— Не выходи, — Джин то ли фыркает, то ли мурлычет, прильнув к нему всем телом, каждой впадинкой, и только стонет прерывисто, сквозь сжатые губы, когда оказывается снизу, когда он подхватывает ее коленку и толкается сильнее, глубже.
Так — еще лучше, Джин, кажется, совсем забыла, каково это: расслабиться и не контролировать, просто отдаться течению. Позволить кому-то другому брать ее, как ему вздумается, раскладывать, как захочется, или наоборот — прижимать крепче, теснее.
Ведж горячий, твердый, мокрый — они оба уже мокрые; но Джин настолько восхитительно плевать на это, что не подобрать слов.
Она даже и не пытается, не думает об этом: притирается всей собой, обнимая, выгибается, когда Ведж толкается особенно приятно, хорошо; так лучше, чем сверху, так можно не думать ни о чем — и совсем хорошо становится, когда Ведж сжимает ее ягодицу, притискивая ближе, вбивается как-то иначе… Хорошо, очень. До сорванного дыхания и мокрых ресниц.
Джин целует его — то шею, перемежая поцелуи укусами, то в губы, сильно и жадно, напористо, словно это не секс, а очередная драка — но такая, в которой не жалко и проиграть; по-другому она не умеет, не научили, нежности в ней и грана не наберется — но это, наверное, и не нужно.
Для этого есть другие, не она, и она только зализывает очередной укус, если он выходит слишком сильным, и обнимает крепче, жарче. Ладонями, пальцами, ногтями намечает маршруты на спине Веджа — и ловит его взгляд, когда сжимается особенно туго, когда чувствует — еще немножко…
— Не выходи, — просит на выдохе, на глухом стоне, сдержать который все же не удается.