К ночи Джеда-сити не стихает, но улицы пустеют; самое интересное начинается за закрытыми дверьми и лазами в катакомбы — партизаны Со оккупировали лишь небольшую часть — и чем глубже, тем интереснее.
Поверхность пустеет, обнажаются сбитые дороги и облезлые, обожженные солнцем крыши и впитавшие пыль стены. По-своему Джеда красива — обветшалой, затхлой красотой; памятью, оставленной в прошлом; надеждами, которым не суждено сбыться.
Временем, которое прошло и больше сюда не вернётся.
Здесь, в этом длящемся прошлом, Джин чувствует себя на своем месте; это место не самое удобное, в нем бывает не очень комфортно, как в одежде, из которой выросла за лето, но все здесь привычно и знакомо.
И это пугает — должно пугать.
Может быть, впервые за все это время Джин по-настоящему понимает, что в этом месте, знакомом и привычном, не хватает самого главного. Человека, облик которого порой казался воплощением Джеды; ее грозным и суровым, недружелюбным и резким олицетворением.
На Джеду еще не обрушился сезон дождей, но в ушах шелестел позабытый ливень: тот, закончившийся уже слишком давно, когда Джин смотрела на уходящего отца, а Со был рядом.
Теперь его не было.
Может быть, Джин так привыкла терять близких людей, что не заметила, как с плеча исчезла тяжесть чужой руки.
Тяжесть, которая заземляла и обещала опору.
Небо темнело все быстрее, последние огни рынка держались скорее из упрямства; может быть, их просто забыли до утра.
Джин знала это чувство.
Увидев на горизонте знакомую фигуру, она поднялась и быстрым шагом направилась навстречу. Оставаться здесь дольше нужного не хотелось.
— Надо будет ещё немного пройтись, — Джин говорит это вместо приветствия — они же, впрочем, и не прощались, — и окидывает Веджа изучающим взглядом. — Где-то час, а потом придётся завязать тебе глаза. Ненадолго. Смотри, ещё можешь передумать.