— Если ты меня уронишь, — обещает Джин, — я уроню сначала тебя, а потом — коленку тебе в лицо.

— У меня ноги длинные, не догонишь, — серьезно отвечает Гарм, но Джин может поклясться: лицо у него сейчас такое паскудное, что сломанный нос его бы только украсил.

Поэтому она, покачнувшись, вдавливает босую пятку в его плечо чуть сильнее и так же паскудно улыбается, слыша его шипение и чувствуя, как Гарм крепче сжимает ее щиколотки. Кажется, угроза подействовала — ну или он в целом не собирался ронять напарницу на что бы то ни было.

Хотя кругом песок, падать мягко — даже если с высоты большей, чем ее собственный рост.

— Готово, — сообщает она, подвязывая последнюю цветочную гирлянду, и снова пошатывается, но умудряется сохранить равновесие — цепляется за столб, словно фелинкс за ветку, и смотрит вниз.

Гарм задирает голову, глядя на нее в ответ, — и да, улыбка у него паскудная. И становится еще паскуднее, когда он отпускает ее щиколотку и проводит пальцами по своду стопы.

— Коленкой, — шипит Джин, — тебе в лицо.

— Такая мелкая, а такая борзая, — ржет Гарм и убирает руку. — Да ладно, падай давай. Поймаю.

Он-то поймает — Гарм придурок, но руки у него не из жопы, — но Джин из принципа облепляет руками и коленками столб и сползает сама. Точнее, ползет, пока ее не снимают оттуда, словно гребанного фелинкса с ветки, и не закидывают на плечо.

— Коленкой, я помню, — Гарм перехватывает ее коленки рукой, надежно фиксируя, и Джин только фыркает и закатывает глаза. — Не уронил же, ну, борзота.

— Придурок.

Короткие, неровно обрезанные шорты по-дурацки натягиваются, она кое-как изворачивается и оттягивает врезавшийся в бедро край. Проформы ради дергает ногой — но Гарм, засранец, сильнее. А она не хочет бить его всерьез.

Не хочет и не будет — она здесь, вообще-то, пытается спрятаться и переждать, притвориться нормальной, как все, а нормальные, как все, девчонки, не делают так, как учили делать Джин.

К тому же Гарм — не Рош. И не Саг. Он нормальный. Когда Джин впервые оказывается с ним на смене — почти две недели назад, с ума сойти, — и Гарм впервые решает, что это отличная идея — подкрасться к незнакомой девчонке со спины, она едва не ломает ему нос и смотрит так, что он мгновенно становится серьезным и отступает.

— Не бухти, мелочь, — говорит он, поднимая руки ладонями к ней, — ну придурок, ну с кем не бывает. Я Гарм, а ты? Новенькая?

Прежде чем ответить, Джин долго смотрит на него — тянущиеся паузы ее ничуть не смущают и не напрягают — и наконец протягивает руку:

— Кестрель, — ее рука тонет в его.

Он высокий — хотя кто не высокий рядом с Джин, — у него выгоревшие на солнце волосы, вьющиеся от соленой воды, и кожа цвета раскаленного песка.

Загаром Джин так и не покрывается, но через пару дней волосы у нее тоже вьются от соленой воды: бар открывается ближе к пяти, когда солнце становится не таким злым, и работает до самого рассвета, и впервые в жизни Джин не бесит бесконечный песок.

— У нас еще три гирлянды, — напоминает Гарм, вырывая ее из размышлений — или же из блаженной пустоты в мыслях, — и трогает кончиками пальцев впадинку под коленкой. Закономерно получает этой же коленкой в грудину, зря расслабившись. — И если ты сломаешь мне ребра, босс тебя уволит. Знаешь, сколько коктейлей заказывают для бармена?

— Столько же, сколько их заказывают для официантки. Так что босс меня не уволит.

— Борзота, — повторяет Гарм и сгружает Джин задницей на край стойки — с наступлением заката на этой стойке что только не происходит (верх от чьего-то бикини за эти две недели Джин ловила не раз и не два), так что так и не загоревшая задница одной конкретной разумной столешницу не опорочит. — Что-то вы рано, господа, солнце же еще шпарит, — продолжает Гарм, как ни в чем не бывало, и Джин сначала не понимает, а потом оборачивается — и мощно зависает, но улыбается все так же, как научилась. Гарм же не зависает, везунчик, да с чего бы ему зависать. — Танцы и музыка у нас чутка попозже, через пару часов. А сейчас — по пиву?

Джин морщит нос — чуть обгоревший на солнце, она вся обгорела в первый же день, но плечи сейчас закрывает белая футболка, — и со стойки никуда не девается. Так и сидит, разглядывая ранних пташек — у одного руки горячие, у другого глаза красивые, один оставил ей нож, другой жетон, и все это сейчас надежно спрятано, в трусах — или шортах, которые ненамного этих трусов длиннее, — нож не спрячешь.

Она-то их узнала. А они — ее?..

Только бы не. Только бы не. Только?..

— О, вы знакомы? — тут же спрашивает Гарм и смотрит сначала на гостей, потом на Джин, одновременно выставляя пиво и стаканы и наполняя их.

Ну, что ж, хотя б имя совпало.

— Ага, — кивает Джин, решив, что излишняя амнезия здесь ни к чему. — Привет, Ретт, привет, Рик. Вы тут в отпуске?

Свесив ноги с другой стороны стойки — ой, ну правда, что эта стойка только не видала, — пододвигает стаканы поближе к ним. Официантка она здесь или кто.

Скорее, конечно, или кто — хотя теперь с подносами она управляется куда лучше, чем пару месяцев назад, и немного даже ненавидит это, — но надо же хотя бы сделать вид.

Или кто на полставки — это, пожалуй, лучше всего описывает состояние ее дел на текущий момент. Ну, она не жалуется.

Пляжи Раталэя ей нравятся больше, чем зачуханная станция, где приходится коротать часы в ожидании своего рейс.

— А я тут работаю. Ну, когда этот придурок не пытается меня откуда-нибудь уронить, — она горестно вздыхает, и Гарм оскорбленно вскидывается, прижимает бок ледяной бутылки к ее голому бедру. Джин не пищит, вообще ни разу, и не растирает холодный мокрый след рукой.

— Борзота, — тянет он и смотрит на гостей. — Не слушайте ее, Кес сама кого хочешь уронит.

— В следующий раз ты не выплывешь, Гарм, — обещает она, и тот только ржет:

— Плавать сначала научись, борзота, и уплыви дальше мели, — и привычно переключается: — Орешки, закусь, морские гады, господа?

— Круто, что вы здесь, — она забавно вздергивает бровь, словно смотрит пристально и с недоверием, но на дне глаз пляшут искорки смеха: на Раталэе не любят загнанны девиц с тяжелым взглядом, а потому Джин быстро учится улыбаться одними глазами.

В тени навеса видно, что глаза у нее зеленые, как какое-нибудь болото, и что они против ее воли темнеют.

Гарм — придурок, и это не лечится, но он ей все равно нравится, а потому пусть живет. В конце концов, у Джин на лице не написано «я джедская партизанка, никогда не видевшая моря», а потому наверное, можно не опасаться, что ее утопят прямо сейчас.

Конечно, для того, чтобы научиться плавать, море не обязательно, но с озерами и реками у нее тоже не слишком-то сложилось.

— Не умею, ага, — вздохнув, перегибается через стойку — почти ложится на нее, широкая, зараза, — и достает из закромов пак орешков и прочную пиалу: такой можно и убить кого-нибудь, зато не разобьется, на пляже это важнее, — стандартная закуска к пиву, которая идет здесь по умолчанию.

Ставит орешки перед Риком, разглядывая его пальцы, лицо, то, как изморозь с ледяной бутылки оседает на его коже каплями, улыбается чему-то своему и снова смотрит на Ретта.

— А что, Ретт, — Джин вспоминает, как тянула его имя тогда, под спайсами, и сейчас тянет почти так же, — научишь?

— Ну, если ты не отрастил десяток щупал вместо ног, то мне бояться нечего, — с сомнением тянет Джин, а затем на всякий случай бросает взгляд на ноги Ретта — стопы, лодыжки, икры, колени, крепкие бедра, вроде все на месте. — Ну вроде не отрастил. Гарм, — она оглядывается на напарника, — что тут по пляжам? Гарм!

Гарм вздрагивает после окрика и лишь тогда отмирает, выпадает откуда-то из прострации. Джин не слишком интересно, на чем именно он завис, но, проследив направление его взгляда, она мгновенно это что-то вылавливает: одну из тщательно повешенных гирлянд треплет ветерок, обещая вот-вот сорвать к хренам.

А они ведь еще не всегда гирлянды развешали.

— А? Пляж? Ну, северный, наверное, — он чешет затылок. — Криф знает, почему северный, он вообще на юго-западе, но там отлично. И разумные не лезут, и мелко, правда, в паре мест каждый сезон утопленников вылавливают, но вы же за буйки не полезете? — Гарм с прищуром разглядывает Ретта, потом Рика и, верно, посчитав их достаточно надежными, пристального смотрит на Джин — и вот теперь в его взгляде отчетливо читается то, что ее здравому смыслу он не доверяет ни капли. — Не лезь за буйки, Кес, рыбок можно и в океанариуме посмотреть.

— Не нуди, — фыркнув, она закатывает глаза. Болтает ногой и снова смотрит на Ретта. — А вот и пляж. Понятия не имею, где это, но ты ведь найдешь?

Это даже немного вранье — карту местности Джин вспоминает сходу и даже прокладывает какой-никакой маршрут. Но ей не хочется заморачиваться с поисками и на самом пляже она не была. Да и зачем бы ей, в смысле, заморачиваться, когда есть те, кто, возможно, без проблем заморочатся за нее.

Думать об этом даже неожиданно приятно — и Джин позволяет себе подумать подольше: и о том, что Ретт так и не отрастил себе стремные щупала вместо ног, как в каком-то мультике про морских ксеносов (правда, кажется, версия мультика не была рассчитана на детей и Джин нашла что-то не то), и о том, что глаза у Рика красивые и на эту глубину бы да завернуть…

— …ель!

— А? — она выныривает из мыслей.

— Гирлянды, говорю.

— Да, точно. Ребят, простите, — она улыбается Рику, потом Ретту, потом им обоим. — Гирлянды сами собой не повесятся. Я сегодня часов до двух, а потом свободна. Или вы ранние пташки и отбой в десять?

— Только никакой гальки, — не сдержавшись, просит она и морщит нос. Не то чтобы она была неженкой и ей не приходилось босиком гонять по катакомбам или джунглям, но… Пляжи вроде как придуманы для удовольствия, а не пыток. — А то здесь есть и такие извращения.

Во взгляде Ретта, брошенного на Рика, Джин читает что-то такое, что заставляет ее решить: нет, пожалуй, гирлянды она повесит сама.

Не то чтобы она была хороша в декоре, если речь не идет о расстановке того, что может взорваться, там, где оно взорвется особенно хорошо, но этими несчастными гирляндами они занимаются раз в три-четыре дня: ветер бывает сильный периодически срывает их или треплет до совершенно неприличного, даже на взгляд Джин, состояния.

— Я повешу, — решает Джин и щурит глаза. — Но можешь помочь, я все равно иначе не дотягиваюсь.

На плечах Рика оказывается даже удобнее, чем на плечах Гарма: они как будто бы пошире и попривычнее к нагрузкам не из категории «перетащить ящик пива» или «закинуть доску». Джин переминается с ноги на ногу, словно фелинкс топчется в одеяле, устраивая себе гнездо, и цепляется одной рукой за столб. Свободной она наматывает конец гирлянды, затем бросает взгляд вниз — кажется, Рик держит ее достаточно крепко. Но все равно щурится и предупреждает:

— Уронишь — я уронюсь коленкой тебе в нос, — и только потом отпускает столб и уже обеими руками завязывает приличный узел.

С Риком это и впрямь поудобнее, чем с Гармом, пусть невольно и вспоминается, каково было чувствовать его руки не на ногах. Точнее сказать, не только на ногах.

Да, конечно, она была под спайсами и некоторые воспоминания не отличаются четкостью, но…

Но достаточно и того, что она помнит, чтобы немного покраснеть. Впрочем, это, конечно, солнце.