— Я звонил, — Тайко оборачивается. — Думал, ты дома. Ты должна была быть дома.

В голосе его слышится мягкий упрек, но это скорее искреннее беспокойство, чем недовольство. Он привык — насколько это возможно, а это вообще-то почти невозможно, — что Винтер порой возвращается с заданий раненой, что ей требуется восстанавливать силы. Он никогда не предлагал ей сменить профессию, кто он такой, чтобы такое предлагать, да и на себя бы посмотрел для начала. Он любил ее такой, какая она есть, искренне гордился ею, но и боялся, всегда боялся за нее. Сейчас тоже.

Селчу берет ключ и наконец-то открывает дверь. Его ключ, разумеется, валяется на тумбочке в коридоре. Когда-нибудь он привыкнет к тому, что у него есть квартира, что квартира запирается на ключ, что ключ надо носить с собой. Но, похоже, не в этом году. В квартире тем временем зажигается свет, Тайко смотрит на Винтер, закрывая за ней дверь, и понимает, что что-то не так. Не умом, каким-то иррациональным шестым чувством. Нет, она не просто плохо себя чувствует, это не слабость, это что-то, чему у него нет названия.

— Утром адмирал Акбар затребовал меня в штаб, и я отменил все остальное на сегодня. Но у него случилось незапланированное совещание, и я решил сбежать домой, к тебе. Что случилось? От тебя как будто больницей пахнет.

Такой знакомый запах. Его почти не чувствуешь, если болеешь сам, но всегда замечаешь, когда приходишь кого-то проведать. Хоть медблок космического корабля, хоть самая большая корусантская больница — он везде одинаковый: в нем немного бакты, немного антисептиков, много стерильности и... горя, что ли. Да, вот что он чувствует, горе. Неожиданное осознание удивляет и пугает, и он присматривается к Винтер еще внимательнее, когда приобнимает за плечи и ведет в спальню. Может, что-то случилось с кем-то из ее коллег, с кем-то из друзей, и эта новость заставила ее мчаться куда-то на всех парах?..

— Тебе надо лежать. Ни на минуту нельзя тебя оставить, сейчас же сбежишь из дома!.. — Селчу пытается пошутить, но не смешно даже самому. Что-то случилось. Что-то плохое.

Тайко не садится рядом, он медленно меряет шагами пространство от дверей спальни до кровати и обратно: три широких шага в одну сторону и три в другую. Он ждет, он дает Винтер время собраться с мыслями, но его собственные мысли чем дальше, тем больше разбегаются и улетают в такие дебри, что лучше бы ей поторопиться и озвучить, что же стряслось. Селчу представляет себе страшную безымянную смертельную болезнь, какое-нибудь заражение или отравление, пытается представить, что он будет делать, если Винтер осталось жить год, или месяц, или неделю... Да ну, бред! Современная медицина способна вылечить если не все, то почти все.

— Не хрустальная, конечно. Ты лучше. Ты со всем справишься, а я тебе помогу. Ну? — заставив себя успокоиться, он садится на кровать напротив Винтер и внимательно смотрит на нее. Внимательно, спокойно и твердо, стараясь этим взглядом передать ей немного своей уверенности. Он найдет любые деньги, любого специалиста, если понадобится. Из-под земли достанет, из другой Галактики. Это не проблема, если только можно что-то сделать — он сделает. — Что с тобой? Что она тебе сказала? Ты не паникуй раньше времени. Если нет каких-то лекарств, я достану.

Тайко перестает изобретать все новые и новые сценарии и заставляет себя успокоиться окончательно. Он уже и сам верит в то, что говорит, верит в свои силы. К тому же, должна же быть какая-то польза ото всех этих криффовых орденов и медалей. Он дойдет до Мон Мотмы, до Органы, до кого там еще, но раздобудет для Винтер все лучшее и все необходимое, пусть только скажет — что. Потому что... ну а для кого еще сражаться, выживать, возвращаться, вообще что-то делать, если не для нее? И сейчас Селчу готов был сражаться с тем, что огорчает его любимую женщину, так же, как с какой-нибудь имперской эскадрильей. Дайте только координаты.

Она не умирает – и этого для начала достаточно. Потому что следом за планами по поиску лекарств Тайко строит планы на свою дальнейшую жизнь без Винтер – и все они безрадостны. Он уже один раз потерял родину и семью, после второго раза от него ничего не останется, после второго раза он, пожалуй, найдет способ, как забрать с собой побольше врагов, и… Но нет, Винтер не умирает, он слышит это от нее самой, прислушивается внимательней, чтобы не только в словах, но и в голосе, во взгляде найти подтверждение этому. Но если не она, то кто?..

— Да ну, нет. Не может быть.

В первое мгновение новость звучит совершенно безлико. Как будто не с Винтер это случилось, не с ними обоими, а с кем-то посторонним. С кем-то незнакомым, кого даже не жаль. Но чем дальше он смотрит в ее глаза, чем больше чувств видит в них, тем ближе подбирается осознание. Но Тайко не хочет подпускать его слишком близко. Как это – не будет детей? Винтер не ранена, то есть, бывала ранена, но ведь не до шрамов и увечий. С ней все в порядке – вроде бы, по крайней мере, он не замечал каких-то изменений, в сексе тоже все хорошо – это же связано? Непосредственно, вот именно! И еще, сейчас можно имплантировать что угодно куда угодно – неужели нельзя починить какую-то деталь внутри у женщины? У одной конкретной, у его любимой женщины. Чтобы ей не было так больно.

И чтобы ему не было тоже.

— Не может такого быть, — упрямо повторяет Селчу, все еще не в полной мере осознавая происходящее. Если бы он так туго соображал в бою, то они бы даже не встретились, наверное, он погиб бы еще на Хоте, а то и до Хота. – Надо перепроверить. Хартер же не… ну, как там называется этот женский врач? Она же не профессионал. Сходим куда-нибудь в нормальное место.

Но упрямая и злая логика говорит иное: все так, ошибки нет. Все так, и это можно было предвидеть, если бы кто-то из них задумался об этом всерьез. Хорошо, что он не задумывался, а то бы доконал и ее, и себя. Но… Может, тогда все было бы по-другому? Может, не говорила бы она сейчас это «никогда», которое так сложно понять и еще сложнее принять?

— Сходим, и все будет по-другому, не бойся. Прямо сегодня, если хочешь. Я тебя отвезу, — что угодно, лишь бы не признавать поражение. Ведь всегда есть шанс, пока бой не закончен, даже когда ты летишь с подбитым крылом и сдохшими щитами – есть шанс. Но сейчас, похоже, отказывают одна за другой все системы. – Или, может, все исправится со временем. Откуда ей знать?

Вот и всё. Есть задачи, которые невозможно решить, есть вылеты, из которых невозможно вернуться. Даже если ты можешь почти все — по меньшей мере ты думаешь, что можешь. Даже если ты любишь так, что эта любовь способна исправить почти всё. Вот именно — почти. Оказывается, в это слово умещаются очень важные вещи.

— Это ничего. Это ничего, Винтер, — Тайко как будто впадает в легкое оцепенение. Он не меняется в лице и говорит очень спокойно, хотя внутри что-то дает трещину, что-то ломается с тихим сухим щелчком. Ему сложно осознать эту большую перемену в их жизни. Но он должен — ради нее. — Слышишь меня? Ну... значит, будем жить так, что тут такого? Все будет хорошо, ведь мы с тобой вместе. Всегда будем вместе.

Он берет ее ладони в свои, крепко сжимает их, подносит к губам и целует ее пальцы, сейчас как будто бы особенно холодные. Упрямая мысль бьется жилкой на виске: как же так, мне всего тридцать три, я думал — целых, а на самом деле — всего, может быть, мы проживем еще долго, мы должны прожить — и одни, в тихом доме? Селчу пытается отогнать эту эгоистичную мысль от себя, но сделать это не так-то просто. Он вырос в шумном доме, в большой семье. Впервые входя в эту квартиру, он думал, что однажды в ней станет тесно от детских голосов, от их беготни и смеха. Как теперь расстаться с этой картиной? Какое будущее придумать взамен?

— Я тебя люблю, — слегка отогрев ее пальцы, Тайко выпускает руки Винтер, но не дает ей отстраниться, не дает остаться одной, а порывисто, крепко обнимает, прижимая к себе. Не отдавая себе отчета в этом, он боится, что Винтер сейчас сбежит от него, надумает себе глупостей и сбежит. Значит, надо ее не пустить, обнять, успокоить и заодно как-то успокоиться самому. — Я, может, и жив-то до сих пор, потому что люблю тебя. Ты плачь. Или, хочешь, просто посидим так. Я не знаю, что мне сделать. Что мне сделать для тебя?..

Тайко гладит жену по волосам, пока она не высвобождается из его объятий. От этого еще тяжелей, ему нужно обнимать ее, нужно чувствовать, что она живая и теплая, что она рядом. Что-то важное навсегда исчезло из их жизни, не успев прийти в нее, и эта пустота вытягивает тепло и радость, как черные дыры – свет. Когда он обнимает Винтер, внутри не так пусто. Они все еще есть друг у друга. Всегда будут.

— Дурочка. Ты что такое придумала? – Селчу качает головой и ласково касается ладонью ее щеки, смахивая слезинки. Больно смотреть, как она плачет. Он бы все отдал, все сделал для того, чтобы чем-то помочь, ему все еще хочется куда-то бежать и сворачивать горы для нее, но тут ничем не поможешь. Сиди и стирай слезинки с любимых щек. Одну за одной, а они все катятся, катятся. Когда Винтер плакала последний раз, плакала ли она вообще при нем?.. Не вспомнить. А сейчас – как будто тает его Снегурочка, его зимнее чудо, его метелица. Невыносимо. – Выброси эти глупости из головы, сейчас же. Я никуда от тебя не уйду. И никуда тебя не отпущу. У нас не будет детей, но у нас еще столько всего будет! Однажды наступит мир, уже недолго осталось. Уйду в отставку. Выберем с тобой планету – самую красивую, какую захочешь! – и построим там дом. Обязательно с садом. Посадим там твои любимые цветы, а еще много деревьев, чтобы выросли высокие-высокие! Будем летать в гости к друзьям, чтобы всяким заносчивым кореллианам не так легко жилось. Выспимся наконец! Видишь, сколько всего нам нужно сделать?!

Тайко готов придумать – и, что уж там, воплотить в жизнь – любое будущее, любой сценарий, любую мечту, только бы Винтер была счастлива. Сейчас он особенно остро, особенно ясно понимает, что в этом и заключается смысл его жизни. Не прошлое, развеянное в пепел, не карьера, не полеты, нет, она – его жизнь и смысл этой жизни. Вот только как сделать ее счастливой, возможно ли, справится ли он – теперь?

— А пока что возьму отпуск хоть на неделю. Улетим с тобой куда-нибудь, где море и нет людей. Или останемся здесь, выключим комлинки – и гори все синим пламенем! Я тебя не отпущу. Вот еще придумала! Мне больше никто не нужен. Больше ни с кем не смогу, с тобой – или один. Но я тебя не отпущу, я тебя люблю, а ты такая дурочка.