Кес сидит на одном из ящиков в ангаре, кутается в отцовскую куртку — она теплая, капюшон и воротник подбит мехом, а в ангаре холодно.

Обычно прохладно — терпимо, но сейчас ангар то и дело открывается, навстречу возвращающимся кораблям, словно зев чудовища проглатывает их, и бесконечное, бескрайнее помещение не успевает нагреться.

Сквозит.

Кес кутается в отцовскую куртку, подвернув рукава, то и дело — каждый раз, когда распахивается зев, — вскидывается, отрываясь от датапада, и возвращается к нему.

Там уравнения — папа говорит, что это полезно и, если они не могут отдать Кеса в настоящую школу, пусть он учится так. Кес с папой не спорит.

Кес решает уравнения, потом закрывает их, когда заканчивается первый десяток, открывает книгу.

Зев открывает. Проглатывает очередной кораблик. Закрывается.

Кес уходит, только когда глаза совсем-совсем слипаются и в какой-то момент он обнаруживает, что так и заснул, сидя на ящике в ангаре и уткнувшись лицом в руки, положив их на соседний ящик.

Тогда он заставляет себя уйти.

Он приходит на следующий день — спит всего три часа, дольше не получается, — и ждет снова. Снова решает уравнения. Читает новую книгу. Ловит взгляды техников и снующих связистов, непонимающе смотрит, когда один из них сует ему в руки бутерброд, завернутый в салфетку.

Потом понимает.

Наверное, они часто такое видят. Здесь, в ангаре.

На третий день Кес не приходит — дальше ждать бессмысленно. Те, кто мог вернуться, уже вернулись.

Кес выслушивает положенное сочувствие, рассеянно кивает. Благодарит.

Ма говорила, что вежливость — это всегда хорошо, особенно когда тебе плохо. Помогает держаться в рамках.

Ма вообще много хорошего говорила — это он понимает как-то сейчас.

Кивает еще раз, скомкано улыбается и уходит.

Потом он приходит к комнате, которую занимали его родители, долго смотрит на панель, куда привычно тянется ввести код доступа, прислоняется к стене напротив и садится на пол.

Смотрит в датапад. Смотрит на дверь.

Надо зайти, чтобы забрать какие-то вещи — все ему не нужны, зачем, но какие-то, — но для этого надо встать.

Кес не уверен, что он хочет сейчас это делать.

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

Кес сидит долго — так долго, что в какой-то момент понимает, что лицо у него мокрое.

Наверное, он вспотел — ведь он все еще в отцовской куртке, а на самой базе, не в ангаре, тепло. Жарко. Конечно же, он просто вспотел.

Глаза — они ведь наверняка тоже потеют. Кожа возле них. Да?

Ма, что бы ты сказала?

Сказала бы снять куртку и не стоять на ветру — потому что ветер, конечно же, вызывает слезы. Это из-за него так мокро лицу.

Сказала бы, что жаль, сейчас не получится выбраться к какому-нибудь озеру или реке и поваляться на берегу под солнцем.

Па, а что бы сказал ты?

Ты сказал бы, что выберемся потом? Когда вы вернетесь с вылета и напишете все отчеты и убедитесь, что все в порядке с машинами?

Ма, па, что вы хотите сказать?

Кес не знает, что они хотят сказать. И никогда не узнает.

И ему просто жарко — поэтому мокрое лицо. Наверное, он просто простудился, пока сидел в ангаре, где зев открывается и закрывается, проглатывая корабли.

Ему жарко — но он не снимает отцовскую куртку.

Он думает — и старается не думать, и закрывает глаза, и пропускает момент, когда оказывается не один.

Хорош спецназовец — Кес знает, кем он будет потом. Кто он уже почти сейчас.

Он ведь не просто так торчит на базе — он тоже приносит пользу. Как ма и па, только на земле.

Он знает, что в небе умирают немножко чаще — это статистика.

Он неловко стирает влагу с щек, морщит нос и улыбается.

— Хэй, Кассиан. Привет, — голос немного сипит, как бывает после долгого молчания, ведь он почти не говорит третьи сутки. Но это ничего. Главное, что, наверное, надо все-таки снять куртку — и тогда ему не будет жарко. — Давно не виделись.

Кес стягивает куртку, цепляясь пальцами в мех, кладет ее себе на колени, вытягивая ноги.

На плечи давит по-прежнему.

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

— Да. Конечно. Ты прав, — Кес растирает лицо ладонями, отрывисто кивая на слова Кассиана, и поднимается на ноги.

Опирается о стену одной рукой — словно не сразу верит, что он все-таки поднялся, что он сможет стоять, потому что кажется, что земля немного уходит из-под ног, но, конечно же, только кажется, — а потом отталкивает от нее.

Закидывает куртку за плечо. Кивает снова.

— Оставайся. Я… я буду рад, — он договаривает тише — потому что не до конца знает, как можно радоваться чему-то сейчас, как он может быть сейчас хоть чему-то, о чем это вообще, — и встряхивает головой. — Если вдруг что-то понравится — скажи. Скорее всего, это можно будет забрать.

Он не знает, зачем говорит это, просто говорит, чтобы не молчать.

Он молчал почти трое суток, бессмысленно надеясь, что родители вернутся, хотя знал, конечно же, что это ожидание пустое — и он не хочет молчать сейчас.

Он видел, что бывает с людьми, которые замолкают и запираются, замыкаются в себе.

Кес никогда не узнает, что сказали бы ему ма и па — что, наверное, они его очень любят, а он бы ответил, что очень любит их, — но ему кажется, что они не хотели бы, чтобы он умер вместе с ними.

Эта мысль — достаточно простая — не укладывается в голове.

В голове вообще ничего не укладывается, и Кес вводит код доступа правильно только потому, что пальцы помнят и так.

В голове пусто, а на плечи все еще давит — и на то, на которое он закинул куртку, не давит сильнее.

Дверная панель отъезжает в сторону, и они заходят внутрь, и Кес возвращает панель обратно. Он готов пустить сюда Кассиана — потому что это Кассиан, — но не кого-то другого.

У него есть друзья здесь, на базе, но… но это все же другое.

Куртку он бросает на кровать, садится на край постели. Оглядывается.

Он не знает, с чего начать, не знает даже, что он хочет забрать.

Он заберет куртку, конечно же. Но что еще?

Что-то ведь еще?

Подумав, открывает ящик стола — бумаги, ручки, обрывки флимсипласта. Кес переворачивает все это методично и спокойно, пока не находит датапад.

Он забирает датапад — потому что на нем любимые мамины книги и папины голофильмы, а еще там есть фотографии, много фотографий.

Он забирает жетон, лежащий в дальнем углу ящика, цепляет цепочку на шею.

Это старый папин жетон, он бы у него еще до того, как они пришли в восстание.

Потом он растерянно смотрит вокруг — потому что не знает, что еще он мог бы забрать — что он хотел бы забрать — и тихо выдыхает.

Может быть, ма носила какие-нибудь украшения?

Он даже не помнит — он помнит ее лицо, помнит ее голос и как она смеется или хмурится, сердито ли или чтобы не рассмеяться, но он даже не знает, любила ли она украшения.

Почему он никогда не спрашивал ее об этом? Не понял сам?

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

Кассиан что-то ищет тоже, смотрит — но Кес почти не обращает внимания.

Ему неожиданно приятно — хорошо, как-то не пусто, — что он здесь и сейчас не один. Что кто-то приходит к нему сам — и ему не надо об этом просить.

И что этот кто-то — Кассиан — не жалеет его. Не смотрит вот так выразительно, как смотрит человек, который говорил ему о смерти родителей и о сочувствии.

Это… это было паршиво.

А то, что сейчас, почти хорошо.

Кес сжимает руку, когда Кассиан что-то вкладывает в ладонь — и только несколько секунд спустя разжимает кулак, смотрит. Выдыхает. Чуть улыбается.

Это мамино кольцо.

Он ничего не говорит, только сжимает его снова, несколько раз взмахивает рукой, словно не знает, куда его деть, а потом стягивает цепочку, цепляет кольцо на нее тоже, рядом с жетоном, и надевает обратно.

Он еще раз смотрит вокруг — больше он ничего не хочет забирать, больше ему ничего и не нужно, — и убирает в карман куртки датапад, хмурится, когда нащупывает в слоях ткани что-то еще.

Это внутренний карман — и он сначала ищет замок на подкладке, только потом достает небольшую записную книжку. Старая, такие обычно покупают в подарок или просто так — но редко ими пользуются.

Ведь датапады удобнее.

Кес пролистывает несколько страниц — и все они испещрены округлым, немного скачущим почерком папы.

Убирает книжку обратно. Прикусывает губу.

Здесь — все.

Больше ничего нет. А сегодня вечером и ничего и не станет.

— Да. Да, идем, — он скомкано кивает, глянув на Кассиана, коротко, но крепко сжимает его плечо. — Ты… спасибо. А теперь да, надо поесть. Я тоже голодный. Ужасно.

Когда за ними закрывается дверная панель, Кесу кажется, что на плечи теперь давит немного — едва ощутимо — легче.

Но только кажется.

Говорят, что в этом помогает только время.

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

К ним — к нему — подходят, с ним говорят, а Кес говорит с ними в ответ — но этих людей, к счастью, не очень много. Левое плечо все равно начинает болеть от ободряющих хлопков, но могло быть хуже. Могло быть больше.

К счастью, все есть так, как есть.

Кесу все ещё странно, что сейчас он думает о чём-то вроде счастья и может чему-то радоваться.

Может быть, это какое-то состояние вроде аффекта — и просто все очень медленно?

Он думает об этом — и старается не думать; почему в голове, в мыслях — во всем — просто не случается пустота?

Раз — и нет. И не было.

— Я ещё не думал. Останусь, наверное, — он рассеянно пожимает плечами. Пьёт горячий каф — очень хочется пить, жажда и голод нагоняют запоздало и набрасываются как-то жадно и голодно. — Мне... нравится то, чем я собирался заниматься дальше. Чем буду заниматься дальше. Не вижу причин это менять.

И он всё-таки улыбается, фыркает, глядя на Кассиана — но совсем не зло.

Улыбка уходит быстро — ему странно улыбаться сейчас, но она хотя бы есть.

— Ладно. Я буду рад. Наверное, — он сбивается, неожиданно понимания, что ничего не знает о родителях Кассиана — и скорее всего потому, что их просто нет в живых. — Всем нужен кто-то, кто будет заботиться. И... и о ком можно заботиться, тоже.

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

Сначала он хочет возмутиться — но потом ерошит себе волосы и думает, что да, Кассиан прав.

Кассиан вообще удивительно прав для четырнадцатилетнего мальчишки — и не то что бы Кес считает его глупым, вовсе нет, но...

Но, наверное, ему надо было бы раньше задуматься, почему он ничего не знает о родителях Кассиана. И почему тот в таком возрасте живет один на базе восстания.

И почему...

Много этих почему.

И теперь он знает ответы на них, но толку-то.

Кес снова растирает лицо, виски, шмыгает носом. Глаза ещё мокрые — но так, наверное, будет ещё долго. Как долго? Почему?

Почему это нельзя просто выключить — и все? И никаких проблем, переживаний, бед.

Он подозревает, что выключить это можно. Но тогда он станет как те штурмовики в юности его родителей.

Как то, против чего они боролись — и в этой борьбе погибли.

Он не уверен, как это работает, но ему будет неловко, если так случится.

— Ты самый чудовищный из всех младших братьев, какие только могут быть, — говорит Кес совершенно серьёзно, глядя на Кассиана, и трёт щеку. — Но ты прав.

Он надеется, что Кассиан правильно поймёт то, что он хочет сказать. Что он хочет предложить.

Потому что заботиться о себе и о другом — это ведь то, что делают в семьях, правильно?

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

Он понимает — и что-то внутри отпускает, перестаёт держать и сжимать так сильно, — и Кес улыбается почти по-настоящему. Тянется через стол, треплет Кассиана по волосам, как раньше часто делал па, и садится обратно на своё место. Допивает кафф в два глотка — он уже тёплый и совсем не обжигает, но согревает.

Отставляет кружку в сторону, дёргает плечом, будто бы пытаясь что-то сбросить, но знает, что не сбросит это ещё долго.

Но уже не так долго, как если бы он был один.

— Это мы ещё посмотрим, — он почти привычно щурится, вздёргивая бровь, и морщит нос. Оглядывается — здесь много людей, все ещё слишком много, — и тихо выдыхает в сторону. Смотрит на Кассиана. — Но сейчас я все же отвалюсь в душ. А потом... я забрал датапад отца. Можем, — он запинается, смотрит теперь с вопросом во взгляде, — можем посмотреть что-нибудь потом. Ты любишь кино?

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

— Никогда такие не видел. Но у папы наверняка есть, он вообще кино очень любит. А ма любит читать, — Кес неловко улыбается, замявшись: надо привыкать говорить о них в прошедшем времени. Ведь больше они ничего не говорят и ничего не любят — больше их попросту нет.

Неловко взлохматив волосы, он хлопает себя по бедру, оглядывается ещё раз.

— Я буду спецназовцем. Я уже с ними тренируюсь, и они иногда берут меня с собой. Но пока очень редко. Но теперь, наверное, станут брать чаще, — он представляет отчасти, как это работает, и понимает, что теперь его действительно могут брать с собой на задания и вылазки чаще — когда, конечно, он не сможет помешать.

Но Кес способный — они так говорят, да и он сам знает, что все, что он делает, Сёму учится, получается у него очень даже неплохо.

Он так даже готовить научился — и это почти бессмысленно, потому что на базе их кормят и так, но ма иногда готовит для них с па.

Готовила. Иногда готовила.

Кес растерянно думает, что Кассиану, наверное, за все время жизни на базе никто и никогда не готовил нарочно.

Ещё он думает, что это надо исправить — и умеет ли он готовить вообще, интересно? Ведь восстание не будет вечным, они не будут вечно на базе — однажды они победят, и больше не придётся прятаться по разным сомнительным храмам и джунглям, и Кассиан, конечно, наверняка себе кого-то найдёт, и не будет ему необходимости уметь готовить, но мало ли.

Кесу немного странно думать об этом сейчас, но лучше об этом — и он думает, что обязательно научит Кассиана готовить.

Ма, например, очень любит, когда готовит отец.

— А ты кем будешь? У тебя ведь наверняка есть план, — Кес накрывает ладонью карман, где лежит папин ежедневник, и морщит нос, чуть улыбаясь. — И пойдём? Выберешь пока фильм, а я схожу в душ — и посмотрим, что ты выбрал.

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]

Кассиан иногда кажется ему не по возрасту взрослым — и Кес понимает, что вовсе ему не кажется.

И понимает, почему оно так, но все равно, все равно — так ведь не должно быть.

В тринадцать лет ты должен гонять мяч, лазить по сомнительным постройкам, расшибать коленки и прогуливать школу, а не хотеть попасть в разведчики, чтобы участвовать в войне.

Смертность среди разведчиков, говорят, тоже высокая.

Проще сказать, что смертность высокая во всем восстании.

— Кажется, у них нет выбора, хотеть или не хотеть, — Кес фыркает, ерошит волосы Кассиана снова — так па часто делал, и он теперь, наверное, никогда не отвяжется от этого жеста, — и едва ощутимо и совсем необидно щелкает по носу. — А у тебя нет выбора, только стать в этом самым лучшим.

Кес знает, какие разведчики самые лучшие — те, которые доживают до смерти от старости.

В комнате он отдает планшет Кассиану, вытаскивает все из куртки и вешает ее проветриться — все же три дня ожидания в куртке это три дня ожидания в куртке, — и уходит в душ.

Там он проводит больше времени, чем обычно — долго-долго, целых пятнадцать минут, просто стоит под горячей водой, закрыв глаза и прижавшись лбом к холодной стене. Стена быстро нагревается, и это уже совсем не то.

Но если посмотреть правде в глаза — все теперь совсем не то.

И таким, каким было, никогда не станет.

— Давай этот. Никогда его не видел, наверное, что-то новое, — Кес забирает датапад у Кассиана, неразборчиво мычит, отодвигая какую-то заслонку, и кладет датапад на табуретку напротив совсем-совсем чистой стены — папа любит кино и покупает такой, чтобы можно было смотреть фильмы через проектор, а не теснясь у крохотного экрана.

Датападу уже лет пять — но теперь Кес не расстанется с ним, даже когда ему будет лет десять. Но все это лучше скопировать на хард или куда-нибудь еще, потому что техника имеет свойство ломаться.

— Мне… я не знаю, — он ведет плечом, устало растирает лицо ладонями и падает на кровать, хлопает по месту рядом с собой. — Но я рад, что ты здесь. Падай.

[icon]http://s3.uploads.ru/eRByx.jpg[/icon]