Ретт сидит на покатой вершине капонира, грызет пожухлую травинку, щурится от солнца. Лето. Внизу на площадке разгружают челнок. Под капониром стоит, нахохлившись, двулапый AT-ST, похожий на обиженного птенца. У него кабина набекрень, под ней возится техник, брякает ключами. По дороге, поднимая клубы пыли, трюхает санитарный транспорт.
Ноги гудят. Сидеть хорошо.
Ретт с утра бегал по всей базе, от штаба до медблока, от стоянки бронетехники до склада, потом к артиллеристам и группе разминирования, но кончилось все вот здесь. Двадцать минут на отдых. Он все сделал.
Получил в штабе безумный приказ – раз.
“Шейл, вы за старшего на эвакуации, принимайте автопарк”.
И плевать, что группа Гарма не в штате. Это нормально, раз уж они здесь, и будут ещё с неделю. Никакого собственного задания у группы нет, они на усилении участка. И это значит, что если полковник хочет припахать Шейла, это его священное право. Да Ретт и не против, просто слегка пришиблен свалившейся ответственностью.
В медблоке – и это два – он узнал, как мало на базе медиков. Зато много медикаментов. И очень сложно с “броней”. Если он хочет бронетехнику в прикрытие для своих слабо защищённых эваков, каждый раз надо договариваться с дежурным “по броне”. Это какой-то капитан. Который, как тут же выяснил Ретт, все время норовит послать его еще к какому-то коммандеру.
На стоянку – и это три – Шейл скачет лично, и уже не считает мили, намотанные по базе. Зато объясняет на пальцах, как мало времени у него на переговоры со всеми ответственными, когда приходит запрос на эвак. “Ну представьте, что это мы за вами едем, капитан!”
Сложно.
Ретт объясняет очевидное. С ним спорят, ему приходится много говорить, убеждать, и от этого он очень устает. Радуется, когда арта молча кивает – прикроем, только скажи. Здесь ему суют в руки каф. Он пьет его по дороге к саперам. Надо знать, какие пути проходимы, а куда лучше не соваться. Где можно сократить дорогу, а где не надо.
Все это он должен знать.
У него шесть медспидеров и пара транспортеров. И думать придется обо всем. Как они пойдут на точку, как вернутся. Чем прикрыть.
Ретт меняет травинку на сигарету, дышит дымом, запахом прогретой земли. Сидеть бы так долго-долго и смотреть вниз. И чтобы комлинк молчал. Может, пусть шуршит иногда перекличкой спокойных голосов, но не больше.
У Ретта смешной позывной. Сегодня, с новой должностью, он “Бантик”. Бант-1, если точнее. Но все знают, что – Бантик.
Потому что эваки по связи здесь шифруются как “банты”.
Забавно.
Сигарета кончается и Ретт лениво ссыпается вниз по склону. Мимоходом гладит AT-ST по теплой ноге. Технику он любит. Особенно боевую и мощную. Как она работает рядом, рычит двигателями, бабахает огнем – прикрывает. Здорово.
Когда на востоке начинают подниматься столбики дыма, Ретт сидит в прохладе диспетчерской. Ее обустроили на втором этаже стандартного блочного корпуса. Это типичная имперская экспедиционная постройка. Серая снаружи, чуть выгоревшая от солнца, и светло-серая внутри.
Перед Шейлом длинное и узкое обзорное окно, в которое видна стоянка медтранспорта. Все водители на местах, кто-то курит у борта.
Все готовы. Это главное. Пусть курят.
Ретт вертится на кресле дежурного. Оно мягкое и крутится. Ему не скучно, просто такое кресло в следующий раз попадется ему ещё не скоро. На голове у него наушники, перед носом тактический экран с картой по секторам. Ну как перед носом.
Пока молчит комм, можно кататься.
На краю пульта недопитый каф, сигарета в пустой обёртке от пайка. Здесь курить нельзя, но можно, пока нет начальства. База боевая, никто не станет выносить мозги.
Комлинк оживает, когда Ретт как следует разгоняется от одной стены к другой. Он тут же рулит к пульту, поправляет наушники, собирается. Карта сильно покраснела на юго-западе, там настоящий звездорез. Легко представить. Взрывы. Земля в воздухе, на шлеме, на плечах. Свист и шипение бластеров, рев AT, хриплый стрекот турелей.
Комлинк вибрирует на руке, оживает россыпью цифр и букв. Код стандартный, кто-то там, в поле, шифрует “по девятке” – описывает обстановку по девяти параметрам. Сколько раненых, какие, где противник, точка прибытия, чем обозначена площадка сбора, такое. Ретт дешифрует и даже не думает об этом.
— Борт-один, — вызывает он.
Один из медспидеров на стоянке урчит движком, опускает на обзорный экран дополнительный бронированный щиток. Ретт пересказывает вызов, даёт прямую связь.
Вызов хороший, противника в зоне прямого контакта нет, бронетранспортеры можно не дергать.
Через двадцать минут он хрипло ругается в комм с капитаном “брони”, требуя, выпрашивая, умоляя о лишнем борте. На стоянке остается три медспидера и два сейчас уйдут. К первой линии. Это значит – в самое мясо. Загружаться под огнем.
Ретт вроде бы не кричит, но голос как сорван, трудно говорить, все выходит хрипло. Дайте, помогите, прикройте.
Планета горячая. Дерется хорошо. Тут бы пару орбитальных ударов, но нельзя. Начальство не хочет, что-то они тут боятся раздолбать. Надо так.
Ретт почти не думает об этом. Отправляет своих людей на вызов. “Своих”. Он и в лицо-то не всех знает, только по номеру бортов и позывным, но все равно своих.
А его Варги где-то там, на юго-востоке. Ретт даже не знает наверняка, он с утра их не видел. Но думает, что там. Тоже, наверное, кто где. Ну вот Райвор, может, у саперов – рисует планы минирования или ещё что.
Базе очень не хватает опытных людей. Скоро это исправят, сюда наверняка пришлют подкрепления, а пока вот так.
Ретт растирает лицо ладонями. Он бы заварил ещё кафа, но боится отойти от карты. Как будто, если он будет в нее пялиться, с экипажами все будет в порядке.
Борт-один возвращается вовремя, и Шейл тут же отправляет его на другой вызов. У него есть ещё один медспидер, но он такой.... Экипаж символический. Там нет медика. Это только загрузить и привезти, не дело. Раненого по дороге надо ещё держать на этом свете, не так все просто...
Ну конечно! Только начни думать о том, что, вроде, неплохо справляешься, и обязательно что-то подвернётся.
— “Источник” на связи, — говорит комлинк и сыплет цифрами. Эту позицию Ретт знает, она и хорошая, и плохая. Там сидят ребята из инженерной разведки. И у них какой-то...
— Пиздец, — шепотом говорит Ретт, едва дослушав. Не на канале, конечно. Просто.
Пятеро раненых, средние, тяжёлые, и ещё двое лёгких, но они останутся. Ещё повоюют.
Шейл не знает, стоит ли им оставаться. Так часто бывает. Свою рану оценить сложно, бросить своих ещё сложнее.
Пятеро, блин.
Он трёт руками лицо.
Экипажей нет. Времени тоже нет.
А спидер есть.
Ему нельзя, он координатор.
Ретт встаёт из-за пульта, колеблется ещё секунду, вспоминает как это – ждать в поле. Вспоминает залитые кровью носилки. Правило “золотого часа”. Много чего. Но на самом деле он просто всей кожей чувствует, как его где-то там ждут.
Канал активен, ждёт ответа.
Надо сказать, чтобы ждали еще. Ретт знает, что экипажи далеко. Знает, насколько. Знает, кто из раненых не дождется. Из пятерых трое красные, экстренные, они не могут потерпеть. А средние за это время станут тяжёлыми.
Он наматывает круг по диспетчерской и говорит:
— Источник, едем. Едем-едем-едем, ждите.
— Не понял, кто едет, Бантик. Повторите.
— Борт шесть, связь через меня.
Время прибытия у них будет хорошее, думает Ретт, сломя голову вылетая из здания.
На него смотрят странно. На нем наушники, лёгкий полевой комбез, нет оружия. Это неважно. Оружие есть в транспортнике.
Ретт запрыгивает на командирское место, даёт координаты. На ходу влезает в валяющийся под сиденьем противобластерник, снимает с креплений у борта винтовку. Шлема нет, да и плевать.
Комлинк шуршит докладами экипажей. Этим он отвечает очень ровно и спокойно, будто сердце не колотится в груди, а мимо не проносятся серые скалы, поросшие кривым кустарником. Здесь хороший участок, плохо простреливается, а дальше, у перелеска, будет хуже.
Ретт отлично знает, что нарушает все мыслимые и немыслимые правила, но ему невыносимо кажется, что он прав. Что вот для этого он родился – появляться там, где надо, тогда, когда надо, и предотвращать то, что нельзя исправить, если опоздаешь.
Смерть.
Он ненавидит смерть. Все ее правила. Ее неотменимость. У него с ней личные счёты. У него мама. Теперь ещё и друзья. Но вот сегодня, сейчас, он вполне может успеть.
На подъезде их обстреливают так, будто на транспортник обрушился ливень. Водитель молодец, ведёт ровно, даже когда в глинистую грязь рядом с бортом входит ракета и взрывается уже за их спиной.
Ретт не стреляет в ответ, зато их внезапно прикрывают с “Источника”.
Спидер останавливается в перелеске, на вырубке. Ретт выпрыгивает на землю, ему машут руками.
— Думал, вы не пройдете, — говорит лейтенант разведчиков, такой же молодой как и Шейл, только грязный как тускен. И командует своим, чтобы грузили.
Ретт быстро осматривает раненых, проверяет подключенные медпаки, меняет программы. Под ногами грязь и дерн, над головой небо между кронами деревьев, на поляне сильно пахнет кровью.
— Задержитесь, — говорят ему. – Они пристреляли трассу. Там ракетомет. Как раз будут ждать вас обратно.
Шейл кивает. Дело житейское. Он снова осматривает раненых, уже в транспорте, подкалывает нужные препараты, с кем-то шутит, кому-то обещает затрещину, чтобы не бузил. Все живы, это главное.
Пока. Долго ждать нельзя. Ретт до минуты знает, сколько у него времени, и вычитает из него дорогу до полевого госпиталя. С небольшим запасом.
Он просит арту почистить дорогу. Артиллерия тоже просит ждать. Обрабатывают другие участки, там хуже.
Ретт сидит на поваленном дереве. Сначала курит. Потом обнаруживает рядом ещё одного раненого – парня зацепило, он от большого ума решил это скрыть, чтобы не отправили “на больничку”. Кровь протекла, выдала.
— Дурак, — беззлобно ругается Шейл, бинтуя героя. – Оставайся и воюй себе, на крифф ты мне нужен... Антибиотик сожрал?
Забыл, конечно, и Ретт сует ему таблетки. Очень грязно вокруг. Как всегда на войне.
Небо дымное.
Потом они все стреляют. Позицию опять пытаются взять. Ретт вместе со всеми – стреляет, меняет позицию, стреляет снова. Держатся они, если честно, кое-как. Местные так сильно не хотят в Империю, что насыпают огня по самое горлышко. В ушах звенит.
Надо уходить, увозить раненых, времени больше нет. Но сейчас это ещё сложнее, чем десять минут назад. Не прорваться, они почти в кольце. Может, если поставить дым... Большую завесу все равно не сделать, спидер выйдет из облака, и его расстреляют. Если не рисковать, расстреляют здесь – это все так близко, вот-вот случится. Мороз по коже, горько на губах. Это хорошо, что у него нет семьи. Плакать некому. Иногда там пустота, в том месте сердца, где должны быть близкие. И она ноет. А сейчас успокаивает. Если у него будет гроб, его просто сожгут под имперским флагом, кто-то отсалютует на прощание и... Да и все. Спокойно, прилично и забудут через полчаса.
Ретт думает об этом и в гроб ему не хочется.
Это как-то нечестно, что у него нет никого, кому было бы жаль.
Хорошо, но и плохо тоже. Получается, что он целому миру нужен только как боевая единица. Функция.
Ничего плохого в этом нет, говорит он себе. Нечего тут.
Умирать не хочется.
Ретт высаживает в направлении противника очередную батарею, чтобы не слишком наглели, забирается в овражек и отчаянно вызывает Гарма. Описывает ситуацию. Ждёт звездюлей. Очень надеется на ответ. Капитан всегда знает, что нужно делать. Может, и теперь тоже.
Надежда как на высшую силу.
Гарм почти скучающе уточняет, что и где. Он не ругается, задаёт четкие вопросы. Ретту страшно. Не от того, что он тут погибнет, на этом “Источнике” – хотя и от этого тоже – но... У него же задача. Раненые. Как все... Как сделать так, чтобы все остались живы, и он тоже?
— Восемь минут, — вдруг говорит Гарм и отключается.
Восемь минут они держатся. С большим трудом. К ним даже приходит приказ отступать – всем, бросить позицию, здесь все.
Уйти они не могут, их не выпускает противник.
А потом к ним вдруг пробиваются два планетарных танка, AT-ST и бронетранспортер, из которого вылетает взъерошенный Тройка с безумными глазами и полосами от рукоятей турели на ладонях. Это следы от оружейного масла на перчатках, думает Ретт. Не мог он так крепко держаться за ручки.
— Док! – орет Эрик. – Бантик, блядь. Погнали!
Ретт прыгает в медспидер, хотя броня там хуже всего. Но он едет с ранеными, так должно быть. Дорога явно не будет простой. Болтанка, тряска, от этого и здоровому плохо станет. Если кто-то из раненых внезапно загрузится, он будет рядом.
Тройка провожает его взглядом и лезет обратно в транспортер. Туда же ныряет команда “Источника”. Позиция кончилась.
Они возвращаются под огнем, но стреляют в ответ. Есть, чем отвечать. Все очень напряжённо, но они уходят на базу, а не готовятся умирать. От этого воздух, полный запахов топлива, гари, крови кажется очень хорошим. Хочется дышать ещё. В руках странная слабость – как будто мышцы только что были каменными, а теперь отпустило.
Было близко.
Сложная планета, думает Ретт в полумраке грузового отделения, крутясь между закреплённых носилок. Кто-то стонет. Он проверяет показатели, добавляет обезболивающее.
Тройка пришел. Он вот не ждал Эрика, думал, кто угодно придет, но не он.
...
Борт шесть ползет от полевого госпиталя. Ретт сидит в отсеке, смотрит на окровавленные носилки. Все надо мыть.
Кровь отмывается плохо. Он устало думает, что надо взять со склада канистру дезинфектора. И больше ни о чем. Он всех привез живыми, всех передал на стол – помогут.
Усталость давит на плечи, прибивает к полу. Ретт без нужды проверяет медицинскую укладку спидера. Перекладывает растворы, чтобы удобнее было брать, когда надо быстро.
Капитан Дигга встречает его на стоянке возле диспетчерской. Заступает дорогу. Говорит матом. Чем ты, блядь, думал, и ты кто вообще, коммандос или жертва аборта, и как тебе в башку пришло, утырок, что ты можешь куда-то ехать и бросить пост.
Ретт пытается говорить, что ничего не бросал – связь с ним, он все держит в голове. Все маршруты, экипажи, планы, график пополнения расходников по каждому борту...
Гарм машет рукой, резко обрывая объяснения, и говорит, как именно Шейла могло разъебать по всей дороге в этой колымаге, и кто бы тогда координировал эвак.
После оправданий Ретта из него прорывается жуткая ярость.
Капитан говорит тихо, жёстко, размеренно, вытирает об Шейла ноги – вдоль и поперек, и Ретт молчит, потому что Гарм прав, и только бледнеет с каждым словом и жадно пьет воду из фляги, которую кто-то сунул ему в руку. Присасывается к ней, чтобы не ответить, и, если честно, потому что ему очень плохо.
Он хотел как лучше, думал только о том, чтобы сделать лучше.
Ретту кажется, что Гарм его теперь презирает. Это в голосе, в словах, во взгляде. От этого ему так плохо, что он ещё с минуту держит у губ давно уже пустую фляжку, делает вид, что пьет, и глотает что-то невидимое, но ощутимое.
На него все смотрят. У него грязь на лице, на ботинках, на штанах. Как доказательство косяка, как напоминание. На рукаве чужая кровь. Колено болит – ушибся о край люка.
Его морозит.
Для командира он теперь хуже чем никто, он провалил важную задачу, он...
— Долбоеб, — резюмирует Гарм. – Чтоб я тебя на эваках больше не видел, я передам по штабу. Все, свободен.