К ночи Джеда-сити не стихает, но улицы пустеют; самое интересное начинается за закрытыми дверьми и лазами в катакомбы — партизаны Со оккупировали лишь небольшую часть — и чем глубже, тем интереснее.

Поверхность пустеет, обнажаются сбитые дороги и облезлые, обожженные солнцем крыши и впитавшие пыль стены. По-своему Джеда красива — обветшалой, затхлой красотой; памятью, оставленной в прошлом; надеждами, которым не суждено сбыться.

Временем, которое прошло и больше сюда не вернётся.

Здесь, в этом длящемся прошлом, Джин чувствует себя на своем месте; это место не самое удобное, в нем бывает не очень комфортно, как в одежде, из которой выросла за лето, но все здесь привычно и знакомо.

И это пугает — должно пугать.

Может быть, впервые за все это время Джин по-настоящему понимает, что в этом месте, знакомом и привычном, не хватает самого главного. Человека, облик которого порой казался воплощением Джеды; ее грозным и суровым, недружелюбным и резким олицетворением.

На Джеду еще не обрушился сезон дождей, но в ушах шелестел позабытый ливень: тот, закончившийся уже слишком давно, когда Джин смотрела на уходящего отца, а Со был рядом.

Теперь его не было.

Может быть, Джин так привыкла терять близких людей, что не заметила, как с плеча исчезла тяжесть чужой руки.

Тяжесть, которая заземляла и обещала опору.

Небо темнело все быстрее, последние огни рынка держались скорее из упрямства; может быть, их просто забыли до утра.

Джин знала это чувство.

Увидев на горизонте знакомую фигуру, она поднялась и быстрым шагом направилась навстречу. Оставаться здесь дольше нужного не хотелось.

— Надо будет ещё немного пройтись, — Джин говорит это вместо приветствия — они же, впрочем, и не прощались, — и окидывает Веджа изучающим взглядом. — Где-то час, а потом придётся завязать тебе глаза. Ненадолго. Смотри, ещё можешь передумать.

— Нет, — Джин качает головой резко и непреклонно; если бы речь шла о ней одной — она бы, возможно, и не поставила такое условие. Но на ней лежала определенная ответственность — и даже если Ведж не станет рассказывать сам, всегда найдется способ разговорить излишне принципиального разумного. — Либо так — либо полная свобода действий.

Ведж Джин, наверное, нравится — но не настолько, чтобы рисковать своими людьми.

Свои они, конечно, скорее номинально — но раз она здесь, раз она в это ввязалась, стоит быть последовательной.

— Так что?

— У меня большой опыт общения со слепцами, — Джин фыркает — скорее смешливо, чем как-то иначе, — и отталкивается от опоры. — Идём. Ночью на поверхности намного спокойнее, чем под ней, но без причин предпочитаю не задерживаться.

Катакомбы, на самом деле, далеко не самая страшная часть Джеды, особенно если не забредать слишком глубоко. Игры из детства — любому нормальному цивилу показавшиеся бы дикими — все ещё остаются в памяти отголоском жутких, но будоражащих кровь и захватывающих дух дней.

Прятки становятся намного интереснее, когда знаешь, что одного из игроков можно не найти никогда.

Но это — в глубине; там, где обосновались люди Со, достаточно спокойно. Не настолько, что можно забыть про осторожность и не прислушиваться к себе, но осторожность и бдительность вообще-то нужны всегда.

Если ты не из тех идиотов, которые верят, что империя или любые другие надзиратели — простите, стражи порядка — тебя защитят.

Никто тебя не защитит и никто тебе не поможет, кроме самой себя.

Когда они доходят до малопримечательных бетонных блоков, из которых торчит арматура, Джин останавливается. По пути им встречается не один такой экспонат, но этот — нужный.

— Нам сюда, — Джин кивает на лаз — пространство между блоками, в которое пролезет и крупный разумный, не то что она, и поправляет шарф — так, чтобы не зацепиться.

Печально будет умереть, повесившись на собственном шарфе.

— Только осторожно: после блока небольшая площадка, потом обрыв. Справа торчит арматура, можно зацепиться за нее. Прыгать невысоко — метра два с половиной.

Это действительно невысоко.

— И постарайся не убиться, тут и так не лучшие ароматы. Я первая.

Джин оглядывается на Веджа — понял, услышал, принял? — и сноровисто проскальзывает в лаз, медлит, примериваясь, и цепляется за арматуру, прыгает.

Сразу сдвигается в сторону — так, чтобы Ведж не прилетел сверху, — и на всякий случай включает подсветку на комме. Неяркую, но достаточную, чтобы Ведж увидел хоть что-то.

— Ты там где?

— Тут живу я, а я, по мнению многих, куда хуже сарлакка, — Джин усмехается, бросая на Веджа веселый взгляд, и коротко хлопает его по плечу. — Все в порядке. Если вести себя нормально, то ничего не случится.

«Нормально» — понятие расплывчатое, очень; Джин уже давно знает, что нормальное и обычное для нее порой ужасающая дикость для остальных. Для тех, кто вырос в своем тихом спокойном мирке — или неспокойном, но защищенном кем-то другим. Для тех, кому никогда не приходилось защищать себя самому — или понимать, что теперь каждый сам за себя.

Ведж, на ее взгляд, похож на разумного, который правильно это поймет: не будет дергаться, бежать впереди нее и игнорировать интуицию — но и заниматься самозапугиванием тоже.

Когда-то Джин слышала, что хорошая интуиция — это просто большой опыт и повышенная тревожность; звучит правдиво. Большой опыт у нее есть, глаза на затылке и привычка оглядываться — тоже, так что интуиция обычно не обманывает.

— Идем, — оглянувшись — за спиной никого нет, но проверить никогда не лишне, — Джин включает на комме бледную подсветку, которой едва-едва хватает, чтобы не споткнуться, и коротко, быстро улыбается Веджу. — Глаза завяжем попозже. Сейчас от этого проблем будет больше, чем удобства.

В конце концов, они все равно сделают пару кругов, которые почти невозможно заметить, если не изучил здесь все вдоль и поперек, так что можно не беспокоиться.

Ведж достаточно похож на разумного человека, который не сунется в место, где живут очень злобные и голодные сарлаки, без крайней необходимости.

— Не будет, — смешливо фыркнув, Джин на мгновение оглядывается, чуть поворачивая комм — экран подсвечивает ее лицо, делая его почти инфернальным, — и выразительно двигает бровями. — С некоторых пор я здесь главная проблема.

Раньше главной проблемой Джеды — с точки зрения имперцев — был Со. Теперь это звание с кучей прилагающихся к нему обязанностей перешло к ней.

— Говори нормально, главное — не орать. И не запугивать самого себя, — на несколько секунд повисает пауза, которую Джин разбавляет оптимистичным — почти обнадеживающим: — Только помни: если тебе что-то кажется, скорее всего, тебе не кажется.

Осторожность никогда не бывает лишней — достаточно вспомнить тех тварей, которые встретились им с Кассианом; достаточно вспомнить, что где-то в этих катакомбах Джин в детстве нашла бор-галита; достаточно вспомнить, что не все, однажды отправившиеся погулять по катакомбам, с этой прогулки вернулись.

Они проходят поворот, два, пять, то и дело поворачивают — пару раз делают крюк, скорее для проформы; на очередной развилке Джин останавливается и, закрепив комм на ремне, стягивает шарф.

— Подглядеть, если что, не получится — так что не пытайся, — предупреждает она, привычно завязывая Веджу глаза и на мгновение привставая на носочки и прижимаясь ближе, чтобы плотно затянуть шарф. — Не паникуй и старайся идти четко за мной. Местами здесь узкие проходы.

Подсветка гаснет — Джин ждет полминуты, пока привыкнет к местному освещению — его отсутствию — в котором непроглядный мрак постепенно становится размыто-серым, с едва проглядывающими очертаниями стен и пола; через пару минут станет легче — и это дорогу Джин знает хорошо: она безопасна. Руку Веджа она кладет себе на плечо — не бросать же его так, в самом деле.

— Нам осталось идти минут пятнадцать.

Три из них придутся еще на пару кругов — и пару несуществующих поворотов.

— Порядок?

Мысленно Джин фиксирует то, как Ведж касается ее; аккуратно — деликатно? — и ненавязчиво, но касается. Он делает это не для того, чтобы удержать равновесие; равновесие может потерять сама Джин — не потеряет, конечно, но может. Наверное, поэтому.

Люди не стремятся касаться и поддерживать тех, кто им неприятен, если это не выгодно им самим. Выгода у Веджа, конечно, есть — Джин пообещала ему убежище.

Но она уже пообещала — так что вряд ли его движения продиктованы именно этим. Скорее… она ему симпатична? Приятна?

В принципе это нормальная реакция разумных — мужчин — на неё. Пока Джин никого не пытается убить, обокрасть или добыть нужные сведения, обычно им нравится на неё смотреть.

Джин думает об этом долго и сосредоточенно — чтобы не задумываться о том, что такой простой и короткий жест ей понравился.

Приятен.

— Зависит от того, где застрянешь, — Джин пожимает плечами, хотя Ведж уже не может этого видеть. — В некоторых местах и в самом деле можно умереть быстро, но их не так много, на самом деле. Так что если однажды заблудишься здесь и застрянешь — держи под рукой бластер.

«Если не отобьёшься, то хоть застрелишься без лишних мучений» — но это Джин не договаривает.

Разумных такие вещи обычно пугают.

Они делают несколько кругов и крюков — Джин не улыбается снова менять базу так быстро — и вместо пятнадцати минут идут семнадцать. Рука Веджа лежит на ее плече, одной рукой он с узлом не справится — Джин постаралась — поэтому оборачиваться приходится не слишком-то часто.

Когда они наконец выходят к свету — и остальным партизанам, Джин ведёт плечом, оглядывается на Веджа.

— Он со мной, — говорит она присутствующим. Потом оборачивается к Веджу. — Можешь снимать, пришли. Как я и говорила, ничего шикарного и никакой свободы действий, но переждать можно.

Ведж ведёт себя как нормальный, цивилизованный разумный; здоровается и даже представляется — если это его настоящее имя, то он разбрасываются им легко и беспечно; впрочем, возможно, за его спиной нет отца — гениального ученого и инженера, работающего на империю, — мертвой матери, пытавшейся убить Орсона Кренника, и мертвого Со Герреры, представлять которого не нужно вовсе. Слишком много ниточек для знающих разумных — и Джин даже жалеет, что и здесь ее знают как Джен.

Впрочем, неважно; сейчас — неважно.

— Отлично, кружок по интересам организуете потом, — она фыркает, не закатывая глаза, но очевидно делая это мысленно, и бросает Умнику — он все ещё жив, и это даже чудно: — Отчёт через час. Пойдём, — это уже Веджу, одновременно Джин протягивает руку за своим шарфом и думает, что такими темпами пора бы обзаводиться специальными повязками, — устрою экскурсию.

Гид она так себе, пункты программы у неё отвратительные — «еда здесь, душ здесь и там, там камеры, а сюда не сворачивай, сломаешь шею, спать будешь здесь» — но зато есть все шансы выжить.

— Я сплю здесь, — она кивает на одно из ответвлений, ведущих вглубь катакомб. — Если понадоблюсь, есть шансы найти меня там. Но, по правде говоря, они не очень большие, я могу быть где угодно.

Она оглядывается, чуть морщит нос и смотрит на Веджа, ловя его взгляд: ей нравится смотреть людям в глаза — нередко их это напрягает.

— Вопросы, предложения, комментарии?

— Я мечтаю о дне, когда свалю отсюда, — Джин пожимает плечами и приподнимает бровь; улыбается — то ли флиртуя, то ли рассеянно, попробуй разбери — решай сам. — Если мне не понравится, как ты смотришь, я сама смогу прострелить тебе голову. За мной не заржавеет.

За Джин вообще много что не заржавеет; но пока что во взгляде Веджа она не видит ничего, что может ей не понравиться; ничего, что показывает — Ведж видит перед собой кусок мяса, а не разумного.

Весьма симпатичного разумного, это Джин знает. У Веджа красивые глаза — тёплые, напоминающие чайна солнце, в котором размешивают сахар. Такие же завихрения оттенков.

Иногда Джин жалеет, что все это — не из ее, а чьей-то чужой жизни.

— Ещё вопросы? Не то чтобы это сиюминутная акция, но сейчас есть время. В другой раз может не быть.

Что будет в другой раз, Джин вообще не возьмётся предсказывать. С одной стороны, жизнь здесь однообразна; с другой, и это разнообразие может удивить, чаще — неприятно.

— Здесь явно не помешает что-нибудь согревающее — и это будет лучшая помощь, — Джин улыбается чуть иначе, одними краешками губ. — В катакомбах всегда холодно.

Даже когда на поверхности иссушающая жара, здесь по-прежнему прохладно; толща земли укрывает надежно — но приходится помнить, что ещё эта толща может накрыть. С головой.

Случись что, их даже не найдут.

Джин, впрочем, и некому искать, случись что.

— А чудаков здесь нет. Во всяком случае тех, что зазывают в непонятные сборища, — она делает шаг навстречу Веджу, по-прежнему не отводя взгляда, не мгновение задерживается и обходит его, останавливается. — Если для чая нужен кипяток, идём на кухню. Заодно запомнишь дорогу.

Иногда Джин тоже так делает — когда приходят воспоминания, которых не ждешь; когда нужно взять себя в руки как можно быстрее.

Поэтому она просто ждет и кивает, когда Ведж заговаривает. Лезть в чужую душу — дурная идея, когда в своей-то едва ноги не ломаешь.

— Идем, — и пожимает плечами, трогаясь с места, чуть улыбается. — Знаю. Это он заманивал тебя на непонятные сборища? Меня пока не успел.

На кухне пока безлюдно, и Джин устраивается на краю стола, болтает ногой; Ведж наверняка разберется, как здесь заварить чай, а вмешиваться в подобные — очень простые — дела Джин не любит: ее раздражают подобные вмешательства, и эту свою привычку переносит на других.

— И часто ты готовишь малознакомым девушкам чай по-кореллиански? — Джин отводит руки назад, опираясь о столешницу, и склоняет голову к плечу. — Или это ваш народный обычай?

— О, ты просто не знаешь, что еще я делаю с малознакомыми разумными, — Джин фыркает и улыбается — то ли насмешливо, то ли лукаво; так с первого раза и не разберешь. — А ты, кажется, не делаешь им даже чай. Несмотря на то, что мы уже перешли на вторую базу… Ну знаешь — знакомых.

Говорить неоднозначные вещи с невинной улыбкой Джин умеет почти профессионально, особенно когда есть настроение. Сейчас оно очевидно на месте — иначе не объяснить, почему она по-прежнему болтает ногами, опираясь руками о столешницу, и разглядывает Веджа с неприкрытым интересом.

Но каких оттенков в том интересе больше, попробуй угадай.

Смотреть так, что и не поймешь — то ли смеется, то ли предлагает, — Джин умеет тоже. Иногда ей это даже нравится — особенно когда не приходится платить этим за проезд, еду или бакту, которую иначе на некоторых вшивых планетках и не достанешь.

Всякое бывало.

— Или знакомым девушкам чай по-кореллиански не полагается, м?

— Кажется, кому-то надо проверить зрение, — Джин усмехается, принимая кружку — на мгновение задевает пальцы Веджа своими; у него горячие руки — наверное, не только из-за чая. — Или расширить круг знакомств.

И улыбается — иначе, будто бы по-настоящему, искренне.

— Спасибо.

Это не история про ложную скромность — ею Джин не обладает, как и рядом других, может быть, и одобряемых, но совершенно бесполезных «достоинств». Если накраситься, приодеться — что иногда только не сделаешь — тогда она выглядит хорошо. Но на «самую красивую знакомую девушку» не потянет — что уж говорить про сейчас?

Кости, мышцы и кожа — и костей иногда больше, чем мышц; если неделя выдалась голодной, но активной.

Чай вкусный — Джин делает глоток, прикрывая глаза, и улыбается каким-то своим мыслям; чай согревает — еще бы он не согревал: кипяток и коррелианский виски — попробуй тут не согреться.

— Вкусно. Какие еще секреты полагается знать самым красивым знакомым девушкам, не поделишься?

Ведж подходит ближе, и Джин приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Это нормально — ведь она не очень высокая; но, наверное, поэтому она обычно предпочитает общаться с людьми на расстоянии выстрела — так шея не болит, если приходится долго смотреть наверх.

Джин отставляет кружку, отодвигается чуть дальше — так, чтобы спиной упереться в стену и прижаться к ней затылком. Не потому, что хочет вернуть дистанцию — просто так удобнее; хоть это и не то положение, из которого быстро перейдешь к активным действиям.

Но ничего. Иногда можно и расслабиться — так, совсем немного.

Остановиться, оглядеться, поизучать чужие глаза — Джин нравится, что она видит во взгляде Веджа; ей даже становится интересно, а что видит он. В ее глазах, в которые мало кому нравится смотреть, ведь обычно в них не отражается ничего хорошего. В ее глазах зелень не молодой листвы, но тинистого болота; издыхающего — когда-то — оазиса посреди пустыни; травы, стертой в пыль; пожухлой под снегом и льдом.

— О чем ты думаешь, — наверняка это предсказуемый ответ — но ничего. Все разумные любят предсказуемость; она — символ контроля и упорядоченности жизни. Предсказуемость позволяет не думать — и иногда это то, что нужно больше всего. — Тебе не холодно здесь, в катакомбах?

Однажды она несколько дней шла через пустыню, и вот там — там было холодно, особенно ночами.

Однажды она сидела в бункере и ждала, когда кто-нибудь ее найдет, — и тогда тоже было холодно.

Таких «однажды» были десятки, и джедские катакомбы — не из них. 

Особенно сейчас.

У Веджа теплые не только руки — но и щеки; Джин чувствует это, когда после нескольких мгновений бездействия обхватывает его лицо ладонями и целует в ответ. Прикусывает губу — почти до боли, — и чуть царапает, бесследно, теплую кожу ногтями.

Отстраняется она быстрее, чем отвечает на поцелуй.

Целоваться с Веджем хорошо, но здесь — не место и не время.

Джин слишком хорошо помнит, что бывает, когда неподходящие разумные начинают видеть в ней женщину, а не просто человека, и не хочет повторять этот опыт. На мгновение ее пробирает дрожь — это другие катакомбы, но все они похожи, — и требуется несколько секунд, чтобы вспомнить: она не там.

Она не там, она стала взрослее и сильнее. Она с этим человеком, потому что тоже хочет этого — а не потому, что он больше и сильнее.

Если кого-то и стоит бояться в этих катакомбах — так это саму Джин.

— Я думаю, что кухня — не самое подходящее место для поцелуев, — секунды напряженной скованности остаются позади, и Джин вновь улыбается — смешливо и дразняще. — Или о чем ты там еще думал, Ведж.