Jyn Erso написал(а):16. А еще флэш, где Джин искренне пытается в нормальную жизнь, там даже находит себе какую-то постоянную работу, выдерживает целых два месяца, а потом что-нибудь случается и она опять на обочине с пожитками и бластером, но в целом — это ж самое то.
— Это непрактично. Особенно если много людей и надо быстро ходить, — говорит Джин, разглядывая туфли на каблуке, и поднимает взгляд на хозяина кантины.
— Но людям нравится. Хочешь здесь работать — вперед. Что-то не нравится, — Кобб пожимает плечами, — тебя здесь никто не держит. Желающих полно.
Желающих действительно полно — одной девице Джин приходится отдавить ногу и случайно порвать платье, чтобы у нее срочно появились более важные дела, чем трудоустройство, — но Джин везет.
Коббу — хозяину кантины, весьма, кстати, неплохой, — она чем-то нравится. Как результат — крыша над головой, еда и семьдесят кредитов в день плюс чаевые. График — два через два по двенадцать часов, но можно брать больше, если захочется и если будет место.
Не так уж плохо.
Казалось.
А теперь Джин смотрит на туфли на каблуках, юбку и блузку — «это приличное заведение, и официантки здесь тоже приличные, а не девки в штанах» — и начинает в этом немного сомневаться.
Но, наверное, каблуки, юбка, работа — это все то, что и должно быть в нормальной жизни, да?
Мама, наверное, хотела бы, чтобы ее дочь одевалась и вела себя как нормальный человек — нормальная девушка — а не… не это вот, бесполезное и непонятное.
Бесполезное настолько, что даже Со ее просто бросает, а не отправляет в какой-нибудь операции на смерть, как обычно это бывает — чтоб хоть какая-то польза.
О том, что она «непонятная», Джин узнает случайно — когда краем уха слышит разговор двух других претенденток на эту вакансию.
И да, одной из них она потом случайно отдавливает ногу и рвет платье.
Чистейшей воды случайность — на Альдераане таких чистых вод не найдете, как здесь, ага.
— Выходишь через день. До этого, будь добра, смирись с этой несправедливостью, — Кобб вздергивает бровь и хмыкает. — Ну или проваливай.
Джин как-то несмело мотает головой, упрямо вздергивает подбородок и прижимает туфли и юбку с блузкой к груди.
Она решила жить нормальной жизнью, а не как раньше — значит, она сможет.
Она ведь быстро всему учится — а вряд ли каблуки и юбку носить сложнее, чем разбирать и собирать винтовку или исследовать катакомбы.
Наверное.
Основный минус юбки — она длинная и все облегает.
Плюс — «перо» можно спрятать на внутренней стороне бедра, а разрез, начинающийся чуть выше колена, не ограничивает движения. Почти не ограничивает — шаг уменьшается вдвое, бедра по-дурацки качаются из стороны в сторону (в частности, из-за этих проклятых каблуков), ткань норовит запутаться в ногах.
Оказывается, Джин очень правильно решает в день перед выходом примерить униформу. И очень правильно, что сначала она пытается пройти по комнатушке, когда в ней никого нет, а не суется куда-нибудь еще.
Каблуки небольшие, но из-за них по-дурацки прогибается поясница, и это вообще-то непрактично — с такой поясницей не постреляешь, даже не прицелишься нормально; с другой стороны — теперь она живет нормальной жизнью, начинает все с чистого листа, теперь ей не придется стрелять, резать или закладывать взрывчатку.
Теперь ей нужно принимать заказы, улыбаться и разносить еду.
Звучит несложно.
Но «перо» Джин все равно цепляет к ноге — чисто на всякий случай.
— Какого криффа, Лиана? — спрашивает Кобб, оттащив ее к барной стойке, и угрожающе нависает — пытается угрожающе нависать, потому что Джин знает как минимум три способа обезвредить его сейчас, пусть даже и голыми руками. А еще в руках у нее есть поднос с грязной посудой — плюс еще один способ.
— Что не так? Я ведь даже ничего ему не сломала!
— Да, ты просто вывихнула ему руку.
— И вправила.
— Но сначала вывихнула.
Джин надувает губы и фыркает.
— И даже не взяла за это денег. Ты не платишь мне за то, чтобы всякие придурки распускали руки.
— Я плачу тебе, чтобы ты была милой и обходительной. Милой. И обходительной. Это не включает в себя травмирование клиентов.
— Но…
— Эн. Еще раз — и вылетишь отсюда к хаттам на Нар-Шаддаа. Симпатичных мордашек вокруг полно, особо грустить не будем.
«Больно надо было», — морщит нос Джин, исподлобья глядя на Кобба, и дергает плечом, сбрасывая его руку.
Нормальная жизнь — она какая-то странная.
В том, что люди ведут себя, как мудаки, ничем не отличается от привычной ей жизни.
И, вообще-то, на Нар-Шаддаа не так уж и плохо.
На четвертую смену выясняется, что от каблуков ужасно болят ноги.
На седьмую Джин к этому привыкает — она ко всему быстро привыкает и всему быстро учится.
Вот, например, научилась смиряться с тем, что из-за этих дурацких каблуков и юбки бедра вихляют сами по себе, словно она не умеет нормально ходить.
Или с тем, что эти мудаки все равно распускают руки — но и оставляют чаевые. Обычно даже неплохие, особенно если мелькать рядом чуть почаще, наклоняться чуть пониже или вставать чуть поближе, ожидая заказа, — но Джин все еще хочет жить нормальной жизнью, поэтому терпит.
Это ведь, ну, нормальная жизнь?
Крыша над головой, работа, деньги?
Стоит только подумать, как бы отреагировали в отряде, узнав, чем она теперь занимается, как щеки краснеют, словно у нее температура. Наверное, даже Айхель бы посмеялся, — мысль об этом отзывается неожиданной горечью.
Какое дело. Какая разница, кто бы посмеялся, а кто бы нет?
Они остались там, где-то в прошлом, где остался и Со — он сам выставил ее, бросил, признав бесполезной настолько, что даже не отправил на смерть.
Просто оставил — и все.
Словно ничего не было, словно она ничего не значит — но, наверное, она ничего и не значит. Мало ли таких было, мало ли таких будет.
Джин зло вытирает выступившие слезы, вздергивает подбородок и встряхивает волосами.
Что ж, если она не подходит для той жизни, значит, самое время найти какую-нибудь другую.
Вот эта, «нормальная», наверное, не так уж и плоха.
Потом выясняется, что если вставать поближе, наклоняться пониже и при этом выполнять заказ быстро и четко, то чаевые становятся еще лучше.
В общем-то, это и не очень сложно — сложно, разве что, сдерживаться и не отправлять в отключку, когда кто-то больно щипает за бедро, но и к этому Джин привыкает. Потом она привыкает даже улыбаться — правда, в такие моменты она нередко представляет, как ломает чей-нибудь нос, но это уже детали.
На часть своей первой зарплаты она покупает еще одну юбку и — подумать только — помаду. Другие девушки красятся, а Джин совсем не умеет, но признаваться в этом неловко — она ведь и так «непонятная».
Помада яркая, красная, но с непривычки рука подрагивает и получается крифф знает что.
Поэтому Джин вздыхает и поступает с этим так, как привыкла поступать со всем, что у нее не выходит: садится и долго, упорно учится.
Это добавляет еще несколько кредитов к чаевым, и понемногу, кажется, Джин начинает понимать, как это все вообще работает.
И нормальная жизнь становится все более и более странной.
Так проходит месяц, а потом второй — и у Джин даже получается не посмотреть странным взглядом на бармена, когда он говорит, что она хорошо выглядит.
За эти два месяца в кантине не происходит ни одной стычки, ни одной пьяной драки, только иногда вышибалы выставляют на улицу какого-нибудь придурка, уж слишком нагло распускающего руки. Слишком нагло — это когда подвыпивший (ха, унесло всего-то с трех стаканов разбавленного содовой бренди) забрак затаскивает рыженькую Колин к себе на колени, разбивает стакан, столкнув его локтем, и роняет ее поднос.
Его выставляют, а Джин помогает Колин убрать беспорядок и собрать осколки — девушка выглядит настолько потерянной, словно это одно из самого ужасного, что случалось с ней в жизни.
— Реагируй чуть быстрее, — говорит Джин, когда выпрямляется, удерживая поднос с осколками, и легонько толкает Колин локтем в бок. — Или бей локтем в живот. Коленкой в пах не надо — сил на нормальный удар не хватит, а далеко не убежишь, — а локтем проще и надежнее. И без последствий. Только незаметно.
Во всяком случае, без видимых последствий, — а это главное.
Вывихнутые конечности Кобб все еще не одобряет.
Но, серьезно, вывих — это ничего. Его всегда можно вправить.
А потом вывихнуть снова.
И снова вправить.
Ну и так далее, пока не заговорит.
Правда, в какой-то момент суставы расшатываются так сильно, что это почти бессмысленно, но тогда можно вспомнить про другие методы — или чередовать.
Джин фыркает, сдувает челку с носа и бросает на Колин задумчивый взгляд.
Нет, ей про это лучше не рассказывать.
«Нормальная» жизнь — во всяком случае, два месяца «нормальной» жизни — оказывается невыносимо скучной. Никаких драк, никаких стычек, ничего сложнее «принеси-подай-потерпи-пока-этот-придурок-щупает-тебя-за-задницу» и каблуков — это невыносимо, ужасающе, отвратительно скучно.
Сидеть в «гнезде» и то интереснее — там хотя бы пейзаж меняется.
Поэтому Джн развлекает себя тем, что запоминает посетителей — их лица, повадки, привычки. За знание привычек постоянные клиенты еще и неплохие чаевые оставляют — но это все равно скучно.
Что угодно менее скучно, чем работа два через два, где нет никакой нагрузки — кроме, чтоб их, каблуков и вихляющей задницы.
Судя по тому, что все остальные официантки ходят так же, это тоже что-то из «нормальной» жизни.
— Почему локтем?
— М? — Джин стягивает блузку, оборачивается на присевшую на край постели Колин, и бросает одежду на планку изголовья.
— Почему надо бить локтем, а не коленом? — рыженькая пристально на нее смотрит и морщит нос — весь в веснушках — и закидывает ногу на ногу. — Все говорят, что коленом.
— Потому что бегаешь ты хреново, а здесь еще далеко и не убежишь — сплошняком столы.
Подумав, расправляет блузку, вешает ее чуть ровнее, чтобы утром была не совсем измятой, и садится рядом с Колин.
— И потом, ну подумай, — Джин берет Колин в захват, прижимая спиной к себе, плотно держит руки. — Ну и как ты здесь кому коленкой заедешь? Бей локтем. Или затылком в челюсть — но так больнее. Тебе. И промахнуться проще. Смотри по ситуации, в общем.
Фыркает смешливо, когда Колин сопит, пытаясь выбраться, и отпускает ее; поднявшись, стягивает бра, надевает майку и облегченно выдыхает. Почему-то «приличные девушки», работающие в этой кантине, должны носить каблуки, но не могут ходить без этого пыточного устройства с костяшками.
Неприлично, ага, ну точно.
Джин растирает плечо, забирается на кровать и по очереди принимается разминать ноги — болят ужасно.
Чай, по плитке целый день шляется, а не по мягкой земле.
Забеги на длинные дистанции кажутся немного милосерднее, чем двенадцатичасовой рабочий день на каблуках.
Ну, если не с полной загрузкой.
Хуже, наверное, только забег на длинную дистанцию на каблуках.
Но покажите того идиота, который решится устроить пробежку на каблуках?
— Тебе нужна помада другого оттенка. Холоднее, — Колин скидывает туфли, скрещивает ноги, устраиваясь на постели Джин, словно на своей, и подпирает щеку кулаком. — От этой у тебя лицо желтое.
О, прекрасно.
Там еще и оттенки есть.
Но в некоторых смыслах «нормальная» жизнь оказывается совершенно бессмысленной. Зачем, например, постоянно быть на ногах, если в зале три с половиной клиента и все уже едят, пьют и в ближайшие полчаса заказ повторять не собираются?
Это бессмысленно — но Джин все равно подпирает стойку, вяло ковыряет столовым ножом — с ума сойти, тут и такое есть, и оно тоже абсолютно бессмысленно, — в столешнице и поднимается-опускается с носка на носок. Хоть какое-то да занятие — все лучше, чем ничего.
Неоправданная трата сил и времени — можно сделать что-нибудь более осмысленное, но, крифф, делать нечего.
Джин морщит нос, привычным движением загоняет нож в столешницу — кто ж виноват, что она в щелях, — и тут же его вытаскивает, оглянувшись.
А то Кобб опять начнет нудеть — а она, между прочим, больше никому не устраивала вывих руки, ноги или, чтоб его, шеи.
Шею обратно не вправишь — и это не всегда плохо.
Джин закидывает ногу на стену, складывает руки на коленку и упирается в нее лбом.
Она себя запустила — перед этим ей приходится долго и нудно разминаться, прежде чем получается сделать это с привычной легкостью. Это плохо — потому что нельзя терять форму, нельзя расслабляться больше разрешенного — в любой момент нужно быть готовой подняться и сорваться с места.
Тот, кто ленится и не следит за собой, долго не живет.
Потом Джин вспоминает — больше ей не надо быть готовой к драке в любой момент.
У нее теперь «нормальная» жизнь — и в этой жизни ей не нужно драться или уметь обращаться с оружием.
У нее тут каблуки, от которых по-дурацки прогибается поясница и болят ноги, неудобная юбка, которая порвется, если сделать нормальный замах, и под которой невозможно спрятать что-то серьезнее «пера», и бесконечные заказы, заказы, заказы.
Даже представлять неловко, что на это сказал бы Со — или Айхель, или кто-то еще из отряда, но ни до кого из них ей нет дела.
Как и им до нее.
Она для них бесполезна, они наверняка ее забыли — значит, она сделает так же.
Это всегда работает только так — в обе стороны.
— Ослабь лямки, будет удобнее, — Колин закатывает глаза, когда Джин в очередной раз растирает плечи, и фыркает, стягивает волосы в хвост. — И оставляй пряди у лица, так тебе больше идет. Нет, не так, — она пересаживается ближе, стягивает резинку с волос Джин и убирает их в хвост тоже, высвобождает пару тонких прядок. — Вот так. Ты смешная такая.
— И это ты говоришь, — Джин вздергивает бровь, немного напряженно следя за Колин, и расслабляется, только когда та убирает руки от ее лица. — Сама ты смешная. Ты видела вообще, как ты нож держишь? Поразительно, что ты еще им не убилась.
— Поразительно, что ты еще не всем здесь руки переломала, — фыркнув снова, рыжая откидывается спиной на стену, качает ногой, свесив ее с постели.
— Больно надо.
Колин закатывает глаза — и Джин корчит морду, передразнивая ее, и почти успевает увернуться от подушки, но только почти — она все-таки слишком сильно расслабляется в этой «нормальной» жизни.
Ладно, возможно, она слишком расслабляется рядом с Колин — та безобидна, как детеныш фелинкса, — поэтому в ответ на удар подушкой она цепляет рыжую под ребра и быстро и сильно перебирает пальцами — не больно, но больше, чем просто щекотно.
— Все, все… все! — Колин смеется, тяжело дыша, и разваливается на коленках у Джин, почти свесив голову с кровати, поднимает руки, показывая пустые ладони. — Сдаюсь.
— Я пленных не беру, — фыркает Джин, делая чересчур серьезно лицо, и Колин заходится смехом снова, то и дело срываясь в писк.
Джин потягивается, закидывает руки за голову, а ноги на спинку кровати. Подумав, закидывает ногу на ногу — и недовольно шипит, когда Колин падает на постель рядом — прямо на хвост.
— Прости-прости, — рыжая улыбается, морщит этот нос в веснушках и осторожно высвобождает волосы, приподнимает голову Джин и укладывает к себе на колени.
Джин фыркает, морщит нос тоже и закрывает глаза, устраиваясь поудобнее.
У них с Колин одна комнатушка на двоих — Колин спит на верхнем ярусе, — и это оказывается не так уж неудобно, как Джин сначала думала.
Подходит к концу третий месяц ее «нормальной» жизни — и в чем-то она оказывается не так уж плоха.
Ужасно скучна, на самом деле, потому что однообразие — это отвратительно, нет более ужасного наказания, — но не так уж плоха.
С Колин, например, и вовсе очень здорово — она не считает саму Джин «непонятной», например, и это, ну, это хорошо.
Это очень странно, но очень хорошо.
Еще она не смеется над тем, что какие-то вещи Джин просто не понимает, потому что до этого их в ее жизни попросту не было, так уж получилось, и это ее спокойное отношение не дает Джин чувствовать себя какой-то неправильной или неполноценной.
Она так все равно себя чувствует — потому чем дальше, тем больше эта «нормальная», «правильная» жизнь кажется ей странной, глупой и бессмысленной, и иногда даже приходит мысль, что, возможно, все дело в ней самой.
Что она, возможно, просто не приспособлена для этой жизни — а она ведь умеет приспосабливаться.
Честное слово, умеет — это кто угодно подтвердит.
Просто вот с этим как-то не складывается.
Перевернувшись набок, закрывает глаза — и когда чувствует, как гладит по голове чужая рука, даже не вздрагивает.
Рука не воспринимается чужой. Опасной.
Свой. Своя.
— В смысле — ты уезжаешь?
— В прямом, — Колин пожимает плечами, морщит нос. — Мама уже должна была успокоиться, так что, — дергает плечом снова и закатывает глаза, щелкает Джин по носу. — Работа официанткой — не предел моих мечтаний. Мы просто с мамой поссорились, вот я и… сбежала. Ей назло.
Джин немного заторможено кивает — а потом улыбается, дергает плечом тоже и откидывается спиной на стену, качает ногой, свесив ее с кровати.
— Поссорились. Понятно, — она морщит нос, затем на мгновение замирает и встряхивает волосами, словно что-то сбрасывает с себя. — Надеюсь, все в порядке будет.
— Да конечно, — Колин смеется коротко, качает головой и закидывает в рюкзак косметичку. — Как не быть.
Потом наклоняется, коротко же обнимает Джин и целует ее в щеку, треплет по волосам.
Джин не вздрагивает, но неощутимо — внутренне — напрягается.
Нет. Не свой.
— Удачи тут, не переломай никому руки. И не провожай.
— Я даже не собиралась, — Джин закатывает глаза, закидывает руки за голову. — Вали уже.
— Зараза, — Колин забрасывает рюкзак за плечо, поправляет волосы, улыбаясь. — Бывай.
Джин отмахивается в ответ, а потом долго — минуту — смотрит на закрывшуюся с той стороны дверь.
Поднявшись, одергивает покрывало, чтобы не осталось складок, убирает волосы в хвост, чтобы не лезли в лицо.
Здесь все еще не случается ни одной мало-мальски серьезной стычки или драки; Джин отмечает это мимоходом, когда лавирует между столами с подносом, держа его высоко, почти над головой, — и почти пропускает момент, когда что-то в зале меняется.
Здесь полумрак — и Джин тратит несколько лишних секунд, чтобы понять, где источник шума, словно за эти три месяца она разучилась держать в голове обстановку и ориентироваться на месте за считанные секунды.
Крифф.
Это просто шум — ничего такого; но что Джин умеет точно — так это различать, где просто шум, а где шум, предвещающий неприятности.
Не ей, но кому-то предвещающий.
Джин обходит зал по кругу, краем глаза отслеживая происходящее за столиком, и скрывается в кухне, сгружает посуду с подноса в мойку. Технологии технологиями, но в некоторых случаях так быстрее, чем запускать машинку — полный цикл предполагает минимум пятнадцать стандартных минут.
Шум теперь не только за столиком — он распространяется по всему залу, добирается до кухни.
Джин морщит нос, перехватывает пустой поднос поудобнее и выныривает в толпу — крайне вовремя: ровно над ее плечом пролетает бластерный заряд.
В ответ четким, чистым движением отправляет поднос — он круглый, летит хорошо, — а сама Джин ругается, уходя вниз и с непривычки — гребаные каблуки — едва не наворачиваясь.
Юбка трещит, когда Джин берется за разрез и рвет его выше — небеса всех галактик, да что за, — а в руках нет ничего, когда в помещении становится слишком жарко.
Поднос прилетает удачно — в плечо тому мудаку с бластером, но проблема в том, что он не один.
И бластер не у него одного.
Поэтому Джин на удачу сшибает кого-то плечом, вбивает коленку ему под коленную чашечку и вырывает бластер из кобуры.
Модель не самая хорошая, скверно лежит в руке — но какое сейчас, крифф, дело.
Главное, что хоть какой-то бластер.
Серьезная заварушка случается в начале четвертого месяца «нормальной» жизни, и единственное, что может с этим сделать Джин — это свалить отсюда подальше.
Она скидывает вещи в рюкзак — ничего лишнего, одежда, оружие, документы, парочка электронных чипов, — меняет туфли на привычные ботинки, пылящиеся под кроватью, и валит отсюда к хаттам.
Перед тем, как окончательно свалить, все-таки возвращается в зал — чтобы наскоро сбить кассу.
Коббу стоит быть немножко внимательнее — даже если это приличная кантина с «приличными девушками», а не всякими девками в штанах.
«Нахрен так жить», — думает Джин, когда меняет легкий бег на шаг, и одергивает разорванную почти до пояса юбку, тяжело выдыхает и морщит нос.
«Нормальная» жизнь — это что-то не то.
Но никто не скажет, что она не пыталась.
Никто, правда, и не узнает.
Об этом Джин точно позаботится.
Отредактировано Jyn Erso (26-07-2018 00:43:09)
