Хартер как раз выходит из кабинета (он же смотровая, он же перевязочная, он же что угодно при необходимости) и стоит под лампой, недовольно рассматривая бурое пятно зелёной родианской крови на своих штанах. Пятна там не должно было случиться, но оно было, хуже того – оно уже подсохло и въелось, пока она обрабатывала новую – о звёзды, очередную! – рану Ниты, и теперь крифф знает, отстирается оно или нет…

Но вид Уэса мигом заставляет её забыть о пятне.

Уэс выглядит так, как будто кто-то умер.

Как будто все.

— Тш-ш, сейчас всё будет в порядке, — Хартер никогда не знает, будет ли, но обещает всегда раньше, чем успевает об это задуматься. С рукой-то действительно будет, ну, подумаешь – кровища, что они, крови не видели? Но что-то случилось ещё… — Пойдем, пойдем со мной. Сейчас я тебе обработаю руку, налью выпить, посидишь, выдохнешь, расскажешь мне, что случилось…

Ласково и успокаивающе приговаривая что-то просто для того, чтобы отвлечь и обратить на себя внимание, она приобнимает Уэса за плечи и легонько подталкивает его в сторону перевязочной. Там остро пахнет дезинфекцией и еще не высох после уборки пол.

Кушетка, стол, два стула, шкаф – обстановка, как и везде, скупая.

— Сядь и сними рукав, пожалуйста.

Тревога подкрадывается всё ближе и сердце бьется уже чуть чаще. Что-то случилось, что-то очень плохое. Это же Уэс, что вообще могло случиться такого, чтобы на нём лица не было?..

Хартер не торопится расспрашивать: как бы ни было важно то, что произошло с Уэсом, сперва ей в любом случае нужно перевязать ему руку. Это проще сделать, пока он пытается героически держать всё в себе и пока она сама ещё ничего е знает.

— Сейчас я помою руки и быстренько тебя перебинтую, — привычно комментирует она все свои действия, как делает всегда, когда позволяет время и сложность (вернее, наоборот, простота) процедуры. Когда-то им в академии говорили, что с пациентами, как с испуганными детьми, нужно постоянно разговаривать, мол, так им спокойнее, и этот совет врезался ей в память. — Тут, похоже, ничего страшного, крови много, а порез неглубокий, скука, даже хирургическим дроидом не смогу в тебе поковыряться.

Хартер достает бинт, ножницы и коробку с нужными флаконами, моем руки, аккуратно смывает кровь с рук Уэса, осматривает и дезинфицирует порез, кладет поверх повязку с парой капель колто, бинтует.

— Вот видишь, ничего страшного, заживёт быстро, особенно если завтра не забудешь зайти ко мне поменять повязку или хотя бы сам её заменишь. Только не уходи, это ещё не всё, сейчас.

Рэм ещё в самом начале вместе с медикаментами принёс в медблок несколько бутылок разного крепкого алкоголя. Хартер сперва не поняла, зачем, а потом оценила его предусмотрительность и уже сама следила за этим запасом точно так же, как за запасом медикаментов. Сейчас, правда, в шкафу стоит только одинокая бутылка цираки, и кто бы помнил, откуда она тут.

Но какая разница, что угодно крепкое — и пригодное для человеческого желудка — сгодится.

Хартер наливает синюю жидкость в обыкновенную чайную кружку, наполнив её примерно на треть, и ставит перед Уэсом.

— Пей.

Хартер терпеливо ждёт, пока Уэс соберётся с духом: убирает на место бутылку, убирает со стола бинты и садится на стул напротив — к этому моменту кружка уже пуста и сам Янсон как будто бы тоже пуст.

Когда он наконец рассказывает, что случилось, пустота выплескивается из него и начинает заполнять комнату, быстро и неотвратимо, как будто воздух уходит из поврежденного шаттла, сменяясь непригодной для дыхания пустотой космоса.

Хартер заставляет себя дышать всё равно.

Пару раз она бестолково и потерянно глотает ртом воздух в попытке что-нибудь сказать, переспросить, но не получается.

Да ну не может быть, чтобы накрыли всю базу — и никто об этом не знал, кроме этого кореллианца! Это же такой потрясающий повод для гордости: уничтожили гнездо терроризма и всё такое. По всем каналам бы трепались неделю. Награды там, почести, разве нет?

Уцепившись за эту мысль, она с третьей попытки все-таки делает глубокий вдох и глубокий выдох.

Уэс выглядит так, как будто слова Иблиса нет смысла ставить под сомнение.

— Но, слушай... разве такой потрясающий успех доблестной имперской армии прошел бы мимо новостей, а в новостях — мимо нас? — Хартер всё-таки пытается. Голос её звучит очень осторожно и совсем не уверенно. Мозг совсем не помогает и мигом рождает десяток вариантов того, почему никто об этом не знает, а главный кореллианец знает.

Волна паники подступает мягко и постепенно. Хартер чувствует это, за полгода она хорошо выучила это состояние, и в этом есть свой плюс: когда знаешь, что с тобой, что будет с тобой вот прямо сейчас, можно попробовать этому сопротивляться.

Это сложно, когда Уэс так смотрит.

— Когда это случилось? Как? Да ну не может такого быть... просто не может! Это что, орбитальный удар какой-нибудь? Как это они взяли и накрыли всех одним махом?! Так вообще может быть?!

«Как это обычно и бывает»…

Разве это – обычно? Разве ячейки Восстания уничтожают вот так, одним махом, огнем с орбиты, разве это случается так часто, что к этому можно привыкнуть? Разве может разумный, который вот так жестоко и холодно рассказывал Уэсу о гибели его друзей, быть одним из лидеров Восстания?

Может, только таким он и может быть…

Но вот Рэм – он же вообще не такой! Он бы нашел какие-то подходящие слова, у него всегда есть в запасе какие-то нужные, правильные слова.

А у нее сейчас – нет. И это мучительно.

— Он явно там лично не был, завалы не разбирал и погибших не хоронил! – Хартер думает, что надо утешить Уэса, и еще думает – не надо придумывать для себя и для него ложную надежду, ведь если огнем с орбиты – вряд ли там кто-то выжил… А с другой стороны, говорит в ней упрямство и злость, если с орбиты, если одним махом, если не спускались вниз и не зачищали территорию – значит, были шансы сбежать! Вдруг там какой-нибудь нормальный лидер, а не такой, как этот кореллианец, вдруг он успел позаботиться о своих разумных и хотя бы часть увел?.. – Иначе он бы не мог говорить об этом так спокойно! Никто не может вот так спокойно говорить «там всё сожгли», если ему до этого есть хоть какое-то дело, если он интересовался хоть немножко, что там произошло, мог ли кто-то выжить!

Чем дальше она говорит, тем увереннее, упрямее и злее звучит ее голос. Потому что если поверить, что все…

Если поверить, что имперцы махом смели всю базу, значит, нет не только всех друзей Уэса, но и Тавета, может быть, тоже нет. Ей жгуче стыдно перед ним сейчас: за то, что так мало вспоминала о нем, оказавшись в Невисеке, за то, что так и не попыталась выбраться с Корусанта, раз уж теперь дорога в Академию закрыта.

Стыдно и страшно.

Может, всё изменилось за это время, может, они никогда не встретятся, главное – был бы он жив. Ведь она его… любит? Ведь он хороший.

— Знаешь… — на пламенную речь не хватает дыхания, а ещё всё-таки больно и страшно, потому что ведь и в самом деле у нет никаких оснований не верить Иблису. Не договорив, Хартер опускает голову и прячет лицо в ладонях. Ей хочется заплакать, хочется, чтобы кто-то сказал ей, что ничего не случилось, хочется, чтобы кто-то другой нашел для Уэса слова, которые ему помогут. И ей заодно.

Но уже через пару секунд она резко отнимает ладони от лица.

— Знаешь, Империя всегда врёт, она здорово умеет врать, и поэтому нельзя просто так взять и поверить в какую-то её удачу, даже если про это рассказал кто-то из главных в Восстании. Может, ему тоже наврали! В общем… может, нам и не на что надеяться… но пока что это не доказано.

— Не знаю...

В ней как будто перегорает лампочка: вот десять секунд назад она сидит прямо, жестикулирует, воодушевленно убеждает в чем-то Уэса, готовая в крайнем случае верить за них двоих и искать правду хоть у Иблиса, хоть у Императора, а вот опускает плечи, горбится, съеживается, отводит глаза, не знает, куда деть руки, теребя край рубашки.

«Не знаю» — это про всё сразу: не знаю, был ли он на Явине или уже нет, не знаю, жив ли он вообще, не знаю, как это узнать, не знаю, как мне его сейчас называть, не знаю, было бы что-то иначе, будь я там рядом с ним.

— Не знаю, — повторяет Хартер, не поднимая голову, и голос у неё бесцветный и тихий. — Был на Явине, а где теперь — не знаю, столько времени прошло. Может, его не было там в тот день. А может, он раньше погиб. Я ведь даже не попыталась выбраться с Корусанта, и даже не знаю, вдруг он пытался меня искать, вдруг он меня потерял, а я всё это время... — тоскливо махнув рукой, она смолкает, потому что не может придумать для себя достаточно меткое и ёмкое обзывательство. Все они недостаточно обидные для того, до какой степени она на самом деле тварь бессердечная.

— Ты тоже про всё это думаешь? Что мы тут — а они там... Вообще-то ерунда всё это, но если бы я...

Окончательно запутавшись в словах, как в коконе проводов, норовящих её задушить, Хартер смолкает. Это всё неправильно и несправедливо по отношению к Уэсу, если он так думает, то должен немедленно перестать себя винить, ну что бы он мог сделать! А вот она — совсем другое дело, потому что... потому что...

Во всей этой безнадёжной путанице мыслей у неё остается только один вопрос, на который еще хватает сил.

— Уэс, что же нам теперь делать?

Хартер слабо сжимает пальцы Уэса и думает, что ей нужно собраться, вот ещё десять секунд поотчаиваться — и собраться. Ведь она даже не знает, был там Тавет или не был, а вот друзья Уэса там точно были. Нельзя оставлять его с этим горем. Нужно сделать все то, что она собиралась сделать, пока ужас не захлестнул её: пойти с этому Иблису и вытрясти из него подробности, а если не получится, то пойти к Рэму и... и он что-нибудь придумает. Рэм всегда что-нибудь придумывает.

— Может, его там и не было, — говорит она невпопад, просто озвучивает свою главную спасительную мысль. Когда мысль становится словами, в ней как будто бы становится больше силы.

Увы, сейчас это не срабатывает, как и все утешения Уэса. Может быть, они сделали много, но недостаточно для того, чтобы явинцы выжили. И не только явинцы, сколько разумных погибает каждый день?

Да, невозможно спасти всю Галактику. Но невозможно спасти даже тех, кого любишь. В чем тогда смысл? Уэс легко находит для неё смысл, а ей легко уверять его, что смысл действительно есть, но как же сложно в это поверить.

— Только ты не уходи от меня, — просит Хартер и сжимает пальцы Уэса чуть крепче. — Хочешь, сходим к Иблису и я ему... я ему скажу! Я ему скажу, что он криффов черствый сухарь, вот что. Или сходим к Рэму, ему же тоже надо знать, это же важно, почему Иблис ему не сказал?

Или сказал, но Рэм, помня, что оба они так или иначе связаны с явинцами, не захотел их расстраивать? Злиться еще и на него у Хартер нет сил. Он хотел как лучше, конечно. Его она прощает сразу, как только предполагает, что он может быть виноват.

— Или никуда не пойдём. Только я не могу ничего делать, я не могу ни о чем думать, кроме этого. Я... я скоро смогу! — зачем-то оправдывается она. — Только не сейчас. Сейчас ты не уходи от меня, пожалуйста? — Хартер заглядывает Уэсу в глаза жалобно и с надеждой. Если бы он просто посидел тут с ней, было бы хорошо. А еще ей немого страшно отпускать его такого куда-нибудь одного: хоть он и не выглядит как человек, который сейчас пойдет прорываться с Корусанта на Явин, совсем исключить такую вероятность она не рискует.