Меч в его руке вдруг укоротился до состояния кинжала, потом вернулся к прежней длине.
— Так что колбасу нарезать можно. Это вообще самый вкусный способ ее резать, потому что получаются большие шайбы-гриль, но я тебе этого не говорил. Главное, не забыть снизить мощность, иначе нарежешь вместе со столом.

Правда, по-настоящему представить на месте Шары Хеля или Веджа не получается: Хеля — в принципе, Веджа… ну, вот он, наверное, как раз и умеет танцевать, Джин бы совсем не удивилась, но вряд ли бы он стал приглашать ее.
Наверняка для этого у него есть более подходящие не малознакомые девушки — а Джин подходяща в другом.

Итог войны определяют хорошо вооруженные и мотивированные разумные, а не большинство. Большинству плевать. Тогда, сейчас... всегда. Разве что в вонгскую, в самые темные ее дни, когда никто не знал, доживет ли до вечера, что-то неуловимо сдвинулось, как будто галактика вдруг осознала: дерись сам, потому что больше некому за тебя драться. Это быстро прошло.
Слова ничего не изменят. О них забудут на следующий день.

Наверное, не зря в голофильмах разумные так часто танцуют — в этом и правда что-то… есть.

Как реагировать на неожиданности на такой насквозь имперской территории, Ретт знает. Нужно просто быть собой, каким он был несколько лет назад.

— Давай лучше про фехтование. Я не буду настаивать, Гета… — он все-таки поймал ее взгляд и окончательно расшифровал, что там звенело в Силе. – Но мир двинулся и… мне так будет спокойнее. Хорошо? Да?
Спрашивая это свое «да» он как никогда сильно напоминает огромного кота, заглядывающего в лицо в поисках то ли еды, то ли ласки. Но он ищет согласия, и использует для этого темные методы – целует еще, но уже не руку, а губы.

Управлять такой моделью спидера ей до этого не приходилось. Но спидер все-таки не тайка, не так уж сложно с ним разобраться. Бравые герои в легендах и голофильмах обычно вообще справляются за несколько секунд. Запрыгивают при побеге в любой подходящий транспорт и тут же ловко стартуют с места.

Он хмыкнул, потому что все каноны Галактики требовали от него теперь обставлять свои визиты более официально. Какое счастье, что он был еще и пиратом.

— Знаешь, никогда не стремилась на руководящие должности. Возможно, недостаток честолюбия — или, наоборот, тяга к известной свободе от ответственности за подчинённых. И я пока не знаю, вернусь ли вообще в Первый Доминион. Мы с Анук теперь можем общаться напрямую, и я не привязана к тамошним слухам и сплетням как к источнику информации о ней. По крайней мере, здесь, на Гаталенте, я принадлежу сама себе. И немножко — ёжикам. И могу, ни на кого не оглядываясь, принимать тебя в гостях. В первую очередь — как друга.

Анук злится на Кайло. И за то, какой паршивый он был магистр, ибо вон сколько дел оставил после себя; и за то, что променял Орден и ее на какие-то влажные фантазии; и за то, что он затуманил разум нескольких форсюзеров.

В одно очень короткое мгновение Контре даже хочется, чтобы Шара выстрелила. Тогда все сомнения отпадут окончательно и все встанет на свои места.

Это началось еще с Рэма. Он не должен был быть таким, он не должен был сбегать в Восстание, просить у нее прощения, таскаться в этот криффов зал и не пытаться там изо всех сил не поломать ее. Он должен был оставаться имперским чудовищем.

И вот теперь — Шара. Которая даже сторону не меняла и в прошлом своем не раскаивалась, просто... была.

Его место было на войне, на поле боя. Рядом с Падме. Где угодно еще, но не здесь. Не с разумными, которые пытались спасать галактику и запрещали спасать самых близких, потому что на все воля Силы, а спорить с ней — дорога во Тьму.

Мрамор под тонкой тканью платья кажется ей холодным. Но ей теперь всегда холодно. Даже обычный легкий ветерок ощущается ледяным, от него обжигает щеки. Словно родная планета была для нее невидимым солнышком в душе, как мама, тепло которой так незаметно в потоке бурной жизни Галактики, среди друзей, среди великих дел, новизны, развлечений. Но когда оно исчезает, гаснет — не согреться вовек. И если бы она не была человеком, а ворнскром — зашлась бы в истошном тоскливом вое от одиночества, холода и темноты.
Но она человек, увы... И у этого человека больше нет спины, ему невозможно обернуться назад. Только вперед. И главное — произвести впечатление на Императора, а  для этого годится всё.

Сложно. Сложно-сложно-сложно, было бы просто — и кто-то умный в скромном кабинете уже разложил бы все по полочкам. А может и разложил, просто в мир еще не выпустил.

Ей хочется сказать: пожалуйста, хватит, давайте на сегодня закончим, разве этого мало, — но она стойко, как только удается, вскидывает подбородок выше и не опускает взгляд, держит спину прямо. Если ссутулиться, позволить себе расслабиться, усталость обрушится словно волна на одной из тех планет, где земли не видать. Где есть только вечно бурлящий океан, и волны — высотой куда больше привычных, ласковых волн Альдераана.

— Можно я уже теперь буду делать вид, что влюблен в тебя без памяти и никому никогда не отдам? В качестве тренировки…

Хартер говорит об их совместном будущем так обнадёживающе, так складно, будто уверена в том, что на это отведено много дней, сменяющих друг друга. Его же попытки строить планы разбиваются от слов, звучащих спокойным шёпотом на границе сознания: если будет следующий день.

Ну что ж, неизвестным владельцам неизвестного флота оставалось только посочувствовать. Когда Винтер проявляла такой энтузиазм, это означало только, что клочки вот-вот пойдут по заулочкам.
— Конечно, — сказал Ведж и на всякий случай переставил ее чашку с блюдцем подальше.

— Справедливость, — эхом откликнулся «техник», делая небольшой глоток из стакана. — Справедливость — она у каждого своя и, хатт меня побери, хаждый по своему прав. Для тебя — это больше прав друзьям из Невисека, для меня... для других — свобода самовыражения, право жить так, как они хотят и привыкли, самоуважение опять таки, а не роль вечного раба.

— Ладно, могу быть твоей подружкой еще со времён до аварии, хочешь? Говорят, такие штуки отлично вправляют мужчинам мозги, ты мог понять, наконец, что тебе без меня жизнь не мила, — Хартер улыбается и следующий поворот запоминает лучше, только это бесполезно теперь, когда она прозевала прошлый перекресток. Да и возможно ли такое, что ей придется убираться из отеля одной? Нет, это просто новая привычка — всякий раз стараться запомнить дорогу.

Бывает ли что-то такое восхитительное и невероятное в аресте? Как на его вкус в целом опытного арестанта, всё постоянно плюс-минус одинаково.

Никому не приходит в голову остановить ее. Никому не приходит в голову, что ее надо останавливать — это же Контра. Своя в доску. Одна из самых верных, самых убежденных, самых радикальных. Мало кто ненавидит импов так сильно, как она.

На самом деле Янсону безумно хочется с кем-нибудь поговорить. С кем-то кроме Навары, с которого достаточно уже того, что его втащили в это дело, рвут на части противоречивыми требованиями, заставляют выбирать между друзьями и идти против самой идеи профессии. С кем-то, на кого не распространяется пресловутое «все, что вы скажете, будет использовано против вас». Просто по-человечески поговорить.
На шестом десятке лет обнаружить, что отвратительно переносишь социальную изоляцию — так себе открытие.
И с девчонкой тянет быть мерзким еще и потому, что ее приход неожиданно ярко подсвечивает эту его дурацкую слабость.

Габриэль не берет то, что ему так заботливо предлагают. Он всерьез боится, что возьмет слишком много. Рядом с чуждой ему энергией бьется живое сердце. Такое открытое, такое доступное.
Надо будет рассказать ей что-то про это.
Смешно. Он, Темный, будет рассказывать Светлой про их же техники. Скажи кому, не поверят.
Он целует Гету и почти торопливо отстраняется. Разрывать контакт ему больно – психологически. Ее жизнь ощущается слишком близко, прямо под руками.
Она даже ничего не почувствует. 

— У каждой монеты есть аверс и реверс. Лучше всего Контролем владеют те, кто боится больше всего. Лучшие менталисты получаются из тех, кто чудовищно уязвим внутри. Чем сильнее их желание манипулировать, тем больше они погружаются в страх перед собственной уязвимостью. Это бесконечная петля. Лучшие целители вырастают из тех, кто больше всего боится потерь. Их слабость в том, что они никогда не смогут принять неизбежность. Чем больше разумных они стремятся спасти, тем сильнее их страх перед тем, что всё живое обречено. Они навсегда застревают между жизнью и смертью, забывая о том, что у жизни и смерти есть смысл. Телекинетики боятся неуправляемости мира и каждое столкновение с чем-то неподвластным рождает в них отчаяние. Чем больше они управляют миром, тем меньше они контролируют себя. Алхимики не могут смириться с тем, что у этого мира существуют законы. Возьми свой страх и пусть он покажет тебе твою силу, и пусть ни то, ни другое не свяжет тебе рук. Так не говорили на Йинчорре… Так говорил мой первый наставник. Он был джен’саарай… И это лучшее, что я могу тебе сказать сейчас.

Слова Дерека о том, что нет никакой галактической задницы, напоминают слова опытного психиатра, убеждающего пациента, что в палате нет никакого розового ранкора, и можно немного расслабиться.
Проблема министра в том, что в существовании ранкора он уверен на сто процентов.
Проблема Дерека в том, что об отсутствии ранкора он говорит, прямо-таки похлопывая его по шее.

— ...Ему нужна помощь, а не кто-то, кто будет говорить ему, как он испортился. Я не собираюсь его оправдывать. Он виноват во всем, в чем виноват. Если нужно будет остановить его, я попытаюсь это сделать. Но я не хочу… не хочу просто ставить на нем крест. Даже если бы он не был моим наставником, это было бы неправильно. Вы когда-то столько сделали для нас, вы построили Республику, вы свергли Империю, и если теперь можно чем-то вам помочь, это меньшее, что я могу сделать. Ты же сам постоянно рискуешь ради того, что тебе дорого, правда, папа?
Она словно пробует, как это слово ложится на губы, и вворачивает его намеренно, потому что вся эта аргументация может не помочь, а вот это слово может.

— У одного взрослые загоны, у другой — подростковые пока. Иногда думаешь, что надо было заводить котов. Коты, впрочем, тоже есть. А еще рыбки, улитка и кучка папоротников.
У неё цвели даже засохшие чужие кактусы, как как-то обнаружил по приезду из отпуска коллега, оставив ключи от кабинета Кореллии Антиллес. Потом всё пытался добиться: как так получилось, что оставлял горшок со голым стволом пальмы, а получил — пушистое непонятно что. Кореллия лишь пожимала плечами: оно вечно само как-то.
Вряд ли это Сила, она бы тогда знала.

— Я командир гвардии Дарта Вейдера.
Вообще-то их так никогда не называли официально, и так же официально они принадлежали Императору, как сам Главнокомандующий, но правду Гонщик всегда ценил выше документов.
— Трупы и пленный на твоем корабле – спецгруппа республиканских ликвидаторов. Наши встречи всегда заканчиваются смертью. В этот раз не моей, спасибо. Прости, что намусорил.