно пытались связаться с кораблем — и мы, и штаб, всеми доступными средствами. Все бесполезно. И ведь это не окраина Галактики... Хотя сейчас везде окраина. Юужань-вонги лишили нас доступа к Голонету, я могу допустить, что они могли успеть захватить и увести корабль в этой неразберихе. А еще там есть астероидный пояс, и если они потеряли управление, и их снесло туда...

Она смолкает и берет ладони дочери в свои, сжимает их неуверенно, бережно. У нее в голове очень много вариантов развития событий, как и у всего флотского командования, впрочем. И ни один из вариантов не имеет хорошего исхода, потому что война приучила всех к тому, что чудес не бывает. Еще та, прошлая война, которой не видели их дети. Восстание жило надеждами, а как жить сейчас?..

— Мне очень хочется верить, Лора. Если... нет — когда они соберутся на поиски, я обязательно полечу с ними. Боюсь, это не получится сделать за пару дней, вся эта бюрократия страшно неповоротлива, но если я что-то смогу сделать для ускорения поисков, я сделаю. Может быть, мы что-то узнаем... крифф, хоть что-нибудь, я же с ума сойду, если мы останемся с этой неизвестностью!..

Хартер прикусывает язык, понимая, что уже сбивается со спокойного тона, что к горлу подступает комок слез, что сейчас она не сдержится, а этого допустить нельзя, перед Лорой — конечно, нельзя, ей нисколько не легче, ее нужно поддержать, а не раскисать перед ней окончательно. Она чуть крепче сжимает ладони дочери, будто пытаясь подтвердить этим серьезность своих намерений. Она не знает, как будет жить без мужа. Не думает об этом сейчас, потому что не придумает никакого выхода.

— Но ничего. Ничего. Почти четыре тысячи человек, семь эскадрилий... Это... это очень много, слишком много, чтобы погибнуть вот так, ни за что. Как хорошо, что Кален ни за что не хотел оказаться на корабле отца... — она уже просто бормочет что-то себе под нос, опустив голову и глядя только на руки дочери в своих руках.

— Конечно, — Хартер кивает. Нет смысла отговаривать дочь, нет смысла взывать к здравому смыслу и утверждать, что от ее присутствия ничего не изменится. Потому что если бы кто-то сейчас взялся отговаривать ее саму, она выцарапала бы этому идиоту глаза. — Как только я что-то узнаю или с кем-то договорюсь, я возьму тебя с собой. Может быть, получится оойтись минимумом протоколов. У нас обоих есть хорошие друзья во флоте, я верю, что эта дружба еще чего-то да значит.

Она снова думает об Антиллесе, о Селчу, о других командующих, которые когда-то были просто летчиками или корабельными офицерами, а сейчас носили генеральские погоны. Кто-нибудь да согласится. Кто-нибудь отважится. И поиски этого кого-то она начнет сегодня же, потому что сидеть и ждать невыносимо, лучше получать отказ за отказом, чем ждать.

— Он как будто чувствовал... он как будто знал, в последний раз, когда мы виделись, он как будто заранее все это знал, — Хартер выпускает руки дочери и вдруг прячет лицо в ладонях. Она все еще не плачет, но голос звучит глухо, слова даются с трудом. Вспоминать последнюю встречу неожиданно больно. Как гуляли среди суеты перевалочной базы, как прятались за какими-то ящиками в темном углу как подростки, как Тавет пытался скрыть тревогу, как она плакала у него на плече, потому что за последнюю неделю они потеряли столько людей на операционных столах медкрейсера, что страшно сказать. Она тогда верила, что скоро они встретятся на Даке, скоро смогут немного отдохнуть, вместе увидят детей. А во что верил он?.. — Он... просил передать тебе одну вещь, если мы с тобой свидимся раньше.

Приходится встряхнуться, выпрямиться, отнять руки от лица. Она тянется ко внутреннему карману форменной куртки и достает оттуда небольшой черный мешочек, который и опускает на ладонь дочери. Тавет, разумеется, не запрещал жене взглянуть на подарок, так что она знает, что там — кулон-капелька из светло-голубого камня на серебряной цепочке. Она не знает, значит ли это что-то или муж просто впопыхах купил приглянувшуюся драгоценность, у них с Лорой всегда был какой-то свой разговор, Тавет знал о дочери куда больше нее.

— Говорил, купил наконец подарки на все твои дни рождения, которые пропустил за войну. Отдал мне только этот, а то, сказал, ты не пустишь его на порог, — она улыбается, но тут же улыбка кривится невозможной болью и исчезает с лица, Калония глотает очередной колючий комок в горле.

Хартер чувствует себя немного легче, когда дочь обнимает ее, на минуту чувствует, что они одна семья, и поэтому — конечно же! — со всем справятся. Ей хочется сидеть так долго, как можно дольше, взять у дочери немного жизненных сил, немного ее энергичности и уверенности, потому что своих уже не хватает. Но потом Лора с ней не соглашается, отстраняется, и все возвращается на свои места. Хартер вздыхает украдкой: нет, она должна держаться, должна быть сильной, а вместо этого расклеивается на глазах.

— Прости, — она неловко улыбается и пожимает плечами. Калония не знает, как объяснить дочери то, что она чувствует, знает, видела. Не знает, как объяснить ей, что война обычно не оставляет тел, что даже если ты не видишь тела, не видишь смерти — смерть все равно есть. Ее можно гнать от себя неделями, месяцами, годами, но она терпелива, она просто стоит рядом и смотрит. Списки пропавших без вести за давностью лет становятся списками погибших. Она предчувствует все это сейчас, хотя любовь не хочет уступать, любовь будет ждать Тавета даже тогда, когда все чувства, взяв в союзники логику, откажутся от бесплодного ожидания. — Я... я не верю, это правда, и ты не веришь тоже. Но я надеюсь, и я буду искать его, и ждать.

Хартер прячет кулон в карман. Не говорит дочери о том, что сохранит его, что отдаст в любой момент, когда та попросит, все это сейчас бесполезно. Если Лора что-то решила, сбить ее с пути практически невозможно. Это неплохо. Сейчас это ее способ бороться с болью. Хартер осторожно протягивает руку и гладит дочь по голове, нежно, бережно, как в детстве когда-то. И правда как в детстве: где папа, почему ты опять приехала без папы, я скучаю по папе!..

— Расскажи мне, как ты здесь, — им обеим нужно перевести дыхание и немного отдохнуть, и она пытается перевести тему. К тому же, ей и правда хочется узнать, как живется Лоре. — Студентов не забирают еще на корабли? Я так надеюсь, что скоро конец войне, и ты сможешь доучиться спокойно... Ты побудешь с нами сегодня, когда Кален приземлится? Поужинаем где-нибудь вместе...

Хартер была готова услышать что угодно, но не это. Нет, в глубине души она всегда понимала, что Лора, закончив Академию, наверняка подастся во флот. У нее перед глазами пример трех человек, есть ли у нее хоть малейший шанс сделать другой выбор? Но это — после войны. Даже в мирное время есть немалый шанс напороться на неприятности, но он хотя бы не стопроцентный. А сейчас...

— Я... не в восторге, — она тяжело вздыхает, размышляя, какие слова найти для упрямой дочери. Калония хорошо помнит, как связалась с Восстанием еще на первых курсах Академии, это чудом не закончилось для нее арестом или смертью. Вот и новое поколение рвется воевать за свободу. Хорошо, что ее родители ничего не знали, иначе у них вот так же ныло бы что-то в груди. Постоянно, кажется, что невыносимо, но на самом деле уже почти привычно. — Но я не удивлена. И все-таки, Лора, это плохая идея. Нужно доучиться. А в идеале еще и получить специализацию. Вот тогда ты станешь ценным специалистом на любом корабле, на любой плане, в любой больнице. Сейчас людей и дроидов достаточно, раз принудительного призыва нет. Флот как-нибудь обойдется без тебя. Что ты будешь делать с травмой, которую не можешь вылечить, с операцией, которую не можешь провести, потому что не получила всех знаний? У тебя вся жизнь впереди. Ты спасешь еще много жизней, не спеши.

Хартер не говорит Лоре, что боится за нее, что не пустит, что она с ума сошла. Боится, конечно, но не сможет запретить. Даже не узнает, что дочь улетела с Дака, они так редко видятся на этой войне. Это страшно, больно, невыносимо, но... опять-таки — уже привычно. Все они научились быстро привыкать и к плохому тоже.

— Пожалуйста, Лора. Пожалуйста, не улетай, оставайся здесь, потерпи еще немного, — ей удается сохранить голос ровным, но глаза смотрят жалобно и тоскливо. Она и сына забрала бы к себе, спрятала бы, если бы могла. Но уже не может. А вот теперь и дочка рвется навстречу опасности. — Я тебя очень люблю. Я не хочу, чтобы... — с трудом проглотив колючий комок в горле, Хартер смолкает.

Тяжело на сердце, тяжело. Некому высказать, как тяжело. Нет рядом такой же матери, отпустившей своих детей на войну. То есть, может, и есть где-то на корабле, но Хартер знает не все и не обо всех. Те, с кем она может поговорить по душам, или не обзавелись детьми, или еще не выпустили их во взрослую жизнь. Им не понять. Никто не поймет мать кроме такой же беспокойной матери.

— Наша дочка, узнаю, — она тихо смеется, хотя хочется плакать. – Я не могу тебе запретить. Хочешь, я попрошу, чтобы тебя взяли ко мне на корабль? Или на тот, где служит Кален? Так тебе будет спокойнее хотя бы за кого-то из нас.

За себя Калония не просила и не попросит. Было бы замечательно оказаться на одном корабле с детьми, больше и мечтать-то не о чем – кроме возвращения мужа, но она не может этого сделать. Ей доверили медицинский крейсер флота, ей доверили тысячи жизней, в праве ли она обменять свой долг на возможность спокойно засыпать? В праве ли она отказаться от обязанностей, от звания и уйти рядовым медиком на корабль? Так хотелось хоть раз послушать сердце, а не разум. Но доводы разума всегда были безупречно логичными, правильными, неоспоримыми.

Для дочери она сделает то, чего не сделала для себя. Ей есть, к кому обратиться, для себя она никогда ничего не просила, но ради детей можно забыть про любую неловкость.

— Знаешь, дочка… я так надеялась, что вы с братом не увидите войны. Я так надеялась, я даже когда на Хоте мерзла, девчонкой совсем, когда плакала над первыми своими погибшими пациентами, я тогда уже думала – пусть я, это ничего, но если у нас с Ветом будут дети – пусть только не они… Я теперь надеюсь только, что все это скоро закончится. Я не хочу, чтобы ты как я. Я, наверное, прожила счастливую жизнь, не скажу, что несчастливую, но я стала таким человеком – неприкаянным, военным. Я толком и не видела, как вы выросли. Не хочу, чтобы ты как я, Лора, понимаешь меня?

Хартер вздыхает, смолкая. Молодость пролетает перед глазами: базы и корабли, разлуки, бесконечные разлуки с мужем и детьми, снова корабли, раненые, раненые, раненые. Сама выбрала. Не смогла сидеть дома. Военная жизнь въелась под кожу, с кровью бежала по жилам.

— Но в конце концов решать тебе. Я не могу тебе запретить. Хочешь – поговорю о корабле, а нет – решай сама.